***
Она цеплялась за эту гордость и непокорность, качаясь в паланкине и глядя на оживлённые улицы Эдо через решётчатое окошко. Прохожие останавливались и почтительно кланялись при виде роскошной процессии. Потом замечали, кто едет верхом рядом с паланкином, и начинали перешёптываться и вытягивать шеи, пытаясь хоть мельком увидеть наречённую демона. Она отвернулась и после этого неотрывно смотрела перед собой, чтобы любопытные не могли разглядеть за деревянными планками ничего, кроме её профиля. На протяжении всего пути до поместья будущего мужа, которое располагалось прямо под сенью дворца сёгуна, она держала спину ровно и крепилась, отказывая себе в роскоши испытывать страх. Вместо этого она смотрела ему в спину, следуя за ним в большой зал, а потом тщательно сохраняла нейтральное выражение лица всё время, пока они сидели бок о бок на коленях. Священник произнёс обрядовые слова, обмахивая их зелёной ветвью; она отпила сакэ, не чувствуя вкуса... и вот они уже женаты. Приём после церемонии был напряжённым и сдержанным, тревожное затишье нарушили лишь сестрички Каору — они вдруг бросились к ней с объятиями, плача и причитая, что будут очень скучать. Все присутствующие испуганно задержали дыхание, глядя на её мужа во все глаза: как он отреагирует? Каору демонстративно проигнорировала эти взгляды. — Ну же, всё не так плохо, — попыталась она успокоить малышек, всхлипывающих в тяжёлую ткань свадебной накидки учикаке. — Всего через три дня я навещу вас, не забыли? И после этого буду приезжать так часто, как только смогу. — Обещаешь? — подняла на неё заплаканные глаза Аямэ. — Правда-правда? — вмешалась Сузумэ. — Правда-правда-правда, — постановила она, сжимая в руках их маленькие ладошки. Вот и пообещала. Она чувствовала, что муж внимательно наблюдает за ней. — Можно нам остаться с тобой, пока приём не закончится? — со всей детской непосредственностью спросила Аямэ. — Ну, — замешкалась Каору, поправляя выбившуюся из причёски прядку волос, — не уверена, что… — Пусть остаются, — произнёс вдруг её муж. Так она впервые услышала его голос. Он оказался тише и мягче, чем она представляла. — Им можно остаться, — повторил он. Она отважилась посмотреть на него, но он, казалось, уже полностью сосредоточился на еде, спрятав глаза за длинной чёлкой странных светлых волос. Поговаривали, что они выкрашены кровью его жертв. В рассеянном свете свечей оттенок и вправду походил на старые пятна артериальной крови. — Спасибо, господин и муж мой, — осторожно произнесла она, поклонившись так низко, как только позволял высокий головной убор. Слова прозвучали так странно. Он пожал плечами — не за что, ерунда, — и гости наконец выдохнули. Сёстры оставались с ней, пока не наступила пора расходиться. Всё это время они вместе играли, пели, рассказывали истории, и она выжигала каждый счастливый миг в своей душе. Но весь вечер Каору чувствовала на себе взгляд мужа и едва сдерживала дрожь.***
Её мужества хватило до конца приёма, когда её увели в купальню, чтобы приготовить к брачной ночи. После свадебной церемонии Таэ проявила свой властный характер и проследила, чтобы всё было именно так, как предпочитает Каору: от температуры воды до лёгкого аромата благовоний в высокой кадильнице. Она распустила служанок — Каору привыкла мыться самостоятельно, — но сама для вида осталась. Не могла же Каору остаться совсем одна в купальне. Не в её новом статусе. Над ванной поднимался пар, заполняя комнату. Каору села на скамейку и принялась механически мыться, не чувствуя никакого удовольствия от любимого занятия. Таэ молча опустилась на колени в уголке, следя за Каору, как делала со дня смерти её матери. Не выдержала и тяжело вздохнула. — Что такое? — Каору поднялась на ноги и опрокинула на голову ведро воды, чтобы ополоснуться перед тем, как забраться в ванну. — Хотелось бы мне что-то для вас сделать, дорогая моя, — тихо произнесла Таэ. — Ваш отец… Вода была очень горячей — жар прогревал до костей. Как раз так Каору и любила, поэтому опустилась в ванну с благодарным вздохом. Свадебный наряд оказался не легче полного доспеха, а движения сковывал и того сильнее. Но после такой ванны она хотя бы взойдёт на жертвенник в спальне с расслабленными, а не перетруженными мышцами. — Не стоит об этом, — твёрдо оборвала она. — Это бесполезно. — Вы уверены, что сможете пройти через это? — Поздно сомневаться, Таэ, — Каору положила руки на край ванны. — Разве у меня есть выбор? — Есть способы... — туманно начала Таэ. — Легенды легендами, но тело-то у него человеческое. Вы наверняка помните... — Помню, — ей вспомнились уроки Таэ о травах, зельях, бытовой женской магии. Есть средства, чтобы родился ребёнок нужного пола, чтобы внушить желание или погасить его, чтобы защититься от огня, болезней, дурных предзнаменований. — Но... ведь если он... если он останется неудовлетворённым... Он может развестись со мной, отказаться от нашего рода. И тогда... Она прикрыла глаза. — Я должна сделать это, — сказала она, чувствуя себя маленькой и испуганной, — должна. Таэ больше не возражала. Каору пролежала в ванне, пока не вошла одна из горничных. Трясясь как лист на ветру, она сообщила, что госпожу ждёт достопочтенный муж. Тогда Каору вышла из воды, вытерлась насухо и надела ночную рубашку из тонкого шёлка. Горничная попыталась помочь, но Таэ быстро выпроводила её за дверь, бросив извиняющийся взгляд на Каору. Девушка не удержалась от лёгкой