***
Если дядя Мияути ещё хоть раз посмотрит на неё с этим жалеющим и одновременно извиняющимся выражением, она его ударит. Невзирая на правила этикета. Видимо, эта решимость отразилась на её лице, потому что дядя побледнел и быстро отвёл глаза. Господин Химура посмотрел на неё, потом на дядю. Кашлянул, прочищая горло. Тётушка Кёко вдруг засмеялась, пронзительно и нервно. — Ах, простите меня, — хихикнула она, прикрывая рот рукавом. — Мне просто вспомнился наш первый после свадьбы визит домой. Дражайший Мияути так нервничал, что едва не опрокинул чайник! Я опасалась, что мой достопочтенный отец не выдержит и рассмеётся при всех, но он сдержался, конечно же, ведь это было бы грубо. Если бы не заметный страх и дрожь в голосе, этот рассказ можно было бы принять за неплохую попытку сломать лёд. — Что ж, — вежливо улыбнулся господин Химура, и в уголках его глаз появились «смешинки», — постараюсь не причинить вреда вашей посуде, вот что я скажу. Тётушка постаралась скрыть, что вздрогнула, и ей это почти удалось. — Я... Я вовсе не пыталась намекнуть на то, что вы могли бы это сделать, господин, — забормотала она, — просто хотела поделиться забавной историей. — Понимаю, — мягко ответил он, — я не в обиде. Кажется, это ещё сильнее её задело. Каору подумала, уж не упадёт ли тётушка в обморок. Она ведь всегда была нервной и чувствительной. — Тётя, — вмешалась девушка в разговор, надеясь спасти положение, — как поживают Аямэ и Сузумэ? — Ах да! — тётя натянуто улыбнулась. — Они с большим нетерпением ждут встречи с тобой этим вечером. — Вечером? — тревога заставила Каору податься вперёд. — Я надеялась увидеться с ними сразу после обеда. Что-то случилось? — Нет, нет, всё в порядке, как раз теперь в порядке, — тётя замахала рукой, говоря тем самым, что Каору зря беспокоится. — Просто их воспитание и образование ужасно запустили. Я тебя не виню, конечно же, ведь ты и сама была совсем девочкой, когда дорогая Наоко покинула нас. Но хотелось бы, чтобы ваш отец уделял больше внимания развитию их женственности. Конечно, мужчин это редко заботит, но ведь я бы тогда с радостью занялась вашим воспитанием. Это уж точно. И именно поэтому отец не позволял ей вмешиваться. — Вот как, — сказала Каору, решив добиться правды от сестёр при встрече. — Что ж, я очень хочу поскорее их увидеть. — Они только о твоём приезде и говорят, — это прозвучало как комплимент, но тёте не удалось скрыть подспудного раздражения. А Каору не удержалась от торжествующей ухмылки. Тётя заметила это и нахмурилась. Открыла уже было рот, чтобы что-то добавить, но тут вмешался дядя, желающий сменить тему. — Что ж, Каору... Как ты теперь? — Иначе, — безрадостно улыбнулась она. — Непривычно засыпать на новом месте. По его лицу пробежала тень боли, так что девушка невольно смягчилась. В конце концов, он принял единственное возможное решение. Даже если бы он вспомнил обещание, данное его братом, это ничего бы не изменило. Ей всё равно пришлось бы выйти за человека, который сидит сейчас рядом. Этого требовал долг. Разве что было бы не так тяжело. — Но я уверена, что привыкну, ничего страшного, — попыталась она уверить его со всей искренностью, на какую была способна. — Не волнуйся за меня, дядя. — Возможно, вам будет легче спать теперь, в знакомом доме? — произнёс вдруг господин Химура невинным тоном. Она застыла, но заставила себя улыбнуться живее. — Возможно. Прошло уже три ночи, а он так и не прикоснулся к ней. Она подавала ему рис за завтраком и ужином, но и только: они общались менее часа в день, и это общение по большей части состояло из напряженного молчания и ничего не значащего обмена любезностями. Не хотел ли он намекнуть, что теперь всё изменится? «Пожалуйста, нет. Не здесь. Только не здесь». Не здесь, где она всегда ощущала себя в безопасности, где матушка учила её читать, писать и шить, а отец направлял её первые неуклюжие попытки в фехтовании... Каору была абсолютно уверена в том, что муж желает её. Он постоянно наблюдал за ней, будто кот за попавшей в силок птичкой: жертвой, замершей при виде хищника и неспособной улететь. Она не понимала, почему он до сих пор не взял то, что так очевидно желает. «Не подобает относиться к жене с неуважением». Новый приступ паники сковал её. Может быть, его мужское самолюбие оскорбляет перспектива уговаривать нежелающую того женщину разделить с ним постель — может быть, он ожидает, что она преодолеет девичью стеснительность и предложит себя ему как должно. Покорно. Как любящая жена. Что она будет краснеть, улыбаться, задыхаться от удовольствия и восхвалять его силу и мужественность. Если дело в этом... Она прикрыла глаза, пытаясь смириться с новой мыслью. — Достопочтенная жена? — господин Химура смотрел странно, почти