Дорвавшиеся

Врачи лишь в недоумении разводили руками, явно отказываясь принимать тот факт, что русского сбила машина. Да, мужчина явно выглядел неважно, а одежда и вовсе пришла в абсолютную негодность, однако же самыми серьезными повреждениями Курякина оказались вывих левого плеча и несколько довольно глубоких ссадин, которые ему подарило добротное асфальтовое покрытие. Как после такой незабываемой встречи уцелели другие кости оставалось загадкой для британских врачей. Конечно, они ведь в детстве парное молоко не пили, чтобы укреплять кости, как учила бабушка. Куда им понимать что-то. Спалось Илье на удивление спокойно, сны ленивой поволокой скользили перед отдыхающим разумом, приятно скрашивая одиночество больничной палаты. Габи ни в какую не желала покидать комнату, поэтому Уэверли пришлось вмешаться лично. Курякин слышал, как англичанин отчитывал девушку в коридоре за излишнюю тревожность, настоятельно рекомендуя отправиться в отель, чтобы хорошенько выспаться. Где в это время находился второй напарник — русский не знал, но догадывался. Его незапланированное рандеву с капотом автомобиля на некоторое время заморозило операцию по вычислению верхушки очередной преступной группировки, которая, как и большинство предыдущих, не отличилась оригинальностью в отношении своих планов на мировое господство. Так что, скорее всего, сейчас американец наслаждался объятиями очередной красотки в своем номере. И кровать там разумеется в несколько сот раз мягче, чем больничная койка. Дверь тихо открывается, пропуская в палату высокий мужской силуэт. Илья расслабленно косится в сторону гостя. Его накачали таким количеством обезболивающих, словно он хрупкая маленькая девочка, а не агент КГБ, который привык терпеть боль и всякого рода неудобства в силу специфики своей работы. Очередная галлюцинация на фоне не самого хорошего самочувствия подходит к кровати и осторожно касается прохладной ладонью горячей щеки русского. Организм вынужден бороться не только с физическими повреждениями, но и с дикой усталостью. Наверное, именно по этой самой причине мозг так ласково подкидывает сознанию липовое ощущение поддержки. Странно, что этот воображаемый Соло не принес с собой куриного бульона, который сейчас был бы всяко лучше отвратной больничной еды. — Сейчас ночь, Ковбой, заняться нечем? — собственный голос звучит грубо и непривычно, моментально хочется сделать глоток воды. У левой руки только чуть двигается кисть и пальцы, врачи настоятельно рекомендовали ее не тревожить ни под каким предлогом. Правая рука тянется к прикроватной тумбочке, чтобы дотянуться до графина с водой. — Разобьешь и перебудишь всю больницу, — американец только недовольно морщит лоб, убирая слегка подрагивающую руку от стекла, чтобы самому наполнить стакан. Илья только сейчас замечает, что волосы у напарника не уложены как обычно — за день бриолин несколько сошел с вьющихся локонов, ну, или американец уже успел освежиться в душе после приятного времяпрепровождения. Странное у русского все же воображение. — Уэверли просил меня приехать и забрать Габи, которая спит в коридоре. Не хочу ее будить, — Наполеон осторожно присаживается на край кровати, помогая держать стакан, словно Илья находится при смерти. Но какая разница, если это происходит только в голове. Русский медленными глотками осушает стакан и чувствует себя значительно лучше. Он вообще всегда начинает чувствовать себя намного лучше во время ночных посещений Соло его сознания. Со временем просто свыкаешься с мыслью, что американский Казанова с замашками шеф-повара олицетворяет собой некий испорченный идеал того, кого хотелось бы постоянно видеть рядом с собой. Илья привык к домашней еде еще в детстве, будучи окруженным заботой, ему ни в чем не отказывали. После того, как забрали отца, мальчик всего этого лишился в одночасье. И уже через много лет, будучи взрослым мужчиной, вновь получил эту, пусть несколько грубоватую, но все же заботу. Да и чему здесь было удивляться, если последние полтора года он варится в котле из одних и тех же лиц в своем окружении, проводя с ними на заданиях практически девяносто процентов времени. Габи слишком быстро стала просто другом, а постоянная необходимость изображать пару отбила последние капли романтики отношений. Все стало слишком обыденно и скучно. — Поэтому ты решил потревожить меня? — разумеется, будь это все по-настоящему, Габи бы непременно проснулась в тишине больничного коридора. Девушка спит на удивление чутко. Ведь должно же было его сознание придумать довольно объективную причину появления американца. Будь все это настоящим, Илья бы только рыкнул что-то сердитым басом, вынудив Соло убраться из палаты в кратчайшие