улыбки. Её здесь просто ещё не знают. Слуги в доме отца давно уже даже не пытались с ней нянчиться. Она прошла по выложенной камнями дорожке через сад и поднялась на крыльцо к открытой двери спальни. Муж ожидал её, сидя у изголовья сдвинутых вместе футонов. Он тоже переоделся для отхода ко сну, а ещё сменил причёску — распустил высокий пучок, забрав длинные пряди в низкий нетугой конский хвост. Каору опустилась перед ним на колени, ещё влажные распущенные волосы тяжело легли на спину. — Прошу простить меня за промедление, достопочтенный муж, — обратилась она к нему, склоняясь в нижайшем поклоне, так что лоб коснулся циновок. — Проявите снисхождение ко мне в грядущие дни. — Ничего страшного, — отозвался он неожиданно тепло. — У нас обоих был трудный день, вот что я скажу. Она выпрямилась, услышав это. К её удивлению, он тоже поклонился ей. — Ваш покорный слуга, в свою очередь, молит вас, достопочтенная жена, проявить к нему терпение в будущем, — сказал он. А потом вздохнул. — Что ж, день был долгим и трудным, так что следует готовиться ко сну. — Как будет вам угодно, господин мой, — она замерла, словно кролик в пасти волка, не в силах бороться против ожидающей её участи. Сердце бешено колотилось, пальцы онемели, а она всё не могла поднять на него глаза, но отказывалась и закрыть их, с ужасом ожидая первого грубого прикосновения его рук. — Доброй ночи, госпожа и жена моя, — произнёс он. Послышался шорох ткани. Она растерянно подняла голову. Он стоял, глядя на неё сверху вниз, и улыбался — совершенно по-детски, ясно и бесхитростно. Потом с лёгким поклоном вышел из комнаты. А Каору осталась, не зная, что и думать.***
Они назвали имя мужчины, за которого ей предстояло выйти замуж, уже после того, как заключили мирные договорённости, после того, как подписали и заверили печатями при свидетелях все условия. Каору стала частью договорённостей. Её руку пообещали новому господину в качестве поручительства, гарантии, что их род не станет отверженным. Дяде удалось выбить единственную уступку, поэтому он согласился без раздумий, вслепую, продав её в неизвестность, чтобы спасти остальных. Каору знала, что её продадут, но только за неделю до свадьбы услышала, кому именно. Дядя пришёл к ней в комнату, за ним следовали старейшины рода. Все они встали на колени и низко поклонились, как жрецы ценному жертвенному животному. Потом дядя взглянул на неё со странной смесью жалости и ужаса и огласил, за кого она должна выйти замуж. Первой мыслью было: это не взаправду. Но в глубине души она уже знала обратное. Все чувства обострились, и ещё никогда она не воспринимала мир так ясно и чётко. Лучи полуденного солнца разбивались о сёдзи и заливали комнату нестерпимо ярким светом. Где-то далеко слышался детский смех: играли её сестрички. А может, какие-то другие дети. «Нет, это не чужие дети, это Аямэ и Сузумэ», — решила Каору для себя. И она примет свою судьбу под аккомпанемент их беззаботного смеха. Она поклонилась в ответ, так же низко и почтительно. — Благодарю, достопочтенный дядя, — чётко произнесла она, — за возможность послужить семье. Но от горестной улыбки всё же не удержалась. Они продали её демону сёгуна, выкосившему род Ходзё и переломившему ход сражения при Сэкигахаре. По слухам, под личиной человека скрывается настоящий монстр. Говорили, что за ним повсюду остаются кровавые следы, а старый шрам на лице открывается, будто свежая рана, когда рыжеволосый демон впадает в боевую ярость. Он может пересечь комнату в мгновение ока и убить пятерых одним ударом меча. И лезвие его клинка питается кровью жертв. Он убил первую жену своими руками за вероломство. И так же поступит с любым, предавшим его. Так что Каору была не невестой даже, а жертвой. Вот с какой судьбой она смирилась. Она готовилась к свадьбе, как к смерти в бою, готовилась принести своё тело в жертву ради благополучия семьи Камия. А муж вдруг с улыбкой пожелал ей спокойной ночи и ушёл. Будто она почётный гость в доме, а не его невеста. Каору медленно поднялась на ноги, крепко сжав кулаки. Глубоко вдохнула прохладный вечерний воздух, задержала дыхание и медленно выдохнула. Потом промаршировала в смежную комнату, отведённую ей, с силой захлопнув за собой раздвижную дверь. Таэ, разбиравшая вещи, вздрогнула от неожиданности. — Госпожа?.. — Ничего не было, — выдавила Каору через сведённое спазмом горло. — Ничего?.. — Ничего... — колени вдруг подогнулись, — ...не было. Совсем ничего. Таэ подскочила к ней, поддержав под руки, и весь гнев, весь страх, которые девушка так долго сдерживала и копила в себе, хлынули наружу потоком слёз. Она рыдала, уткнувшись в бок своей нянечки, а Таэ напевала ей что-то успокаивающее, покачивая, как делала, когда Каору была ещё совсем малюткой. — Он и не дотронулся до меня, — выдохнула Каору между всхлипами. — Даже не... Таэ, я не понимаю! Таэ успокаивала её, гладя по волосам. Наконец ей удалось уложить Каору на матрас, подготовленный на случай, если муж Каору окажется из тех, кто предпочитает спать отдельно от жены после выполнения супружеского долга. — Вот так, госпожа, — ласково проговорила Таэ. — Отдыхайте. Утро вечера мудренее. Каору хотела было возразить, что она уже не ребёнок. Но все последние дни её нервы были натянуты, как тетива тугого лука, и внезапное облегчение оказалось невыносимым. Так легко свернуться под одеялом в клубок и внушить себе, что ничего не изменилось. Что в соседней комнате