ласково. У него необычные глаза, не голубые, но и не сиреневые: ни у одного человека до сих пор Каору не встречала такого цвета глаз. — Прошу прощения. Не обидел ли вас?.. — Нет, — солгала Каору, выпрямляясь. Нельзя допустить, чтобы он увидел — она и так уже слишком много открыла ему. — Вовсе нет. Просто... слишком много всего. Странно возвращаться домой теперь, когда многое изменилось. — Понимаю. Он глядел бесхитростно и прямо. Можно подумать, что его и в самом деле беспокоят её чувства, что его комментарий не имел скрытого смысла, а был попыткой поддержать праздный разговор. Что с самого начала он был честен с ней. Нет. Она не могла позволить себе надеяться на это. Должна быть какая-то иная, эгоистичная причина, по которой он ещё не заставил её исполнить супружеский долг. Таэ предположила, что у Кеншина половое бессилие, но как это проверить? Если это в самом деле так, то бояться нечего — если, конечно, он не будет срывать на ней злость, виня её в этом, как делают многие мужчины. А может он действительно сверхъестественное существо и она не отвечает каким-нибудь особым требованиям, поэтому он не может с ней быть? Не могут же жениться ворона и кошка. Или же он спит с женщинами только в особые дни месяца. Луна её взойдёт на будущей неделе, если, конечно, цикл не сбился из-за всех этих переживаний. Может, он ждёт самого удачного для зачатия наследника дня. — Как бы там ни было... — дядя прочистил горло. — Прошу простить меня, господин Химура, но боюсь, мне придётся нижайше просить у вас одолжения. — Что ж, я слушаю. Мы ведь теперь одна семья, я сделаю, что могу, конечно же. — Речь о моём сыне, Яхико, двоюродном брате Каору. Он достаточно взрослый, чтобы пойти в услужение, и попросил меня обратиться к вам от его имени. Каору едва не закатила глаза, уж больно прямолинейно действовал дядя. Муж её моргнул и издал странный звук, который Каору толком не расслышала. — У вашего покорного слуги есть, конечно, некоторое влияние, но, кажется, ни один даймё сейчас не ищет юношей в услужение. — Извините, я выразился недостаточно ясно, — дядя поклонился. — Яхико попросил меня выступить просителем как раз потому, что он хочет пойти в услужение к вам. Ужас пронзил Каору, она смотрела на дядю, не в силах поверить тому, что он предлагает. Сперва племянница, а теперь собственный сын? Разве не достаточно было её жертвы? — Оро?.. Каору не удержалась от истеричного смешка. Господин Химура покосился на неё, и она поспешно приняла более строгий и сдержанный вид; но он явно услышал её. И улыбнулся приглушённой версией той открытой, светлой и мальчишеской ухмылки, что она уже видела — как будто его порадовало, а не оскорбило то, что молодая жена осмеливается прилюдно смеяться над ним. Он, должно быть, не заметил её тревоги. Или заметил, потому и улыбнулся? — Каору? — тетя Кёко обратила на них внимание. — Что такое, дорогая? — Просто так странно даже подумать, что малыш Яхико пойдёт к кому-то в услужение. Он так быстро растёт, — девушка обхватила ладонями чашку чая, тепло покалывало онемевшие пальцы. — Не успеем оглянуться, а он уже взрослый мужчина. — Вы с ним близки? — господин Химура снова внимательно наблюдал за ней, будто кот за птичкой. Каору заставила себя сделать медленный глоток чая, не торопясь с ответом. — Ещё как! — вмешалась тётя. — Видите ли, у нашей дорогой Каору нет братьев, а у малыша Яхико нет сестёр, поэтому они росли почти как родные брат и сестра. Каору бросила на тётю убийственный взгляд, недвусмысленно прося замолчать, пока ситуация не стала ещё хуже. Тётя нервно рассмеялась, пряча лицо за рукавом и поглядывая на Каору. Каору перевела этот же взгляд на дядю, но тот не дрогнул: смотрел сурово и решительно. — Каору всегда была словно старшая сестра для нашего сына, — подтвердил он, обращаясь к господину Химуре. — И Яхико искренен в своём желании служить вам. — Вот как? — господин Химура едва заметно теребил край рукава. Каору и не обратила бы на это внимание, если бы не сидела рядом. — Достопочтенная жена, что вы думаете по этому поводу? — Я... — она запнулась. Нельзя позволить Яхико пойти на такое. Она не может подвергать его опасности, как бы ни хотелось, чтобы рядом был кто-то знакомый и родной. У неё есть Таэ, и даже это эгоистично и слишком много. Она ведь взяла с собой Таэ только потому, что служанка угрожала пойти за ней пешком, если Каору оставит её здесь. Каору выпрямила спину, холодная ярость наполнила её сердце. «Не позволю». — Яхико слишком юн, — твердо сказала она. — Он груб, несдержан, дерзок и непочтителен, что неподобающе для прислуживающего высокородному господину, тем более при дворе сёгуна. Ему нужно поработать над манерами, прежде чем он сможет хоть кому-то служить. — Что ж, — господин