***
- Я только что видела, как убили человека! – заявила ему жена, буквально ворвавшись в его кабинет в управлении. А после, чуть подумав, добавила: - А еще я жутко хочу клубники. А на дворе-то январь. И где он, Яков, должен жене эту самую клубнику достать? И ведь достанет. Так, а что там Аннушка про убийство говорила? - Где убили? Что ты видела? – быстро спросил Штольман. И Анна рассказала как, где и что именно видела. Спустя пять минут двое городовых уже были отправлены по указанному адресу, а Яков Платонович отпаивал чаем потрясенную жену. Хотя, потрясенную – это громко сказано. Скорее, жену, рвущуюся в бой. А именно желавшую как можно скорее оказаться снова на месте преступления и вызвать дух убитого. Дабы как можно скорее найти и убийцу его, и выяснить причину сего поступка последнего лица. - Яков, но мне ведь правда, очень нужно сейчас клубники. Я понимаю, что сейчас совсем не то время года. Но я тебе передать не могу, как мне сейчас хочется клубники. - Анечка, я тебе обязательно принесу сегодня клубники. До вечера потерпишь? - Хорошо, - смешно посопев, ответила беременная жена. Глядя на Анну, сидевшую на стуле у него в кабинете, Яков тихо растворялся в накрывавшем его счастье. Вот эта прекрасная даже в своей беременности женщина – его жена. Это женщина, которую он любит безмерно. Ради которой он готов отдать жизнь, лишь бы она была счастлива. И эта необыкновенная, прекрасная, такая забавная сейчас, женщина совсем скоро подарит ему еще одну частичку себя. И его тоже. Анна снова смешно посопела, сложила руки на округлявшемся животике, подняла глаза на мужа. - Яков, поедем на место преступления, а? Тут же близко совсем. - Сейчас городовые вернутся, доложат, что там. И поедем, - статский советник лихорадочно пытался придумать причину, по которой Анне не следует ехать на место преступления. Пока ничего убедительного в мысли не приходило. Помощь пришла к нему неожиданно. В лице городового Синицына, вошедшего после доклада дежурного. - Что там, Синицын? Что с трупом? Доктора вызвали? - Никак нет, ваше высокоблагородие! Не вызвали. - Как не вызвали? - Так не к кому. И не за чем. - То есть как – не за чем? - Труп того… - растерянно начал Синицын. - Что того? Изъясняйтесь уже понятнее. - Так я и говорю. Приехали мы, значит, в тот проулочек. Телега так и есть - стоит. А трупа нет! - Как это нет? - Так там мужичок, чья телега там стоит, аккурат перед нами в проулок тот вошел. Он и сказал, что ему навстречу мужик какой-то вышел. Выходит, наш труп это и был. Ушел он, значится, труп-то. После последних слов городового в кабинете воцарилось молчание, прерванное в лучших гоголевских традициях. - Как ушел? – ахнула Анна. - Труп ушел? – переспросил Яков. - Так точно! Ушел! Живой! - Свободен, Синицын, - тихо произнес Штольман. Повернувшись к супруге лицом, Яков не выдержал и рассмеялся. - Я что, совсем поглупела с этой беременностью? Я совсем ни на что не гожусь? – всхлипнула молодая женщина. Штольман сразу перестал смеяться и присел на соседний стул. - Анечка, ты просто ошиблась. Ты же его не осматривала. Просто что-то они не поделили, повздорили. Немного подрались. А этот труп несостоявшийся просто от удара сознание потерял. Ты же не врач. Вот ты и решила, что его убили. - Какая я глупая! - Не говори так, родная. Ты у меня самая замечательная, самая умная. Самая смелая. И самая красивая, - Яков Платонович ласково перебирал тонкие пальчики жены, нежно сжимая ее ладошку при том. - Понимаешь, просто ко мне сейчас духи редко приходят. Даже если я их зову. А тут вдруг это. Я и решила, что он умер. Я же не думала, что этот труп возьмет да и уйдет оттуда. Как мне стыдно! Что твои подчиненные про меня подумают? Что я глупая провинциалка, которая не может мертвого человека от живого отличить? И при том еще вон какая… - снова всхлипнула Анна. - Какая? – примирительно улыбнулся Яков. - Толстая! – выпалила Анна и заплакала. Слезы заструились по щекам женщины. Прелестный носик ее вмиг покраснел. А в глазах молодой женщины появилась такая тоска, что у Якова сердце защемило. Штольман поднялся со стула и притянул к себе жену, бережно поднимая ее со стула. - Анечка, родная моя! Ты что такое говоришь? Ты