спят, запутавшись в одеялах, Аямэ и Сузумэ, а снаружи знакомый сад, разбитый отцом, и утром её разбудят запахи готовящегося мисо и громкие голоса девочек: сонные протесты против раннего подъёма, радостная болтовня насчёт фестиваля или споры о том, кто сегодня наденет любимую ленту. Она подавила ещё один всхлип. — Что же мне делать, Таэ? — Сейчас? — Таэ наклонилась и загасила светильник. — Ничего, маленькая госпожа. Ничего не делайте. Ждите и наблюдайте. — Но… — Терпение — это не слабость, Каору, — твёрдо сказала Таэ. — Вы очень устали, золотце. Пытаясь сейчас всё осознать, вы только будете гонять мысли по кругу и окончательно изведётесь. Каору снова хотела запротестовать, но одеяла были такими тяжёлыми и тёплыми, в комнате было так темно и тихо, а она устала, верно — так устала, как никогда раньше. Ещё и в воздухе ощущался какой-то аромат, нежный и успокаивающий, и от этого глаза сами собой закрывались... — ...Таэ? — Ммм?.. — Это какие-то... благовония? — Конечно. Вам ведь нужно отдохнуть, — невозмутимо отозвалась Таэ. Но Каору уже уснула.***
Вышла луна, светясь за облаками тусклым зеленоватым светом, как светятся в тумане гнилушки. Кеншин прижался лбом к деревянному столбику на крыльце у своей спальни и прикрыл глаза: взгляд из-под ресниц смягчал очертания деревьев в саду. На подносе рядом с ним стоял кувшинчик сакэ и чашка. В чашке ещё оставалась недопитая жидкость, давно остывшая на свежем ночном воздухе. — Полная луна осенью, так ведь? — тихо спросил он, ни к кому в особенности не обращаясь. Единственный человек, который понял бы, о чём вопрос, находился сейчас за много миль и лет отсюда. — Но сегодня не полнолуние. День выдался пасмурным. Дождь так и не пролился, хотя всё к тому шло. Наверняка сезон дождей начнётся совсем скоро. Он опустил руку на рукоять меча, ища успокоения. Демон сёгуна. Князь Токугава едва не улыбнулся, впервые услышав это прозвище. Дело было на публичной аудиенции, так что более яркие эмоции оказались бы неуместными. Но позже, наедине, он хохотал в голос и хлопал Кеншина по плечу, гордясь своим вассалом и тем, что его достоинства вошли в легенду, дивясь и забавляясь: любопытно, как одно и то же слово может быть одновременно и правдой, и ложью. Кеншин вздохнул и потянулся к сакэ, но передумал. Нынче ночью он спать не собирался. И сакэ не поможет. В доме сейчас всё иначе, непривычно. Он не сможет успокоиться и отдохнуть, пока не привыкнет к изменениям, к новым людям, к ощущению их присутствия, к ритму их жизни. Так он просто напьётся, а его жена и без того боится его до полусмерти. Поэтому он отвёл руку от чашки сакэ, спрятал ладони в длинные рукава и прислонился к столбу, скрестив ноги. Он ведь не хотел на ней жениться. Он никогда не встречался с этой девушкой, даже не видел её до сегодняшнего утра! Князь Токугава вызвал его две недели назад и сообщил, что от него требуется. Кеншин в ответ низко поклонился. — Достопочтеннейший, — осторожно произнёс он, тщательно подбирая слова и крепко прижав ладони к циновке, — ваша забота — это большая честь для вашего покорного слуги. Однако... — Ты не желаешь снова жениться. Знаю, — великий человек громко фыркнул, сокол на его запястье тревожно встрепенулся. Сёгун ненадолго отвлёкся от разговора, чтобы успокоить птицу. — Для мужчины неполезно жить без женщины. Видят духи предков, у тебя даже постоянной девицы в весёлом квартале нет! И не спорь со мной, Химура. Кеншин хотел было протестовать и дальше, но вместо этого выпрямился и сел, опираясь на пятки. — Простите за дерзость, господин мой, — пробормотал он. — Меня беспокоит это семейство, — продолжил князь Токугава, поигрывая опутенками на лапках сокола. — Их преданность достойна уважения, да и прежний их даймё пал в честном бою, доблестно сражаясь. Но именно из-за верности ему они всё ещё представляют опасность. Мне нужны сильные и верные руки, чтобы подчинить их. С учётом твоего предыдущего опыта — ты идеально подходишь для этой задачи. Кеншин старался скрыть свои эмоции, правда старался, но знал, что отразилось у него на лице. — Господин мой полагает, что от его покорного слуги потребуется?.. — Нет, — уверенно перебил его князь, — я имел в виду не тот конкретный инцидент, а предшествующие ему события. — Если такова ваша воля, — проговорил Кеншин, снова кланяясь, потому что больше возразить было нечего, — то ваш покорный слуга исполнит её. — Химура, что до того инцидента... Если снова произойдёт подобное, я дарую тебе то, в чём ранее отказал, — князь проронил это небрежно, будто это обещание ничего не значило: по существу, так оно и было, ведь вокруг находились лишь слуги и вассалы, которые не понимали. Которым и не нужно понимать. — Благодарю, господин. — Можешь идти. Так всё и случилось. Он смирился с неизбежным и предоставил слугам господина заниматься решением всех вопросов, связанных с организацией церемонии. Кеншин закрыл глаза и с тяжким вздохом опустил голову, поглаживая пальцем оплётку рукояти меча. Его жена плакала. Он не хотел подслушивать: просто по привычке обходил дом и не сразу вспомнил, что прежде пустующие комнаты теперь заняты. Поэтому случайно услышал её надрывный плач, проходя мимо двери в её комнату. Он не прислушивался и поспешил удалиться, стыдясь, что невольно посягнул на её личную жизнь. Но возненавидел себя за то, что свадьба с ним кажется ей таким кромешным мраком, таким невыносимым ужасом. И возненавидел себя ещё и за эту возникшую в нём ненависть — ведь у него не было никакого права шпионить за ней и узнавать, насколько она несчастна. Не его принесли в жертву, в конце концов. Кеншин бросил тоскливый взгляд на кувшин сакэ. Протянул руку и аккуратно перевернул его, выливая дорогую выпивку на землю. Вот. Теперь не будет искушения. Он становился слишком честным и открытым под действием алкоголя. Выпив, он мог бы пойти к ней — и она не имела бы права его не впустить. Он мог бы пойти к ней и попытаться всё объяснить: что он вовсе не демон, что он никогда не причинил бы ей боли, что почитал и оберегал бы её, даже не найдя в ней всего, так восхитившего его: гордости и храбрости, нежной заботы о сёстрах и упрямства, стального упрямства, которым горели её голубые глаза... ...