Химура вежливо кивнул дяде Мияути, который выглядел теперь так, словно ему не хватало воздуха, — я обдумаю ваши точки зрения, вот что я скажу. Тетушка Кёко восприняла эти слова как возможность направить разговор в безопасное русло. Они обсуждали пустое, всякую ерунду, пока господин Химура не сослался на то, что у него есть дела и его ждут в другом месте. Каору поднялась, чтобы уйти вместе с ним, но он покачал головой. — Вам не обязательно уходить, если вы желаете остаться, — он улыбнулся ей, закрепляя мечи на поясе. — Ваш покорный слуга будет занят до самого вечера, поэтому не беспокойтесь, осмелюсь попросить. Каору взглянула на дядю. Под сердцем расцветала ярость, так что она зло сузила глаза. — В таком случае, достопочтенный муж мой, я останусь и погощу ещё немного, — очевидно, ей есть что обсудить с дядей. — Когда ожидать вашего возвращения? — Не позже часа собаки, осмелюсь полагать. — Как вам будет угодно, — отозвалась девушка с поклоном. Слова горчили во рту. — Это был приятный визит, — обратился её муж тем временем к тёте и дяде. — Мы довольны, весьма. Не слишком ли мы затрудним вас, если навестим ваш дом снова? — Что вы, что вы, — закудахтала тётя Кёко, отвечая светской любезностью на любезность, — наш дом принадлежит вам, мой господин. Уголки губ его опустились, а взгляд стал печальным — как тогда, в саду, когда Каору сказала, что находится в его власти. Как будто он умолял о чём-то, чего она и представить себе не могла. — Вашему покорному слуге приятно слышать это, — тихо проговорил он и с поклоном вышел. Каору подождала, пока не затихнет шорох его шагов, а затем повернулась к дяде. — Как ты мог... — начала она. — Как ты посмела... — заговорил он одновременно с ней. В глазах его тоже горела холодная ярость. Она изумлённо умолкла и невольно сделала шаг назад. — Как ты посмела критиковать моего сына перед господином Химурой? — яростно спрашивал он, наступая на неё. — Какой демон в тебя вселился? Ты представляешь себе, в каком свете меня выставила? — Ты сам себя выставил дураком! — огрызнулась она, поддаваясь глодавшему чрево гневу. — Ещё года не прошло с тех пор, как мой отец и твой брат погиб, а ты уже готов лизать сапоги Токугавы? Мало тебе того, что ты нарушил клятву, которую отец дал моей матери, решил ещё и собственного сына продать? — Я пытаюсь дать сыну будущее! — взревел он, и девушка с трудом заставила себя не отшатнуться. — Я пытаюсь спасти, что могу, от последствий глупости твоего отца! Я ведь просил его присоединиться к Токугаве, но он и слышать ничего не хотел! Если бы не его идиотские идеалы, мы до сих пор управляли бы провинцией! Я делаю что могу! — Мой отец не был глупцом! — слезы жгли уголки глаз. — Он был верным и преданным, как подобает самураю! А ты... ты змей! Дядя ударил её по лицу. Девушка отшатнулась, прижимая руку к щеке, дыхание перехватило. — Твой отец, — холодно произнёс дядя, — и его упрямая преданность обрекли тебя на этот брак, Каору. И я не могу отменить последствий его поступков. Я не могу изменить твою судьбу. Дядя Мияути отошел на другую сторону комнаты, скрестив руки на груди и глядя во двор. — Я могу лишь сделать всё, чтобы твоя жертва не оказалась напрасной, используя её для продвижения интересов клана. Твой отец лгал тебе, Каору, — продолжил он, и в голосе его не было милосердия. — Ты женщина, а женщины всегда лишь инструмент в руках мужчин. Такова ваша судьба. Если бы тебе суждено было что-то другое, ты родилась бы мужчиной. Чем скорее ты примешь свою карму, тем скорее обретёшь покой. Ноги ослабели, лишь гордость удерживала девушку на ногах. Ярость испарилась, когда дядя ударил её, остались лишь пустота и неизбывное горе. — Это не моя судьба, — возразила она срывающимся голосом. — Я не смирюсь. — Тогда борись, — какой холодный у него взгляд, — и страдай. И знай: если ты снова будешь действовать против интересов нашей семьи, я не стану защищать тебя. Он развернулся, показывая, что разговор окончен. — Дорогой... — затараторила было тётя Кёко, но осеклась под взглядом мужа. Она посмотрела на Каору извиняющимся взглядом и последовала за ним, оставив девушку одну. Только тогда, когда они уже не могли её видеть, Каору медленно опустилась на колени и заплакала.***
