Возвращение и встречи

СТАРКОВ Подмосковье 1955 г. Протеже Грачёва, которого он вытащил со Смоленщины после окончания войны, залпом выпивает рюмку коньяка и выдаёт: — Ювелирная работа, Юрий Андреевич. Моё нынешнее отчество Тихонов выделил особо. Ну и чёрт с ним! А Грачёв-то не ошибся — парень и впрямь сообразителен не в меру. Но с другой стороны, чего он так прицепился к дневникам адмирала? C какого боку эти дневники ему сдались или я чего-то не знаю? Кинул взгляд на безмятежно сидящего напротив меня Грачёва. Заметив, что я смотрю на него, Грачёв едва уловимо указал подбородком в сторону Кузнецова. Ну конечно! Как без Валеры-то?! Тот о ком я подумал, звериным чутьём угадал мой невысказанный вопрос и тихо ответил: — Информация находится под грифом «Секретно». — Разумеется, — согласился я и ответил, наконец, Тихонову. — Да, моя работа штучная, но не совершенство. Только один нюанс. Ваша информация под грифом «Секретно» началась как раз за месяц до начала войны — в мае сорок первого. — Твою мать, — выругался Кузнецов. — Так вот куда ты исчез ещё до Великой отечественной. Не то чтоб я исчез. Это не совсем верно. Я был вынужден отправиться заграницу, так как там, видите ли, у кое-кого сомнения появились, а упускать такую важную птицу не очень-то хотелось. Там и так британская разведка облизывалась. Впрочем, по факту было «и нашим и вашим». А сомнения? Ну что сомнения? Они у бывшего моряка всегда были, особенно, когда он «Нахтигаль» в составе «Бранденбург-800» создавал. И Бандеру привечал, да и вообще… Иногда хотелось двинуть как следует по хитрой лисьей физиономии. Так ведь нельзя. У нас и так сейчас, после смерти Сталина, что-то вроде частичных индульгенций для Абвера. Ну и что, что книги «про разведчиков» пишутся по старинке, так в них адмирал сам на себя не похож. Даже описание внешности не совпадает. Что же касается его сомнений, так ведь, зараза такая, они и дальше были. Это когда он в июле притащился за Восточный фронт и, оценив ситуацию, изнутри, когда Красная армия взялась огрызаться после первых недель войны, буркнул кому-то из генералов вермахта, что, мол, опасается худшего. Опасается он, конечно. Сколько законсервированных агентов Абвера бродит по нашей стране, а? До последнего, несмотря на разгон военной разведки и казни бывшего адмирала, в СССР продолжали забрасывать группы. А кто не успел во время войны, большей частью продались западным разведкам. Так что сомнения адмирала касались лишь того, что Германия увязнет на два фронта, а война с большевиками — дело богоугодное. Недаром Канарис пропадал в католических храмах при первой возможности. Короче, воевать с ужасной коммунистической Россией можно только при полной лояльности Западной Европы. Итак, при слове «большевик» пол Запада в обмороке лежало. И наш «кое-кто» не исключение. На всякий случай и тайные тропы через Ватикан и Испанию были проложены ещё начала Второй Мировой, а вовсе не после июня сорок первого. Поняв, что я слишком увлёкся воспоминаниями о ТОМ деле, встряхнулся и нудно уточнил: — Во-первых не исчез. Во-вторых, меня товарищ нарком отправил. Ты ж помнишь, — и поворачиваюсь к Валере. — Помню, — ворчливо согласился Валера. — У нас в тот день Николай Иванович соизволили очнуться. Кинув взгляд на сидящих Большакова и Радостина, на лицах которых читался немой вопрос: «Какого хрена мы до сих пор тут находимся?», я снова позволил себе ещё одно уточнение: — На самом деле, очнулся он раньше, не так ли? — и в упор смотрю на Николая. Ежов отложил несчастные старые газеты, которые