А потом она пришла в спальню с распущенными по плечам и спине длинными волосами, ещё влажными после купания, наполнив комнату ароматом жасмина. Волосы смочили лёгкий шёлк её ночной рубашки, и та прильнула к телу, обрисовывая очертания молодого и сильного тела. Она опустилась перед ним на колени, будто воин, идущий на битву, предлагая ему всю свою силу и страшную решимость. И на одно мгновение ему страстно захотелось, чтобы это было по-настоящему. Чтобы она пришла к нему как невеста, а не жертва. Чтобы он мог потянуться к ней, поправить влажные локоны, обхватить её лицо руками и... Кеншин застонал и с силой стукнулся головой о деревянный столбик. Потом поднялся на ноги, потирая ушибленный лоб. Точно. Спать нельзя. Пить нельзя. Остаётся одно. Он подхватил меч и направился в сторону додзё.***
Кеншин немного подремал уже на исходе ночи, прислонившись к стене додзё с мечом в руках. Он не спал, только дал отдых глазам. Слишком остро пока ощущались изменения в окружающем, слишком неопределённым было грядущее. Он ожидал, что госпожа сошлётся на усталость и останется в спальне подольше, лишь бы избежать встречи со своим женихом-демоном. Тем не менее, когда он устало добрёл до столовой где-то через час после рассвета, девушка уже ждала его, стоя на коленях у небольшого столика с кротко сложенными на коленях руками. — ...Доброе утро, достопочтенная жена, — он задержался в дверях, вдруг ощутив неуверенность. — Хорошо ли вам спалось? — Очень хорошо, достопочтенный муж мой, — голос её звучал ровно, не выдавая никаких эмоций. — Прошу, простите мою нерасторопность. Завтрак будет готов совсем скоро. — Это хорошо, — рассеянно отозвался он, входя в комнату. — Вы ещё не завтракали? Она зарделась, и он вспомнил: конечно же нет! Теперь она и не могла бы, ведь он здесь. Жена обязана прислуживать мужу во время трапезы, и ей придётся отложить свой завтрак, пока не доест он. Был бы он сознательнее — задержался бы в додзё ещё на часок, принял бы ванну, поделал бы ещё что-нибудь, чтобы дать ей возможность поесть самой до того, как прислуживать ему. — Химура, ты идиот, — пробормотал он себе под нос, и только тогда понял, что сказал это вслух, когда она удивлённо подняла голову. — Впрочем, если подумать, — быстро произнёс он, чтобы оправдаться, — ваш муж предпочёл бы сперва искупаться. Прошу, уведомите... Но тут открылась дверь, ведущая на кухню, и вошли трое служанок. Две были ему смутно знакомы. Не то чтобы он хорошо знал домашних слуг, но всё-таки он старался запоминать их лица, пока они усиленно избегали смотреть ему в глаза. Третья служанка, которой он никогда раньше не видел, двигалась с грациозной уверенностью. Она опустилась на колени рядом с госпожой Каору, полностью игнорируя его присутствие, и поставила перед ней поднос со всем необходимым для чаепития. — Прошу, госпожа. — Благодарю, Таэ, — пробормотала госпожа Каору, — больше ничего не требуется. При этих словах служанка заглянула ей в лицо, и они обменялись взглядами — вопрошающим и обнадёживающим. Точно верный вассал на службе господина в последний миг до предстоящей решающей битвы. Кеншин отвернулся от разворачивающейся перед ним маленькой драмы, пытаясь сглотнуть комок в горле. Выходит, госпожа Каору способна вдохновить кого-то до такой степени, что люди готовы следовать за ней и в логово демона. Это многое о ней говорит. Впрочем, скорее подтверждает то, что он уже узнал о ней; он заметил это ещё тогда, когда младшие сёстры бросились к ней с плачем. Он чувствовал, что ей больно и страшно, но она умело скрыла от них свои эмоции, улыбаясь и безмолвно уверяя их, что всё будет хорошо. Он сжал в кулак руку за спиной. Служанки вышли, следуя за этой женщиной по имени Таэ, словно выводок утят за мамой-уткой, и Кеншин снова обратил своё внимание на девушку. Она распрямила плечи, а голову теперь держала выше: ему явственно представилось, что её ноги покрыты белой тканью, и вот она вскидывает кинжал, целя себе в горло... Кеншин резко отвернулся. — Прошу, достопочтенный муж, — с поклоном произнесла госпожа Каору, — не соблаговолите ли вы принять участие в трапезе? Кеншин изобразил на лице улыбку и шагнул вперёд. — Раз уж всё готово, — он опустился на колени перед подносом с завтраком, — для меня будет большой честью позавтракать в вашем обществе. Госпожа Каору налила чашку чаю и предложила ему. Он тихо отказался, наблюдая за ней краем глаза. — Ваш покорный слуга предпочитает не пить ничего во время еды. — Вот как. Девушка сидела молча, не шевелясь, в соответствии со всеми правилами. Он изучал её профиль, стараясь при этом не переходить границ приличия и не разглядывать её слишком уж