Кеншин успокоительно похлопал по шее кобылу, которая фыркала, пятилась и боязливо пританцовывала на месте, глядя на расшатанный мост впереди. — Тише, тише, — пробормотал он, не без трепета оценивая подгнившие ветхие доски, — я понял, что ты об этом думаешь, вот что я скажу. Едущий следом Урамура прочистил горло. — Господин, — осторожно произнёс он, — это самый удобный путь к резиденции мастера Огуни. Пойдём ли мы дальше? — Да, — отозвался Кеншин, подумав совсем недолго, — вот только лошадей лучше оставить здесь, как мне кажется. — Без присмотра, господин? Он покачал головой, обернувшись к Урамуре. — Нет. Если вас это не затруднит, подождите с ними здесь, пожалуйста. Отправлюсь дальше один. Что-то явно обеспокоило его вассала, но господин Урамура с присущей ему выдержкой попытался скрыть свои эмоции. — Как пожелаете, господин. Они спешились, и Кеншин передал поводья Урамуре. Тот отвел лошадей в сторону от дороги и привязал к дереву. Кеншин подошел к мосту и осторожно шагнул на первую доску, которая выглядела более-менее устойчивой. Доска заскрипела, но вес выдержала. — Так вы говорите, всё время прямо? — Да, господин, от этого моста ещё примерно две тысячи шагов. — Хорошо. Скоро вернусь, — и Кеншин, поклонившись напоследок, начал переходить по мосту. Мост соединял стены высокого оврага, по дну которого бежал поток воды, питаемый небольшим водопадом. Впрочем, не так уж тут высоко. Ему доводилось перебираться по мостам, свалиться с которых было бы куда хуже. А тут вряд ли можно убиться, хотя кости переломать — легче лёгкого. Мост ветхий, многие деревянные доски совершенно сгнили. Да и канат, удерживающий шаткое сооружение вместе, видал лучшие времена. Грубая верёвка неприятно царапала руки, задевая мозолистые ладони мечника, а на полпути Кеншин ещё и умудрился занозиться. Пришлось останавливаться, чтобы вытащить занозу. Тропа по другую сторону моста оказалась узкой, нехоженой, тут и там её вспахивали корни и перегораживали камни. Она резко уходила вверх, выше становясь уже не тропой даже, а просто рядом уступов. Кеншин вздохнул и начал подниматься по склону, осторожно ставя ноги на сыпучие камушки. Как он ни старался, всё равно некоторые из них закатились в сандалии. Лес сделался гуще, когда мужчина наконец добрался по тропе до вершины холма. Здесь листья закрывали солнце, и под деревьями плясали прохладные зелёные тени. Солнечный свет прорезал пышные кроны, разливаясь по покрытому мхом стволу упавшего гиганта и золотя молодую поросль, борющуюся за место под солнцем. В воздухе пахло влагой, вокруг змеились ручейки, а параллельно тропе бежал основной поток — тот самый, что обрушивался водопадом с одного из склонов оврага. Птицы самозабвенно выводили любовные трели, не заботясь о том, что у них появился новый слушатель, а ещё Кеншин заметил зайца, который высунул нос из подлеска, понюхал воздух и ускакал. Пройдя чуть дальше, он услышал, как кто-то поёт: явно пожилой мужчина надтреснутым голосом выводил одну из тех песен, слова которых знаешь наизусть, хотя и не помнишь, где выучил и когда услышал впервые. Кеншин пошёл на голос, ведь тропа к тому времени сузилась настолько, что стала едва различимой. И как раз тогда, когда он начал было уже подозревать, что окончательно заблудился, лес вдруг кончился, а перед ним предстала поляна с крохотной обветшалой хижиной. На пеньке сидел старичок и напевал, обстругивая какую-то палку. Он вскинул голову, заслышав шаги нежданного гостя. Кеншин поклонился. — Добрый день, почтенный господин, — произнёс он. — Имею ли я честь обращаться к мастеру Огуни? Старик поднялся на ноги и степенно вернул поклон. Но в глазах его светилась искорка доброго юмора, и Кеншин сразу почувствовал, что ему нравится этот человек. — Да, я Огуни, юноша. А кто же вы будете? — Простите, что явился без приглашения, — Кеншин откашлялся. — Вашего покорного слугу зовут Химура Кеншин, и у него есть к вам нижайшая просьба, если это вас не затруднит. — Химура? — старик вскинул бровь. — Родственник нашего нового господина? Ему что-то понадобилось от ничтожного садовника? А. Ну да. Верно. Кеншин почувствовал, как горят щёки. — Ещё раз прошу прощения. Дело в том, что ваш покорный слуга... то есть я, и есть господин Химура Кеншин, вот так вот. Он поморщился, произнося эти слова. Они неуютно ворочались во рту и всё ещё не ложились на язык: как ложь, которую так давно все принимали за правду, что до истины уже не докопаться. Мастер Огуни снова приподнял бровь. Ощущение гостеприимства пропало. — Вот как, — сказал он негромко, обращаясь, скорее, к самому себе. — В таком случае, — теперь он обратился уже к Кеншину, — чем я, ничтожнейший слуга, могу служить столь высокопоставленному господину? Старик согнулся в поклоне. У Кеншина возникло ощущение, что разговор свернул не туда: что-то не так, что-то случилось, но он никак не мог взять в толк, что именно. Или хотя бы как вернуть контроль над ситуацией. Потому что на самом-то деле он понимал, что случилось. Дело в нём. Он новый господин Хито, порочный, залитый кровью демон, и он не имел права вторгаться в эту уединённую обитель и требовать каких-то одолжений. — Я хотел, — начал всё-таки он, — хотел... ваш покорный слуга пришёл сюда, чтобы спросить, не захотите