самая очаровательная, самая красивая женщина, которую только можно повстречать. Ты такая храбрая у меня. Любая другая барышня на твоем месте не то, что в полицию не пришла бы, она бы под эту телегу в обморок бы упала. И там бы мы ее потом и нашли бы. А ты не испугалась подойти. Не испугалась сюда прийти. И какая же ты толстая? Посмотри на себя! Ты цветущая, красивая молодая женщина, которая совсем скоро подарит этому миру маленькое чудо – новую жизнь. И я самый счастливый человек на земле. Ведь ты – моя жена. И это маленькое чудо, которое ты вскорости явишь миру – это моя маленькая дочка. Наше с тобой продолжение. - Ты правда так думаешь? - Конечно. А скажи мне, Аня, ты потайное отделение в той шкатулке нашла? - Потайное? Нет. - Я забыл тебе показать. Вот что, поедем сейчас домой. Я покажу тебе секретик в твоей шкатулке. - Хорошо, - быстро согласилась госпожа Штольман. И добавила: - А ты правда клубники принесешь? Ну, страсть как хочется. - Правда, - улыбнулся Яков. У него уже появилась мысль, где можно зимой этой самой клубники найти. Дома чета Штольман, оставив пальто Настасье, прошли в спальню. Яков подошел к комоду, на котором стояла эбеновая шкатулка работы Германа Оттовича. - Смотри, Аня, вот тут есть чуть заметная пружинка. Дай руку, - Штольман нежно взял в руку ладошку жены и провел ее пальчиками по нужном месту в ларце, чтобы Анна сама могла почувствовать нужное место. - Ой, тут что-то есть. - Да, нажми. Анна последовала совету мужа. Легкий щелчок ознаменовал открытие потайного отделения. - А теперь можешь легко вынуть верхнее дно. И увидишь, что там лежит. - А там что-то есть? - Есть. Я сейчас пойду, мне еще в управление нужно. Буду к ужину. А ты перестань забивать свою очаровательную умную головку всякими глупостями, - легко поцеловав жену, статский советник вышел из комнаты. Яков не сомневался, что Анна прочитала тогда ту его короткую записочку, положенную на дно шкатулки еще в Москве, когда он забрал этот свой подарок у старого мастера. А записка была простая и короткая. Всего несколько строк: «Драгоценная моя Анна! Я люблю тебя с самого первого момента, когда ты чуть было не сбила меня с ног. Чудесная моя «барышня на колесиках», ты – самое прекрасное, что только могло произойти со мной в жизни. Если ты сейчас читаешь эти строки, значит, я могу с уверенностью сказать, что в эту минуту я стал еще счастливее. Ведь я пообещал себе, что открою секрет шкатулки в тот день, когда ты скажешь мне, что скоро у нас будет малыш. Люблю тебя. Твой Яков». И пусть эта его записка совершеннейшая глупость. Мальчишество, неподобающее мужчине сорока лет. Штольман и тогда и сейчас знал, что этот порыв его супруга не станет осуждать.***
Воспоминания, так ясно промелькнувшие сейчас перед глазами Якова, озарили лицо его улыбкой. Ох, сколько еще подобных приходов в управление было за эти несколько месяцев. Анна все время пыталась ввязаться в какое-нибудь расследование. Несколько раз ей это все же удалось. Но дела оказывались, по счастью, пустячные. А потому эти маленькие расследования не могли навредить ни госпоже Штольман, ни малышке, пока еще не рожденной. - Настасья, это к столу. Как Анна Викторовна? – отдавая свертки с продуктами подоспевшей служанке, спросил Яков сразу по приходу домой. - Ничего. Барыня сегодня с доктором разговаривала. Доктор считает, что все в порядке. И идет все именно так, как и должно. - Это хорошо. Настасья, ты нам клубнику подай сразу, пожалуйста. - Десерт вперед основного блюда? – удивилась служанка. - Именно. Войдя в гостиную, Яков с улыбкой посмотрел на жену. Анна сидела в кресле у окна и читала. Большой живот ее уже невозможно было ни прикрыть, ни скрыть никакими шалями. Будущая маленькая Штольман категорически отказывалась скрывать свое присутствие в этом мире, поставив мамин живот торчком. Настасья как-то сказала, что по такой примете можно судить о том, что будет именно девочка. Яков это и так знал. Он верил чувствам и видениям своей жены. - Анечка, я дома, - произнес он, подходя к жене поближе. - Ой, а я что-то задумалась и не услышала тебя. Такая рассеянная стала в последнее время, - Анна начала тяжело подниматься из кресла. Штольман поспешил