откровенно. Она... симпатичная. Не красавица — он повидал красавиц, — но в ней была какая-то... естественность, живость, которой не хватает дорогим ойран или придворным красоткам. Те существа эфемерные, сотканные из дымки, скользкого шёлка, отблесков лунного света на воде, а она... Настоящая, осязаемая, она здесь. И тёплая, а ведь все те красавицы никогда не излучают тепла. Такого тепла, что мужчина может прильнуть к нему и свернуться рядом, твёрдо зная, что никогда больше не замёрзнет... Какой-то мужчина. Верно. Не этот мужчина. Но он всё равно не мог отвести от неё взгляда. Он съел весь рис и машинально протянул пиалу за добавкой. Она взяла пиалу из его рук, соприкоснувшись с ним кончиками пальцев. Ощущение поразило его, ожгло до глубины души, и он замер с вытянутой рукой, будто хотел ухватиться за рукав её кимоно. — Достопочтенный муж? Она заглядывала ему в лицо с недоумением и зарождающимся... страхом. Конечно. Что тут удивительного, когда он ведёт себя так странно! — Извиняюсь, — коротко бросил он, вставая, — кажется, ваш покорный слуга не так уж голоден. Повар не виноват, нет — всё очень вкусно, настоящий пир. Вот только аппетита нынче утром что-то нет. Отлично, теперь ещё бормочет и оправдывается. Он резко развернулся к двери, едва не опрокинув столик. — Лучше всё-таки искупаюсь. Если вам что-либо потребуется, ваш покорный слуга будет в додзё, вот что я скажу. Даже в мирное время нужно натачивать меч, верно? Теперь уже она вглядывалась в него внимательным, изучающим взглядом, и он легко читал в этих прекрасных голубых глазах, в которых не жалко было бы тонуть всю жизнь, о чём она думает: «Он не просто демон, а ещё и жалкий бредящий безумец». Кеншин страдальчески зажмурился. — Прошу извинить меня, достопочтенная жена. И он позорно бежал, гадая, найдутся ли в языке слова, чтобы в полной мере выразить его глупость.***
Он вышел из купальни и тут же получил сообщение, что его желает видеть князь Токугава: сёгун устраивал судебное слушание в садах Большого внешнего дворца внутренней крепости и требовал присутствия своего вассала, как только тот сможет появиться при дворе. Приказ был сформулирован довольно мягко, видимо, с учётом того, что сегодня первый день после свадьбы Кеншина, но всё же оставался приказом, поэтому Кеншин надел чёрные парадные одежды и отправился в путь, даже не дожидаясь, когда высохнут волосы. Он прибыл не к началу аудиенции. Какой-то незнакомый ему даймё уже стоял на коленях у трона сёгуна, ходатайствуя о чём-то в туманных и высокопарных выражениях. Кеншин сел у дверей, не привлекая внимания, и попытался вникнуть в происходящее. — ... учитывая сложившуюся ситуацию, род Мори просит Достопочтеннейшего сёгуна пересмотреть решение о переносе нашей резиденции так далеко от земель, которые мы всегда удерживали и защищали. Князь был совсем юн, как запоздало понял Кеншин — едва вступил в возраст. Явно не глава рода, просто представитель. Высокий черный колпак, который должны надевать все во время аудиенции, был ему не по размеру и сидел плохо. Мальчик старался держать себя в руках, но Кеншину было заметно его волнение. Князь Токугава нахмурился. — Где же сам князь Мори? Почему он не явился лично? Мальчик сглотнул. — Здоровье моего дяди пошатнулось, — слабым голосом ответил он. — Врачи запретили ему путешествовать. — Хм, — князь Токугава сделал вид, что изучает лежащие перед ним бумаги. Кеншин знал, что это всего лишь уловка: чтобы выиграть время или усилить нервное напряжение у просителя. В данном случае наверняка второе. — Ведь это князь Мори вёл западную армию, так ведь? — Он был одним из командиров, Достопочтеннейший. Но наши войска не участвовали в битве, они остались в Осаке для защиты князя Тоётоми... — Это похвально, — сёгун снова заглянул в бумаги. — Но вместе с тем свидетельствует о трусости. — Достопочтеннейший?.. — мальчик побледнел, а Кеншин негромко вздохнул. — Если бы князю Мори хватило мужества открыто выступить против меня, я бы даровал ему достойную смерть, — резко сказал Токугава. — Не остался бы он в безвестности и если бы встал на мою сторону. Вместо этого он избрал самый лёгкий путь — не послужил своему господину в полной мере, но и не решился предать его. Самурай, не способный на свершения, не заслуживает того, чтобы его вознаграждали за них. Моё решение останется неизменным. К концу этой речи юноша из рода Мори был уже белым, как рисовая бумага, только на щеках алели пятна гнева. Он низко поклонился. — Прошу прощения, Достопочтеннейший, что осмелился побеспокоить вас этой дерзкой просьбой. — Не повторяйте этой ошибки. Можете идти. Мальчик поднялся на ноги, подобрав полы одежды, и направился к выходу. Увидев сидящего у дверей Кеншина, он, вопреки здравому смыслу и возможностям человеческого организма, побледнел ещё сильнее. Кеншин отвернулся. Он не мог сдвинуться в сторону, ведь стоял по рангу выше этого юноши. Уступить ему дорогу — опозорить тот высокий титул, который даровал ему князь Токугава, а значит, опозорить самого князя. Поэтому ему нужно было просто оставаться на месте и игнорировать происходящее, пока мальчик собирался с духом, чтобы пройти совсем рядом с демоном сёгуна. Мальчик судорожно сглотнул. Затем расправил плечи и прошёл мимо, неотрывно глядя перед собой. Что ж. Ума немного, зато в мужестве ему не откажешь. Впрочем, он всего лишь передавал прошение князя Мори, а тот не отличался острым умом, так что вряд ли справедливо винить