ли вы вернуться на службу в замок Хито. — Как прикажет мой господин, — на лице мастера Огуни не отражалось никаких эмоций, а язык жестов выражал покорность и смирение, но Кеншин чувствовал в нём вызов и не понимал причину. Игры. Почему постоянно какие-то игры? Кеншин вздохнул и устало потёр ладонью лицо. — Мастер Огуни, — сказал он, — прошу, станьте прямо. Я не... я прошу, а не приказываю. Потому что... ваше мастерство очень нужно, вот что я скажу. Мастер выпрямился и настороженно посмотрел на Кеншина. — Вот как? — Да, но никто не приказывает вам вернуться, — добавил Кеншин, чувствуя себя до неловкости настойчивым в этом вопросе. Мастер Огуни всё вглядывался в него, и теперь Кеншин понял наконец, что это напоминает: так учитель оценивающе смотрит на ученика, который ещё не до конца проявил себя и не доказал своё умение. Этот взгляд Кеншин узнал бы где угодно. Его учитель всегда смотрел на него так. Даже в самом конце. — А почему нет? — спросил наконец мастер Огуни. — Потому что... — Кеншин потёр переносицу, чувствуя себя невыразимо уставшим от всех этих игр и проверок, — потому что это было бы невежливо и грубо, осмелюсь сказать. Мастер молча смотрел на него. Над головой шелестели листья. Чирикал воробей. Кеншин моргнул, задаваясь вопросом, не ляпнул ли он сейчас что-то не то. И вдруг мастер Огуни улыбнулся. — Ну, хорошо, — сказал он, посмеиваясь. — Тогда заходите в мой дом, поговорим. Он повернулся и вошел в хижину, через плечо давая знак Кеншину, чтобы тот следовал за ним. Кеншин шагнул внутрь, снова почувствовав себя совсем юным. В хижине царили аскетичность и аккуратность: небольшой очаг, сложенный в стене, деревянный шкаф-кладовая, несколько полок с садовым инвентарем и постельные принадлежности, сложенные стопкой в углу. Мастер Огуни открыл шкаф и начал вынимать предметы для чаепития. — Присаживайтесь где-нибудь, господин. Кеншин опустился на колени на утрамбованной земле, вытащил мечи из-за пояса и положил перед собой. — Спасибо, что пригласили меня в свой дом, мастер Огуни, — не без иронии заметил Кеншин. — Ваш покорный слуга благодарит вас за то, что вы терпите по его вине такие неудобства. — Ну что вы, — рассеянно отозвался пожилой садовник, раздувая тлеющие угольки в очаге, — всегда приятно принимать соседей в гостях. Они продолжали разговор в том же ключе ещё какое-то время, обмениваясь традиционными короткими репликами и светскими любезностями. «— Когда же начнётся сезон дождей? — Думаю, не позже, чем через неделю. — Вам нравится сезон дождей? — Да, дождь освежает, да и цветы потом так красиво цветут. — Верно, но ведь они очень быстро отцветают... — Разве это не делает их цветение ещё более красивым и ценным?» Это было приятно. Приятно следовать сценарию, который был ему когда-то хорошо известен, простому сценарию: сосед разговаривает с соседом. В кои-то веки не господин, приказывающий вассалу или вассал, прислуживающий господину. Приятно похвалить посуду и получить в ответ скромную отговорку и небольшую историю о человеке, который её изготовил; восхищенно воскликнуть, попробовав чай, и узнать, где можно купить такой же. Простой разговор двух людей, и в ходе разговора Кеншин неумолимо расслаблялся, ощущая ценность этого момента и благодарность за то, что сейчас слова это просто слова. Но вот чай допит, и разговор вернулся к тому, что послужило поводом для визита. — Вы сказали, что хотите, чтобы я вернулся на службу в замок? — Да, — ответил Кеншин, допивая остатки со дна чашки, — за внутренними стенами, у личных покоев, есть один особенный сад. За ним никто не следил с тех пор, как предыдущего господина не стало, он очень запущен, а мне сказали, что именно вы помогали разбить этот сад. Ваш покорный слуга надеялся, что сможет убедить вас вернуться и заботиться об этом саде. — Только об этом? — в глазах мастера Огуни горел какой-то странный знающий огонёк. — Ох, — Кеншин поставил чашку и решил ответить честно. До сих пор честность помогала. — Ваш покорный слуга не продумал своё предложение так далеко, почтенный мастер Огуни. Если вы пожелаете ухаживать и за другими садами в окрестностях... — Понятно, — Мастер Огуни сложил ладони вместе. — А как вы узнали, что я приложил руку к созданию этого сада? — Госпожа Каору рассказала мне. Кажется, это место было... очень важно для неё и её семьи. Старик издал задумчивый гортанный звук. — И ради этого вы проделали весь этот путь? Чтобы попросить какого-то жалкого старика ухаживать за садом, который можно поручить любому садовнику? — Ну, — Кеншин смущенно кашлянул, — когда достопочтенная госпожа рассказала мне историю этого сада, мне показалось, что для неё было бы кощунством позволить чужому человеку распоряжаться там, вот так вот. — И это почему-то