сроки. Он уже сам давно прекрасно осознал, что общих тем для разговоров помимо работы у них нет, а излишне долгое нахождение в обществе друг друга довольно быстро перерастает в скандал или драку. — Просто убеждаюсь, что ты все так же невыносим, — стакан с характерным тихим стуком опускается на тумбочку, но сам Соло не спешит вставать с кушетки, хотя любой здравомыслящий человек уже бы непременно это сделал. Ведь у русского до сих пор есть одна рабочая рука. Они сверлят друг друга взглядами. Такие похожие и одновременно непохожие глаза. Признаться, это их самый продуктивный диалог за последние пару месяцев. Илья бы непременно засчитал его в актив своей сдержанности, если бы события не происходили сейчас в его сне. — Ну, как прошел твой день? — Курякин не собирается сдаваться даже этой липовой игре в гляделки, поэтому старается выглядеть еще более мрачно, чтобы сокрушить воображаемого противника. — Ну, на работе настоящая катастрофа, мы почти взяли нужного нам человека, но мой напарник угодил под машину. Выбежал на дорогу, не посмотрев по сторонам. — Я посмотрел, вот только тут машины ездят не в ту сторону, — насупившись выдохнул русский. Своему-то сознанию можно признаться в том, что все его мысли были сосредоточены на чемодане с ценными данными, который держал в руках улепетывающий от него мужчина. Кто же знал, что на узких улочках столь оживленное движение. — Разумеется, кто бы мог подумать нечто другое. И после этого ты еще меня попрекаешь несобранностью во время заданий, — язвительный Соло, сидящий слишком близко. Но на него нет смысла выплескивать ярость. Илья и без того понимает, что именно он в этот раз стал причиной неудачи. Это злит даже сильнее обычного. Ярость медленно закипает сама собой. Прошло уже столько лет, а он так и не научился контролировать приступы. Пусть даже фантомные. Кулак левой руки не может сжаться сильно, а вот кисть правой начинает привычно вибрировать от накатывающих волн злости и сожаления. Ему нужно было быть идеальным агентом во всем, чтобы хоть как-то сбежать от позора своей семьи, чтобы забыть об этом хотя бы на мгновение. — Ну нет, сейчас совсем не время, Большевик. И совсем не то место. Дернешься и точно проваляешься тут больше положенного, а у нас вообще-то задание, — Соло действует совершенно бесстрашно, когда перехватывает ладонями здоровое запястье, машинально отсчитывая пульс. — И Уэверли будет недоволен. Это пусть и частная больница, но не принадлежит организации. Ремонт здесь влетит в копеечку, — Илья старательно фокусируется на голосе, которым сознание старается его успокоить. Уже около полугода его мысли приобрели этот язвительный и пренебрежительный оттенок, не давая покоя даже наедине с самим собой. Пальцы автоматически разжимаются, неосознанно пробегая подушечками по гладко выбритой щеке американца, который все еще считает пульс. Глубокая ночь, а у него нет ни намека на щетину, точно от какой-то красавицы едет. — А ты ведешь учет всех тех, с кем у меня была связь? Следишь? Не стоит, они приходят и уходят. Вы с Габи самое постоянное, что у меня есть. Ну и Уэверли, разумеется, — Илья прикрывает глаза, слушая, как в ушах отбивает набат его собственное сердце. Ему бы уже провалиться глубже, в сон без сновидений, чтобы хоть немного отдохнуть. — Не забывай про пижонские костюмы и готовку, — кожа такая гладкая и приятная, словно и не мужская это щека. Пальцы скользят чуть выше, касаясь волос у виска. Они мягкие и не слипшиеся от бриолина, такие волнистые и гладкие, жаль недостаточно длинные, чтобы можно было намотать на палец и покрутить. Зрачки напротив неумолимо расширяются, скрывая синеву глаз и коричневое пятнышко гетерохромии. Сейчас они такие большие и темные, как и у самого Ильи, наверное. А пальцы все так же крутят короткие пряди между собой, запоминая приятный момент, пусть и не в полной мере настоящий. Воздуха не хватает совершенно не потому, что у Ильи слабые легкие. Определенно не из-за этого. И русский точно помнит, как сделал глубокий вдох перед тем, как потянул чужую кучерявую макушку на себя. И помнит это секундное изумление, которое так и застыло в глазах напротив. Соло, определенно, имеет гораздо больше практики в поцелуях и чем-то подобном, но заваливается американец на своего пострадавшего напарника все же как мешок с картошкой, выбивая воздух толчком в грудь. И когда он только успел перекинуть ногу на другую сторону, полностью оказываясь сверху, Илья тоже не представляет. Он слишком поглощен поглаживанием чужой скулы, пока челюсти и языки обоих усердно пытаются доказать свое превосходство над оппонентом. К своему неудовольствию Илья и в этой битве проигрывает из-за нечестности противника. Американец