мальчика за слова, которые его обязали передать сёгуну. — Князь Химура, — произнёс сёгун, кивнув Кеншину в знак приветствия, — мы не ожидали, что вы присоединитесь к нам так рано. — Достопочтеннейший, — с поклоном отозвался Кеншин, — ваш слуга пришёл, как только получил сообщение. — А, — в голосе сёгуна прозвучал едва заметный намёк на неодобрение, и Кеншин почувствовал, что на него давят. Но ему ведь приказывали жениться, а не спать с молодой женой, — тогда займите подобающее вам место. — Как пожелает мой господин, — преувеличенно вежливо произнёс он и вышел вперёд, сев по правую руку у трона сёгуна. — Как поживает ваша достопочтенная жена? — Достойная госпожа... привыкает, Достопочтеннейший. — Вот как? — Кажется, госпожа никогда не путешествовала до этого переезда в Эдо ради нашей женитьбы, — на ходу придумал Кеншин. — Для неё это оказалось утомительно. — Ясно, — сёгуна вроде бы вполне удовлетворило такое объяснение, и он махнул рукой стоящему у дверей слуге. — Пригласите следующего! А потом вполголоса обратился к Кеншину: — Обрати на этот случай особое внимание. Хочу, чтобы ты высказал своё мнение. Аудиенция затянулась и, несмотря на все усилия, Кеншин быстро потерял суть происходящего. Прошения были все на один лад: «мне пожаловали одно, а я хотел бы иное», «случилось вот это, но так же не должно быть», «мне обещали одно, а получил я другое». Менялись только имена просителей. Наступил полдень, и князь Токугава отпустил всех, кроме Кеншина, объявив, что желает трапезничать. Стражу он тоже выставил за дверь. — Так-то лучше, — сказал он, вставая с трона и потягиваясь. — Ну, Химура? Что думаешь? — ...насчёт чего? Сёгун обвёл рукой помещение, безмолвно поясняя, что речь обо всём, происходящем на аудиенции. Кеншин моргнул и попытался собрать мысли во что-то связное. — Что князь Химура благодарен, что он только князь Химура, а не сёгун, осмелюсь доложить. Князь Токугава фыркнул, вышагивая вокруг. Его явно позабавил такой ответ. — Мне говорили, что ты ещё не встречался со своими управляющими? Кеншин покачал головой. — Нет, ваш покорный слуга встретился с ними и убедился, что они достаточно компетентны, — Кеншин беспомощно пожал плечами, — но не хотел вмешиваться, пока всё в порядке. Вы желаете, чтобы я активнее управлял поместьем? — Нет, это не приказ. Только предложение... Дверь отворилась, и им пришлось прервать разговор, пока горничные вносили блюда. Обедали они в молчании, как того требовал обычай, полностью сосредоточившись на еде. Кеншин почти ничего не попробовал. Затем сёгун отпустил горничных. Некоторое время они сидели вдвоём, молча потягивая чай. — Многие поручают управляющим заниматься всеми делами в поместье, — нарушил молчание князь Токугава. — Но я думал, что тебе будет интересно вести дела самостоятельно. — Мой господин знает, что вопросы политики не для его покорного слуги, — пробормотал Кеншин. — Не хотелось бы беспокоить тех, кто в этом лучше разбирается. Князь Токугава рассмеялся. — Дело не только в политике, Химура. Ты всё говорил о наступлении новой эпохи, так разве не хочешь сам пожить в ней? — Ваш покорный... то есть... — Кеншин покрутил в руках пиалу с чаем, наблюдая за тем, как белые пузырьки закручиваются в водоворот на светло-зелёных волнах, — всё не так просто. — Просто никогда не бывает. Но, Кеншин, — Кеншин невольно вскинул голову: сёгун за все пятнадцать лет службы лишь дважды называл его по личному имени, — прошло десять лет. Будь перед ним другой человек, Кеншин мог бы сказать, что с ним сейчас говорят ласково. — Ваш покорный слуга очень... — Кеншин сглотнул внезапно образовавшийся в горле ком, — очень хорошо осознаёт, как много лет прошло, господин. Князь Токугава вздохнул. — Если бы я знал тогда... — тихо сказал он, обращаясь скорее к самому себе, нежели к Кеншину. — Что ж, прошлое в прошлом, а настоящее сегодня. Значит, госпожа Каору. По сердцу ли она тебе? А Кеншину вдруг до отвращения надоело всё это притворство. — Она от меня в ужасе, — категорично заявил он. — Её продали демону, и она ждёт, когда он её cожрёт. Нет, господин мой, мне не по сердцу, что моя жена считает себя принесённой в жертву. Разве вас порадовало бы такое? — Приказать вас развести? — сёгун предложил это так небрежно, что на мгновение Кеншин задумался. Её можно отпустить на волю нетронутой, чистой. Она могла бы вернуться домой и выйти замуж... замуж за кого-нибудь другого. Кого-то более подходящего. Того, за кем по пятам не тянется кровавый след. Да, у неё всё равно не было бы права голоса в вопросе женитьбы — женщины не выбирают мужа, но она бы вышла замуж за мужчину... И он никогда больше не увидел бы её. А на ней навсегда останется клеймо. До конца жизни для всех она будет невестой демона. Какой мужчина женится на женщине, запятнанной столь мрачной легендой? — Нет. Она поступила... повела себя с честью во всех отношениях, — в голосе прозвучала горечь, и он не сумел её скрыть. Горькие воспоминания смягчало лишь то, что она говорила с ним, гордо выпрямившись. — Госпожа Каору — необычайно отважная женщина. Ваш покорный слуга не хотел бы позорить её бракоразводным процессом. — Ясно, — вскинул бровь князь Токугава. — Что ж... Не спеши, Химура. Может, я пошлю к ней с визитом госпожу Камэ, женщин обычно радует компания других женщин. — Как пожелаете, — ответил Кеншин. Что ещё он мог ответить?***