для вас важно? Кеншин обнаружил, что не может сейчас встретиться взглядом с проницательным мастером. Вместо этого он смотрел в стену за его плечом и вспоминал улыбку госпожи Каору, которая даже и настоящей улыбкой не была. И от того, что она так и не улыбнулась по-настоящему, ему было больно, больно так, как не могло быть, потому что он не имел права на эту боль. Чтобы она улыбалась рядом с ним и для него? Да за одну мысль об этом он достоин вечности мучений в бездне! Но ведь не слишком эгоистично желать, чтобы она улыбалась? Не для него, не ему, нет, никогда, а просто... в целом. Ведь нет ничего плохого в желании подарить ей что-то, если не ожидать ничего взамен? — Да, мастер Огуни, — тихо ответил он наконец. — Ваш покорный слуга подумал... госпожа пережила много потрясений за этот год. И ещё он подумал... что если бы давний друг её отца восстановил дорогой для неё сад, это могло бы сделать её... — он сглотнул. — Это могло бы сделать её счастливей. Лицо мастера Огуни сделалось совершенно непроницаемым. Он вообще на протяжении всего разговора был настолько сдержан, что Кеншин с трудом различал едва заметные искорки его духа, и то только потому, что очень вглядывался, стараясь их ощутить. Мастер склонил голову и покрутил чашку в натруженных руках, разглядывая так, будто видел впервые. — Значит, — после долгой паузы нарушил он наконец молчание, — значит... Он посмотрел Кеншину прямо в глаза, и взгляд у него был очень добрым. — Кажется, я и в самом деле нужен вам. Я вернусь в замок вместе с вами, господин Химура. А если говорить откровенно — это будет для меня большой честью.***
— Старшая сестричка, старшая сестричка! Аямэ потянула Каору за рукав к пруду. — Ты видела рыбу? Большой карп ещё здесь! — Большой карп, большой карп! — эхом повторила Сузумэ, дёргая Каору за юбку. Каору подхватила меньшую сестричку на руки и оглядела поверхность пруда, решив подразнить девочек и сделать вид, что не понимает, о чём они. — Вот как? Это какой же? Белый с красным? — Нет, нет, нет! Большоооой карп, который серебристый! — Аямэ показывала пальцем на величественную и в самом деле очень крупную рыбу, которая скользила среди водяных лилий, медленно покачивая хвостом. — Большой и серебристый! Большой и серебристый! — Гинко, — мягко напомнила Каору, — её зовут Гинко, помните? Этот серебристый карп был очень древним: если верить семейному преданию, то рыбе уже более двухсот лет. Её семейству Камия вручил в дар господин — предыдущий, конечно же — по случаю заключения союза с ним. Карп находился здесь столько, сколько Каору себя помнила. Одно из первых её детских воспоминаний: она, ещё совсем маленькая, прижимается к матери и следит за тем, как безмятежно Гинко плавает среди кувшинок. — Гинко! — Аямэ подбежала к краю пруда и склонилась над водой, помахав рыбе рукой. Карп подплыл ближе и выжидающе замер на поверхности. — Привет, Гинко! Сузумэ затрепыхалась на руках Каору, ей хотелось к сестре. Каору отпустила её и повернулась к Таэ, которая стояла на крыльце у ступеней, ведущих в сад. — Таэ, ты не могла бы?.. Но предусмотрительная нянечка уже принесла поднос, на котором стояло всё необходимое: чай для людей и пиала с мелко порубленными овощами — кормом для рыб. Девочки тут же нетерпеливо окружили её, и Таэ удалось удержать равновесие только благодаря многолетней практике. — Девочки! Не толкайтесь! Дайте Taэ поставить еду для рыбок... вот так. Теперь скажите спасибо. — Спасибо! — хором прокричали дети, а потом похватали полные ручонки корма и побежали обратно к пруду. Каору посмеялась над их рвением и осталась на месте, наблюдая за сёстрами. Таэ с лукавым блеском в глазах предложила и ей горсточку угощения для рыб. — Может, попозже, — не без сожаления отказалась Каору. Девочкам приходилось удерживать равновесие на мокрых камнях, окаймляющих пруд, чтобы накормить рыб, которые уже сбились в стайку и нетерпеливо плескались. Аямэ с размаху кидала корм большими порциями, а Сузумэ понемногу рассыпала его по поверхности воды. Карпам было всё равно. Они просто всё поглощали. Прямо как некоторые хорошо знакомые Каору люди... Таэ успокаивающе положила руку на плечо девушке. — Ну что вы, дорогая моя, — тихо сказала она. — Мы найдём выход. — Я должна забрать их от тёти Кёко, — пробормотала Каору, сжимая кулаки: она заметила, как девочки осторожничают, стараясь не опираться лишний раз на колени. — Она испортит их. Она это не нарочно, но... — Мы найдём выход, — повторила Таэ. — Обязательно. Аямэ и Сузумэ не разрешали встретиться с сестрой, пока не прошла едва ли не половина часа петуха и до захода солнца оставалось не больше часа. С одной стороны, это давало Каору повод остаться с ночёвкой, но вот когда она узнала, что именно их задержало... Тётя