почему-то оказались в его руках целой пачкой и ответил: — Действительно, очнулся я раньше. Хотя не просил некоторых меня спасать. Ах так! Я тоже не просил, однако ж вы оба с Валеркой влезли, чёрт вас побери. Стиснув зубы, цежу в ответ: — Не собирался я никого спасать. Хотел похоронить нормально. Так Лаврентию Палычу и сказал, а тут ты очнулся некстати. — Да знаю я, — отмахнулся Ежов. — Сам Лаврентий и рассказал. — Тогда ко мне какие претензии? Это всё нарком внутренних дел. Ежов кивнул, пряча улыбку за очередной газетой. Господи, сколько печатной старой прессы ещё валяется на веранде? — А можете рассказать, что не под грифом «Секретно»? — неожиданно влез Большаков. Посмотрев на него, я высказался: — Боюсь, там будет только весеннее утро и злой до нельзя нарком, которого я избегал по мере возможностей. Ах да, — как бы вспомнил я, глядя на Валерку. — Товарищ Кузнецов как раз за мной и приехал. — Угу, приехал, — задумчиво согласился Валера. — Очень хотелось оттащить тебя от постели живого трупа. И покосился на Ежова. Тот, продолжая улыбаться делал вид, что читает передовицу «Труда» об очередном рекорде одного из металлургических гигантов страны. — Положи, наконец, эту газету, — рассердился Валера. — Тебе что, совсем неинтересно? Демонстративный вздох, газета откидывается в сторону и Ежов устало говорит: — Мне интересно всё, что с вами происходит, но здесь я вам не помощник. Юра дальше обтекаемого задания наркома всё равно не скажет, а ты не скажешь, что за задание у тебя сейчас. Умные поняли, а остальные промолчат. Хмыканье, которое издал Радостин, давало понять, что не все тут такие умные и молчать будут. — Вы, Виталий Иванович, опять в тюрьму захотели или вам несчастный случай подстроить? — тихо уточнился Валера. Борис кинул на меня обеспокоенный взгляд. Я слегка пожал плечами. Мол, сам виноват. Молчавший и не вмешивающийся Арсентьев насмешливо хмыкнул. — Так, ладно, — стучу ладонью по столу. — Расскажу кое-что, но Борис, постарайтесь, чтобы ваш знакомый не слишком сильно пытался узнать государственные тайны. Я ж не Кузнецов — предупреждать не буду. Борис всё прекрасно понял. Он ничего не сказал Радостину, но взгляд, обращённый на него, говорил больше всяких слов. Его оппонент как-то сразу сник, но я не слишком обольщался на его счёт. Придётся следить внимательнее. Закурив, я начал рассказывать. Весна 1941 г. Подмосковье. А уже неплохо солнышко пригревает, хоть и утро поздней весны. Всю ночь, не сомкнув глаз, я просидел у кровати Ежова. Лишь под утро вышел и спустился вниз. На первом этаже я уселся в кресло перед выходом на террасу и кажется, заснул, потому что словно сквозь вату слышу голос Кузнецова: — Юрий Данилович, вы спите? Я с трудом раскрыл глаза. Передо мной, словно укор совести, стоял обеспокоенный Кузнецов. И какие, спрашивается, черти его притащили? — Чего тебе? — недовольно бурчу я. — Вы спали, Юрий Данилович, — немного обиженно отвечает Кузнецов. — И что? — я жестом прошу Валеру отойти от меня. Однако с места Кузнецов не двинулся и уточнил, зачем пришёл — Вас товарищ нарком спрашивает. — Какой нарком? — А у нас их несколько? — удивляется Кузнецов. В его голосе проскакивают ехидные нотки. Вот язва! Я молчу в ответ и начинаю разминаться, а потом отвечаю: — Я имел в виду, какой из наркомов внутренних дел меня спрашивает? — Разве их два? — тупит Кузнецов, хотя тут он прав. — Для меня два. Для тебя не знаю, — припечатываю я, выходя из комнаты на террасу. Кузнецов некоторое время молчит, а потом идёт следом и тихо спрашивает: — Он не очнулся? Я затягиваюсь папиросой и так же тихо отвечаю: — Пока нет. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь тяжёлые облака, освещают мокрый от почти растаявшего снега сад. — Что хочет товарищ нарком? Сбитый с толку моим резким переходом Кузнецов, озадачено отвечает: — Не знаю. Он мне не сказал. Приказал лишь вас разыскать. — Приказал, — фыркаю я, туша папиросу. Засунув руки в карманы галифе, я стою, раскачиваясь с пятки на носок, и смотрю вдаль. Небольшой ведомственный санаторий стоит чуть на возвышении и с крыльца террасы прекрасно видны лес и озеро. Утренняя весенняя свежесть заставляет меня вернуться на террасу. Я поднимаюсь наверх и захожу в комнату, где без всяких проблесков жизни лежит Николай Ежов. Осторожно присаживаюсь на его кровать. В редких лучах солнца он выглядит прозрачным. Его заострившиеся черты лица напоминают восковую маску. — И что вы в нём нашли? — раздаётся позади меня голос Кузнецова, в котором проскальзывают ревнивые нотки. Я вздрагиваю, так как Валера подошёл очень тихо. — Не твоё дело, — цежу я сквозь зубы. — Нет, моё! — возмущается Валера, подходя ко мне даже слишком близко. — С каких это пор? — С тех самых, — Валерка одним движением поднимает меня с места и впечатывает в стену. — Сколько это будет продолжаться? Сколько он ещё будет портить вам нервы? Тупая боль пронзила спину. — Охренел, лейтенант? — лишь спрашиваю я на его возмущённую тираду. Кузнецов молчит. Его тёмные, как спелые вишни, глаза буквально пронзают насквозь. Я понимаю, чего он хочет. Проблема в том, что я этого НЕ хочу. — Убери руки, — жёстко прошу я. — И не подумаю, — Валера почти вплотную приблизил своё лицо к моему. — Если ты меня не отпустишь — тебе же будет хуже. — И что вы сделаете? — с усмешкой прошептал Кузнецов, наклоняясь к моему уху. Ответить мне не дал тихий голос: — А что ты ломаешься, Старков? Меня ты не спрашивал ни в первый раз, ни во второй. Впрочем, и в третий тоже. Я машинально ответил: — Второй раз вы не возражали, — и только сейчас до меня дошло, КТО со мной разговаривал. Кузнецов сразу же выпустил меня из своей стальной хватки. Несмотря на худобу, он был жилист, да к тому же каждодневные тренировки сделали своё дело — он был сильнее меня. Я быстро обошёл кровать и буквально упал на колени. — Лучше встань и сядь на кровать. Я не священник, чтоб возле меня на коленях стоять, — ворчливо сказал Ежов. — И давно? — подозрительно спросил Кузнецов. Дать бы ему подзатыльник для профилактики! Ежов поднял на Кузнецова насмешливый взгляд. — Давно. Я успел встать на ноги и твёрдо сказал Кузнецову: — Подумай, прежде чем сейчас что-то сказать. — Даже не собираюсь, — невежливо перебил меня Валера. — Он сейчас никто. Мертвец. А вот нервы он вам достаточно помотал. Вы же на себя не похожи, Юрий Данилович! — Не лезь, куда тебя не просят! — рявкнул я. — Да куда уж нам, простым смертным до вас, — фыркнул Валерка. Честное слово, если бы не окрик Ежова — придушил бы наглеца. — Хватит! — Ежов подтянулся на руках и уселся на кровати. — Отношения будете в другом месте выяснять, — он посмотрел на меня пустым взглядом. — Иногда надо обращать внимание на состояние своих подчинённых. Я не удержался от шпильки: — Вы много обращали. — Да тоже не много, ты прав. Но сейчас вы мне оба надоели. — Скажите, пожалуйста, — вперёд опять вылез Валерка. — Старков, — тихо попросил Ежов. — Выйди минут на пять. Я уставился на него. Оставить Николая вдвоём с Кузнецовым было равносильно самоубийству первого. — Да ничего он мне не сделает, — отмахнулся Ежов. — Иди! Окинув