Сёгун отпустил его после обеда. Кеншин хотел было направиться домой, но вспомнил, что его там ожидает, и решил занять остаток дня другими делами. Вот почему в итоге он оказался у казарм, где размещались сейчас его личная охрана и управляющие. До этого он бывал здесь лишь один раз, когда встречался с управляющими. Свои новые владения он до сих пор не объехал. Провинция Хито находилась в дне пути от Эдо: не очень богатый удел, знаменитый в первую очередь художниками, учеными и жрецами. В роду Камия ещё со времён сёгуната Камакура было много меценатов, и даже воины провинции Хито славились интеллектуальными и артистическими наклонностями. Порой он задавался вопросом, не в шутку ли князь Токугава пожаловал ему этот удел. У него ведь своеобразное чувство юмора. Рано или поздно Кеншину предстоит поехать туда и поселиться насовсем. Но первый год нового режима сёгун хотел видеть Кеншина при себе в Эдо, потому сейчас он здесь и останется здесь, пока это требуется. Наверное, так даже лучше. Так люди в Хито поверят — какая мрачная мысль, — поверят, что ничего не изменилось. Смогут хоть немного обустроиться до прихода... демона. Стражи у казармы согнулись в поклоне, когда он подошёл ближе. Их было двое: один постарше, один помоложе. Молодой — кожа да кости, на чём только доспехи держатся. Кеншин просто кивнул. Однажды, когда его только возвысили, он поклонился своим вассалам в ответ на поклон. Это привело к настоящей цепной реакции — в итоге они очень долго обменивались всё более низкими поклонами. Кеншин решил больше не повторять такой ошибки, чтобы никто не потянул поясницу или не сломал шею от переизбытка усердия. Хотя до сих пор странно и непривычно, что в новом положении ему так редко приходится кланяться. — Чем мы можем служить, господин? — Хотелось бы... — нужно сформулировать так, чтобы это не восприняли как критику, — проверить, как идут дела, вот что я скажу. Старший мужчина побледнел. — Господина... что-то не устраивает? Проклятье. — Нет, нет, не в этом дело, — поспешил пояснить Кеншин. — Просто интересуюсь. — Ивадзи, — сказал мужчина, кивая своему товарищу. — Беги доложи господину Урамуре, что князь Химура желает проверить состояние дел. — Уж-же бегу, достопочтенный старший брат! — выпалил мальчик, срываясь с места. Старший Ивадзи побледнел ещё сильнее и снова поклонился. На лбу заблестели бисеринки пота. — Прошу, простите моего недостойного младшего брата за нарушение протокола, — обратился он к Кеншину со страхом в голосе. — Ваш недостойный слуга уверяет вас, что его накажут по всей строгости. Кеншин недоуменно нахмурился и только потом понял, что мальчик забыл поклониться, спеша выполнить поручение. — Не нужно, ничего страшного, — возразил Кеншин, подняв руки в успокаивающем жесте. — Юноша недавно на посту? — Д-да, господин, — стражник нервно сглотнул. — Он только в прошлом месяце вступил в возраст. — А уже такой пылкий дух. Уверен, со временем он принесёт почёт вашей семье. Как вас зовут? — Ичиро, господин мой. Ичиро Ивадзи, — мужчина до сих пор не решался распрямиться. У Кеншина уже ныла шея от необходимости смотреть на него сверху вниз. — Пожалуйста, станьте прямо, господин Ивадзи, — мягко попросил Кеншин, и от неожиданности даже отшатнулся, когда Ичиро резко распрямился. — А как зовут вашего брата? — хотел было продолжить расспросы Кеншин, но тут как раз вернулся юноша. За ним следовал человек, в котором Кеншин смутно узнал главного управляющего, господина Урамуру. — Мой господин, — с поклоном обратился Урамура к Кеншину. Он был примерно одного возраста с Кеншином, хотя выглядел старше. Лицо у мужчины было узкое, с суровыми, резкими чертами, — вы желали проверить, как идут дела? — Так и есть, — Кеншин засунул руки в широкие рукава. — Если только не слишком отвлеку вас. — Вовсе нет, господин мой, — он говорил почти искренне. Кеншин мысленно взвесил: причинить небольшое неудобство работникам, отвлекая их от дел, или же вернуться домой, к госпоже Каору, к её мужеству, ярко пылающей гордости и бездонным голубым глазам... — В таком случае, — возможно, чересчур поспешно произнёс он, — позвольте мне отнять у вас время. Под его началом в Эдо сотня вассалов, все самураи. В Хито значительно больше людей. Их нужно было распределить по провинции, чтобы управлять внутренними делами и поддерживать мир. Все они служили ранее покойному князю Камия, но Урамура поспешил заверить Кеншина, что все они теперь безоговорочно преданы сёгуну и вполне приняли тот факт, что их новым даймё стал князь Химура. — Это хорошо, — рассеянно отозвался Кеншин, входя в казармы. Узкие коридоры соединяли просторные комнаты, которые можно было при необходимости разделить ширмами. Полы деревянные, в комнатах поверх досок положены циновки. Через решётчатые окна сюда проникал солнечный свет, падая под странными углами и создавая мрачноватую атмосферу. Впечатление создалось такое, будто всё здесь неестественно затихло в страхе перед ним, хотя обычно здесь шумно, стоит гвалт и плохо пахнет, как обычно в помещениях, где мужчины живут и работают вместе. Так затихают и замирают школьники, когда в класс входит главный учитель. Кеншин с трудом подавил вздох. — Простите вашего недостойного слугу за дерзость, — неловко проговорил Урамура, — но, раз уж наш господин сейчас здесь... Есть вопрос, который требует вашего внимания. — А? — Кеншин повернулся к управляющему. — Что такое? — Дело касается первичного осмотра новой провинции, — управляющий отвёл взгляд. — Смиренный ваш слуга