Кёко никогда не одобряла то, как воспитывались её племянницы. Отчасти, как подозревала Каору, причиной тому была зависть: тётя очень хотела детей, но у неё один только Яхико, да и тот родился после многих неудачных беременностей. И хотя считалось, что один мальчик лучше, чем три девочки — по крайней мере, с точки зрения тети Кёко, — но мальчики с определённого возраста полностью переходили под влияние и воспитание отца, тогда как на дочерей мать могла влиять на протяжении многих лет, вмешиваясь в дружбу, предпочтения, манеру одеваться, брак... а тётя Кёко просто обожала во всё встревать. Ей всегда казалось, что вокруг всё неправильно и недостаточно хорошо, вот в чём крылась проблема. И в особенности недостаточно хороши эти дикарки — дочери шурина. Аямэ и Сузумэ пробыли на её попечении меньше недели и уже были несчастны: тётя требовала от них, чтобы они вставали с рассветом, одевались и молча сидели и ждали, голодные, пока дядя завтракает. Только после его ухода девочки ели вместе с женщинами, а потом весь день у них были уроки: каллиграфия, шитьё и другие женские искусства. Каору была полностью согласна с тем, что девочки должны всему этому учиться, вот только не так. Не так, чтобы это воспринималось как тяжкая работа, обязанность, что-то, что нужно перенести, пережить, отработать. Мама учила их совсем иначе. Мама превращала само обучение и каждое достижение в праздник, она хвалила за старание и заботу даже тогда, когда что-то не очень получалось. Тётя Кёко полагала, что детей должно быть видно, но не слышно: они должны быть послушными, смиренными и покорными. Мама и папа никогда не разделяли эту точку зрения, они всегда относились к дочерям как к маленьким личностям с собственными мыслями, чувствами и мнениями, которые заслуживают того, чтобы их хотя бы выслушивали, если не прислушивались к ним. Они многое объясняли и всегда стремились, чтобы дети поняли, почему нужно вести себя так, а не иначе. Тётя Кёко считала, что детям не нужны объяснения. Они должны только слушать и делать, что велено. И ещё знать, какое наказание ждёт их в случае ослушания. И в этом ещё одна проблема! Одно дело, когда за проступок ребёнка отправляют в свою комнату без ужина или не дают любимого лакомства — это ничего, это нормально, но заставлять в качестве наказания целый час стоять на сыром рисе голыми коленками? Не давать еды целый день? Запирать в кладовой? Только за то, что дети ведут себя как дети? Может быть, со временем тётя Кёко найдёт золотую середину и научится воспринимать девочек такими, какие они есть. Вот только велика вероятность, что до этого она сломит их дух окончательно. Каору не хотела рисковать этим. Вот только она не знала, что тут можно сделать. И у неё была всего лишь неделя на то, чтобы найти выход. Она вздохнула и повернулась к Таэ. — Может быть, мы могли бы... Рука Таэ соскользнула с плеча Каору, служанка встала и поклонилась. — Мой господин, мы рады вашему возвращению. Господин Химура сошёл с крыльца в сад, отведя в сторону свисающие стебли цветов. Он кивнул Таэ в ответ на приветствие, а затем взгляд его остановился на Каору, как это происходило всегда. Она начала привыкать к этому, даже ожидать этого, и это осознание сильно её напугало. — Достопочтенная жена, — тихо произнёс он, кланяясь ей, — Ваш муж возвратился. — Достопочтенный муж, — Каору тоже поклонилась, — добро пожаловать домой. Вся её суть воспротивилась такому неуместному употреблению этих священных фраз, и она понадеялась, что это неприятие не отразилось на её лице. Кеншин посмотрел за её спину, где девочки всё ещё увлечённо кормили рыбок, и лёгкая улыбка осветила его лицо. — Ваши сёстры ещё здесь? — Они только что пришли, — она машинально встала так, чтобы загородить их от него, будто защищая, и осознала это, только заметив, как он помрачнел. Он отвернулся, будто устыдившись. — У нас гость, — продолжил он, и голос его звучал так оживлённо, как никогда раньше. — Ваш покорный слуга надеется, что вас обрадует его визит. — Гость?.. — Здравствуй, Каору, милая, — произнёс мастер Огуни, спускаясь в сад. — Давненько мы не виделись, верно? Он широко улыбнулся, и морщины в углах глаз сделались ещё глубже. Каору ахнула и стиснула рукой ворот кимоно. — Мастер Огуни! Я... я так рада вас видеть. А потом Каору улыбнулась. Настоящей улыбкой, первой искренней улыбкой за несколько последних недель: эта улыбка родилась из тёплого уголка в сердце, о существовании которого она уже почти забыла. Там мама не умерла, а отец не пытался убежать от реальности и укрыться за пустыми абстракциями и философскими рассуждениями. Там не начиналась война. И они всей семьёй играли и отдыхали в саду долгие тёплые деньки и тихие, спокойные ночи напролёт. Она не