просто слишком откровенно начинает тереться своей задницей о его пах, не замечать подобное просто невозможно. В отместку за такое попустительство приходится скользнуть здоровой рукой вниз, к кромке рубашки и ниже, нащупывая ощутимо выпирающую ширинку брюк. Совершенно очевидно сейчас, что это не пистолет, ведь в больницу нельзя с оружием. Илья слышал эти стоны и вздохи уже много раз, стараясь не краснеть над рацией, когда необходимо было убедиться в сохранности своего напарника. Но никогда эти звуки не были так близко. Соло опирается руками на железное изголовье кровати, чуть соскальзывая назад и проезжаясь внутренней стороной бедра по паху русского. Он быстро расстегивает нижние пуговицы рубашки, затем убирает давление брюк и чуть приподнимается, чтобы приспустить ткань. — Уж прости, но ответную любезность оказать, увы, не смогу. Не хочу трогать твои бинты, ты и так уже достаточно ерзаешь, там, наверное, все компрессы съехали, — они целуются снова, наслаждаясь ритмом чужого сердцебиения и гладкой кожей под пальцами. Илья, кажется, забывает обо всей своей скромности, а заодно и о расстрельной статье за мужеложство, когда пальцами здоровой руки чуть оттягивает ткань белья американца, освобождая эрегированный член. Пальцы легко обхватывают плоть под головкой, а дальше можно просто отключать сознание, так как американец сам подбирает наиболее приятный ритм покачиваний, чтобы получать максимум возможного от частично недееспособного напарника. — Сожми чуть сильнее, да… вот так, — влажный от испарины лоб Наполеон опускает на плечо Курякина, стараясь экономить дыхание и не дать себе сорваться, ведь кровать уже пару раз предательски начинала скрипеть. Илья чуть перехватывает руку, делая захват еще более крепким. Собственное возбуждение больно трется о грубоватую ткань пижамных штанов, но сейчас это кажется такой мелочью по сравнению с подкатывающими волнами удовольствия. Просто нужно будет завтра дойти до туалета перед началом осмотра. Илья проваливается в сытую негу, чувствуя, как его целуют в последний раз, стремясь заглушить обоюдный стон после настигшего оргазма. Мифические образы начинают расплываться перед глазами, но слух все же успевает уловить нечто похожее на обещание приятной компенсации неудобств, когда русский поправится. Глупости все это, Соло слишком эгоист, а его воображаемый напарник эгоистичен даже сверх нормы. Утро наступает, как и всегда во время болезни — совершенно не вовремя. Илья успевает благополучно отлучиться в уборную и как раз садится обратно на постель, когда в помещение входят медсестра и Уэверли. Начальство, в общем-то, больше интересует мнение врачей касательно того, как скоро агент вновь будет готов вернуться к работе. Медсестра придирчиво оглядела изрядно сбившиеся бинты, но списала все это на неспокойный сон, ведь при таких обширных повреждениях кожного покрова даже у самых стойких бывают проблемы с тем, чтобы улечься в более-менее сносную позу. Обезболивающие снимают далеко не все неприятные ощущения. После осмотра Илье был предоставлен завтрак и пожелания скорейшего выздоровления. Курякин уже собирался приступить к поглощению не самой вкусной, но сытной и необходимой пищи, когда его чуткий слух уловил перешептывания за дверью. — … говорю вам, сэр, они даже так в состоянии выкинуть подобный фокус, — Габи старалась вести себя как можно тише, но Курякин чувствовал ее негодование даже через стену. — Вы сами все прекрасно слышали, мисс Теллер, всему виной неспокойный сон, а вам следует отправиться в отель и отдохнуть, — поучительный и отеческий тон своего начальника русский никогда не поощрял, считая, что с Габи должно обращаться как с рядовым агентом, а не девочкой из мастерской. — Но, сэр, я точно видела ночью Соло, когда он выходил из палаты. Неопрятно заправленная рубашка, частично расстегнутая к тому же, пиджак перекинут через плечо. Они точно подрались, — девушка не унималась, явно от неудовольствия топая ножкой. — Мистер Соло, вне всякого сомнения, должен был сюда заехать, чтобы забрать вас по моему распоряжению. Очевидно, что этого он не сделал. Не вижу никаких причин вообще приезжать сюда, в таком случае. Скорее всего спросонья вы приняли санитара за своего напарника… Голоса начали медленно затихать, а значит, дальнейшая беседа продолжится уже без возможности подслушать. Аппетит был безнадежно испорчен, поэтому поднос Илья отставил подальше. В голове оставалась куча вопросов, ответов на которые не было. А еще был интерес: как теперь будет вести себя напарник? Курякин-то сам вполне сможет все списать на туманящие разум обезболивающие. А может все обернется не так уж и плохо. В конце концов, ему ведь обещали компенсацию.