осмеливается предложить вам провести этот осмотр поскорее. Чем раньше, тем лучше. — Оро? — Кеншин прикрыл рот рукавом, скрывая удивлённое восклицание за сдавленным кашлем. — Прошу прощения. Почему же, господин Урамура? Урамура низко поклонился: так кланяются, когда осознают, что обязаны сказать что-то, прекрасно понимая, что за это им откусят голову. — Князь Химура, хотя по всей Японии даже младенцы знают ваше имя, ваши вассалы в Хито ещё не видели вас в лицо. Если господин соизволит навестить их, это их успокоит. — Люди выражали беспокойство? — он-то считал, что всё будет наоборот: что они будут счастливы, пока их новый даймё-демон держится от них подальше. — Никто не осмелился бы подвергать сомнению вашу волю, господин мой, — Урамура поколебался, затем продолжил свою мысль, и Кеншин невольно восхитился его упорством в исполнении долга. В конце концов, в обязанности главного управляющего входит и обязанность время от времени говорить своему господину то, чего тот не желает слышать. — Однако ваш смиренный слуга получил отчёты, из которых следует: они испытывают сомнения в будущем, не знают, что их ждёт. — Разве им не дали понять, что я не желаю менять устоявшиеся в провинции порядки? — Им сообщили, господин мой. Но они глупы и необразованны, твёрдая рука нужна им сильнее, чем полагал милосердный господин. Следует признать: Кеншин за всю свою жизнь не слышал более дипломатического способа сказать «они думают, что всё это ложь». Он кивнул. — Что же, мне понятны эти трудности, господин Урамура, вот что я скажу. Но, как вы знаете, сёгун пожелал, чтобы я оставался в Эдо до исхода года, вот так вот... — Ваш смиренный слуга взял на себя смелость запросить разрешение и начать необходимые приготовления. Сёгун готов предоставить моему господину недельный отпуск для осмотра новых владений. — Понятно. В таком случае... — в таком случае выбора нет. Если местных успокоит встреча с новым даймё, то нужно ехать. Ему ведь приказано обеспечить безболезненное слияние бывшей мятежной провинции с объединённой в соответствии с видением сёгуна Японией. Да и госпожа Каору наверняка предпочла бы, чтобы они как можно дольше находились подальше друг от друга. Если только... — Господин Урамура, — спросил он вдруг, поднимая глаза к потолку. В солнечном свете кружились пылинки, складываясь в золотой поток крохотных мёртвых звёздочек, — дядя моей достопочтенной жены со своей семьёй уже покинул пределы Эдо? — Ещё нет, господин мой. Он намерен покинуть столицу после соблюдения всех формальностей. Значит, он ждёт традиционного визита. На третий день супружеской жизни жених и невеста по обычаю приезжают в дом невесты, чтобы уверить её семью, что всё благополучно. Интересно, зачем это её дяде? Не ждёт же он хороших вестей. Госпожа Каору обещала сестрёнкам, что приедет, так ведь? — В таком случае, уведомите его, что он может покинуть Эдо, когда пожелает, вот так вот, — сказал Кеншин, не удержавшись от улыбки. Может, её порадует поездка домой. — Раз мне в любом случае следует поехать в Хито, разумно отправиться вместе с госпожой Каору, совершив при этом и первый визит вежливости. Не так ли? Урамура ошарашенно моргнул. — Хм. Что ж... Это, конечно, возможно организовать, господин мой. — Тогда решено, — постановил Кеншин, сразу почувствовав себя лучше, чем на протяжении нескольких последних недель.***
Остаток дня Кеншин провёл в крошечной комнатке со спёртым воздухом, слушая гораздо более полный отчёт о нынешнем состоянии своих владений, чем ему бы того хотелось. К концу этого совещания голова у него раскалывалась, а потому затишье поместья — пусть даже затишье одиночества и страха — показалось настоящим благословением. Он выслал вперёд гонца, чтобы заранее сообщить о своём прибытии, так что госпожа Каору успеет поужинать до того, как прислуживать ему за столом. Когда он наконец вошёл в столовую, она сидела перед подносом, уставленным едой для него. Держалась она гордо, несмотря на подобающую жене покорность, и ему пришлось усиленно вглядываться, чтобы заметить едва уловимую дрожь пальцев рук. Закончив трапезу, он откашлялся. — Достопочтенная жена. — Господин и муж мой, — отозвалась она, кланяясь с достоинством пленённой императрицы, — как прошёл ваш день? — А... Плодотворно. Я должен сообщить вам кое-что. Она чуть склонила голову, прядь волос упала ей на глаза. Ему очень захотелось поправить эту выбившуюся прядь, так что вместо этого он быстро отхлебнул чая, чтобы занять руки. Поспешив, он сделал слишком большой глоток, подавился и закашлялся. — Дело касается первого посещения. Выяснилось, что от вашего покорного слуги требуется объехать новые владения раньше, чем он планировал. Можно совместить две обязанности. Если вы не против, не соблаговолите ли вы сопровождать вашего покорного слугу во время поездки в дом ваших предков? В её взгляде отразилось удивление, хотя выражение лица почти не изменилось. — Я... это было бы... я была бы очень счастлива, достопочтенный муж, — сказала она тихо. И по-настоящему радостно. Она старательно скрыла это, но он разглядел. А ещё он не мог не заметить напряжённую подозрительность, затуманивавшую радость и облегчение. — Хорошо, — сказал Кеншин, спеша подняться на ноги, пока не совершил что-нибудь невероятно глупое: например, пока не взял её изящную ладонь в свои, умоляя не бояться его. — Доброй ночи, достопочтенная жена, — проговорил он, отправляясь спать в одиночестве.