знала, почему её муж привез сюда мастера Огуни, но была ему за это безмерно благодарна. Поэтому Каору обернулась к мужу, чтобы поблагодарить его. Господин Химура не двинулся с места после появления мастера Огуни в саду. Он замер, так что казалось, будто он вовсе не может пошевелиться: застыл на месте, неотрывно глядя на неё, причём не с тем привычным уже выражением выжидающего хищника, а с чем-то гораздо более диким и первобытным. С неприкрытой, острой, до невозможности живой и человеческой жаждой. Она растерянно распахнула глаза, и чувство покоя исчезло, сменившись неопределенностью. Её улыбка исчезла. И тут же исчез и этот его взгляд. Господин Химура шагнул назад и снова поднялся на крыльцо. — Прошу прощения, — глухо сказал он, пряча глаза за длинной чёлкой, — я должен идти. — Постойте! — подчиняясь неосознанному порыву, окликнула она его. Он остановился. Спина его была прямой и жёсткой, как натянутая тетива лука. — Я... Ужин! Вам понадобится?.. — Нет, — он прервал её, покачав головой, и голос его всё ещё был хриплым и грубоватым из-за чего-то, о чём она боялась и не хотела задумываться. — Останьтесь с сёстрами, — продолжил он уже чуть мягче. — Я вполне в состоянии сам налить себе чаю на ночь. Он обернулся с улыбкой, вежливой и искусственной. Надел маску, которая совсем не соответствовала его репутации или той отчаянной тоске во взгляде, которым он смотрел на неё, и все же эту маску он надевал так легко, что можно было даже поверить, что это он настоящий. — Спасибо, — вдруг сказала она, сама не зная почему, — за то, что пригласили мастера Огуни. Я... я не видела его с тех пор, как... умер отец. Я скучала по нему. И вдруг маска пропала, и он улыбнулся ей искренне, этой светлой мальчишеской улыбкой, которую она никак не могла понять. Впервые она увидела эту улыбку в первую брачную ночь, когда он оставил её одну в свадебных покоях, не тронув и пальцем. Второй раз он улыбнулся так на другой день, когда сообщил о своих планах навестить её родной дом. И ещё раз — за день до прибытия в Хито, когда они остановились на ночь в той же маленькой гостинице, в которой останавливались по дороге в Эдо на свадебную церемонию. Владелец узнал Каору и припомнил, что ей всегда нравилось местное угощение, небольшой сладкий пирожок. Он вдруг с заговорщическим видом принёс такие пирожки на подносе, а Каору на радостях забыла о своих печальных и тревожных обстоятельствах, забыла о том, с кем путешествует и зачем — и рассмеялась от удовольствия. Кеншин тогда вслух заметил, что, должно быть, ей нравится сладкое, и она, спохватившись и обмерев, обернулась к нему, но увидела лишь жениха, который улыбается, наслаждаясь смехом юной невесты. — Значит, у меня получилось задуманное, осмелюсь сказать, — негромко и мягко отозвался он. — Наверное, ваш покорный слуга уже отправится отдыхать. Доброй ночи вам. — И вам, достопочтенный муж мой. Она не стала провожать его взглядом. Вернулась к сёстрам, к верному и самому давнему другу своего отца, к своей преданной служанке. До заката она играла с сёстрами и беседовала с последними, кто остался из её семьи. Потом они вместе поужинали в саду в прохладных летних сумерках и, когда девочки начали засыпать на ходу, Таэ и мастер Огуни помогли ей уложить их в постель. И она не вспоминала о своём муже — по крайней мере до конца вечера. Уже после того, как девочки уснули, она поблагодарила мастера Огуни за то, что он оставил своё уединённое жилище и вернулся, чтобы ухаживать за отцовским садом. Он в ответ улыбнулся ей и покачал головой. — Мне жаль признавать это, но, справедливости ради, это не моя идея, дочка. Ты ведь знаешь, мы с твоим дядей никогда не ладили. Сам бы я не вернулся. Она растерянно заморгала. — Что? — Я пришёл по просьбе твоего мужа, — сообщил он с присущим ему особенно хитрым и весёлым видом, какой он принимал всегда, когда знал, что его слова выбьют человека из колеи. — Ради тебя. Как он там выразился? Ах, да: «Госпожа пережила много потрясений за этот год, и я подумал, что она будет счастливей, если рядом с ней окажется старый друг семьи». — Он так сказал? — пульс стучал в висках, потому что она знала, что мастер Огуни не лжёт. И мастер Огуни не покинул бы свой отшельнический скит, если бы решил, что господин Химура обманывает его. Значит, муж не просто сказал это, но сказал искренне. В голове не укладывается. В ту ночь Каору приснился муж. Он стоял в саду на фоне яркой цветочной завесы и смотрел на неё этим странным молящим взглядом. В его зрачках переливались оттенки синего и сиреневого — будто лепестки глицинии кружатся в воде, — и во сне она задала ему важный вопрос, но проснулась прежде, чем он ответил, и, проснувшись и открыв глаза, так и не смогла вспомнить, что именно спросила.