тяжёлым взглядом обоих, я вышел за дверь. Честно скажу, от двери я так и не смог отлипнуть, чутко прислушиваясь к тому, что творилось за дверью. Но всё было бесполезно, слышимости почти не было. Когда раздались шаги, я успел отскочить и сделать вид, что только что поднялся с кресла. Вышедший Кузнецов даже не спросил, констатировал: — Подслушивали. — Можно подумать, ты бы не стал? О чём вы говорили? — О вас, — пожал плечами Кузнецов. — И ты ему ничего не сделал? — Можете убедиться, — обиженно буркнул Кузнецов, распахивая дверь палаты. В открытом проёме я увидел, что Ежов цел и невредим. — Товарищ Старков, почему вас должен искать сам нарком? — знакомый грузинский акцент заставил нас с Кузнецовым едва ли не подпрыгнуть. Ежов удивлённо повернул голову. Пока я торопливо застёгивал ворот кителя, Берия встал возле палаты и молча смотрел на того, кто там был. Вздохнув, он вошёл в палату и закрыл за собой дверь. Сопровождавший его помощник с важным видом застыл у дверей палаты. Нам с Кузнецовым пришлось отойди. — Что он тебе сказал? — тихо спросил я. — Лучше спросите у него, — ответил Валерка. — Если успею, — усмехнулся я. Кузнецов ничего не ответил и полез за портсигаром. Я оглянулся — помощник Берии продолжал стоять у дверей палаты. Дорого бы отдал, чтобы стать мухой и оказаться сейчас в комнате, где находились Ежов и Берия. Момент, когда откроется эта чёртова дверь, казалось, уже никогда не наступит. Поэтому когда это всё же случилось, я не удержался и спросил у наркома: — О чём вы говорили? Проигнорировав возмущённый взгляд адъютанта Берии, а так же встревоженный валеркин, я ждал ответа. Берия усмехнулся, но тут же раздался твёрдый голос Ежова: — Лаврентий Павлович, лучше ответьте, иначе он вас до белого каления доведёт. Берия снял очки, потёр переносицу, водрузил очки обратно и сказал: — Николай, где ты умудрялся находить себе таких… — А ты где? — перебил его Ежов. Явно на что-то намекает. Я с наглым видом прохожу мимо Берии в палату к Ежову. Голос Берии ехидно «ударил» в спину: — Товарищ Старков, а вы не хотите узнать, для чего вас искал нарком? Я, глубоко вздохнув, развернулся к Берии. — Слушаю вас, товарищ нарком. Берия жестом велел своему адъютанту убраться прочь. Я совсем обнаглел, привалившись спиной к косяку двери. Чувствую, что меня прожигает злой валеркин взгляд. А что поделать? Не могу я уже без клоунады. Берия кивает в сторону палаты Ежова и мы оба заходим туда, прикрыв на собой дверь. Голову даю на отсечение — Валерка уже стоит перед закрытыми дверями. — Юрий Данилович, вы же знаете обстановку на наших западных границах? — Знаю. — Значит, вам и карты в руки. Понятно. Сплавить меня хочет поскорей. Чувствую, что не просто так германские войска собираются. Быть войне, чёрт бы её побрал! Не верил я в то, что пакт Молотова-Риббентропа нам поможет. Германия же первая и нарушит его. Глубоко вздохнув, я соглашаюсь. А как не согласишься? Партия сказала: Надо» — комсомол ответил: «Есть». Цюрих. Швейцария. Конец апреля 1941 года. Стою у кромки воды, на берегу озера и вслушиваюсь в неторопливый гомон людей на набережной. Вот где безмятежная жизнь. В Европе громыхает война, а в Швейцарии — тишь да благодать. Только разведки разных стран работают не покладая рук. — Добрый день! — раздаётся за спиной. — Не подскажете, где здесь продают лучший швейцарский шоколад? Медленно поворачиваюсь и вижу, как на меня в упор смотрят насмешливые серые льдистые глаза. «И вам добрый день, Валерий Сигизмундович!» — мелькает в голове, а сам отвечаю: — К сожалению, не знаю.