ей помочь, поддержав под руку. - Как ты себя чувствуешь? - Хорошо. Доктор был. Говорит, что все идет своим чередом. Только Евгений Карлович считает, что мне гулять нужно сейчас побольше. А мне тяжело одной. От дяди письмо пришло. Он через неделю приезжает. Вот я его заставлю с собой гулять, пока ты на службе. - Из меня вышел ужасный муж. Совсем не помогаю тебе. - Что ты? Ты замечательный муж. Ты же устаешь. И гулять мне удобнее днем. Когда ты на службе. - Я Семен Семеныча снова к тебе отправлю. Пусть тебе помогает. А так. Ты не хочешь после ужина погулять? На улице еще не стемнело. - Хорошо, с удовольствием. - Аня, а у меня есть сюрприз тебе. Пойдем в столовую, - поддерживая жену под руку, Яков провел ее в столовую, где Настасья уже подавала ужин. Посреди стола красовалось блюдо с клубникой. - Ой! Клубника! Я же ее с самого января не ела. Никак в толк не возьму, где ты тогда ее нашел, - Анна явно обрадовалась лакомству, столь нехарактерному для начала весны. С огромным удовольствием женщина отправила красную ароматную ягоду в рот. На лице ее расплылась блаженная улыбка. - Представляешь, у нас тут недалеко от дома лавка есть купца Елисеева. Вот там я сегодня клубнику и нашел. Сам удивился. Рано же еще. А смотри-ка, спелая, - довольно улыбаясь, произнес Яков. Анна поднесла к губам мужа сладкий сердцевидный плод, и тот с наслаждением взял его прямо губами, после чего перевернул ладошку жены и поцеловал ее, как когда-то в Затонске.***
- Яков, расскажи мне, все же, где же ты тогда достал тот кулечек с клубникой? Ты же так мне и не рассказал. Принес его мне уже поздно вечером. Помнишь, прямо в кровать с блюдцем пришел, - спросила Анна мужа, когда они уже пили чай все с той же клубникой. - Ты меня уговорила. Я раскрою тебе эту страшную тайну. Но ты взамен тоже позволишь задать тебе один вопрос. - Хорошо, я согласна. - В тот день я вернулся на службу, закончил все дела. А после отправился к Варфоломеевым. Дома была Екатерина Александровна. Она несколько удивилась и моему приходу, и просьбе моей. Но согласилась помочь. - Екатерина Александровна? Но как? - У нее есть племянница – дочь сестры, которая служит при дворе. Она фрейлина при Императрице. А зимой клубнику можно было найти только где-то поблизости от дворца. Госпожа Варфоломеева послала записку племяннице. Та и прислала сверток тот с клубникой. Но мне пришлось немного подождать. Точнее, несколько часов. И все это время я был вынужден мучить супругу полковника своей болтовней. - Зная тебя и Екатерину Александровну, полагаю, что светской беседой развлекала она тебя, а не ты ее. - Ты права. А потом домой пришел полковник. Удивился, увидев меня. И с радостью поучаствовал в нашем маленьком заговоре. Обещался ничего тебе не рассказывать. Ну, а после прислали клубнику, переданную племянницей Екатерины Александровны. И я отправился домой. Настасья сказала, что ты легла пораньше. Вот мы с ней помыли эту клубнику, и я пришел с тем блюдцем в спальню. - Яша, - тихо обратилась Анна к мужу, тяжело поднимаясь со стула и подходя к мужу. Тот хотел подняться ей помочь, но был остановлен жестом жены, призывающем его не вставать из-за стола. - Что, родная? - Я прочитала тогда ту записочку. Ты что, написал ее еще до нашей свадьбы? - Да. - Я очень люблю тебя. И мне очень важно, чтобы ты знал это. И еще. Я безмерно счастлива и благодарна тебе за это. Не было бы тебя рядом, не было бы и моей жизни. Я бы, может, так же ходила бы по земле. Я бы даже продолжила вести свою привычную жизнь через какое-то время, должно быть. Но я бы не жила, понимаешь? Я и сама не могу понять, как так это все вышло. Яков, ты – мое продолжение. Только не считай меня совсем глупой, ладно? – Анна подошла к мужу со стороны правой руки, положила руки ему на плечи. Штольман обернулся к ней, обнял за располневшую талию, притянул поближе к себе. А после внимательно посмотрел на нее снизу вверх и поцеловал живот через платье. - Я люблю вас обеих. И нет, родная, ты не глупая. Просто ты можешь выразить словами все то, что чувствую и я тоже. Молодая женщина счастливо улыбнулась и прижала голову мужа щекой к своему животу. - Доченька моя, моя хорошая. Мы с мамой очень тебя любим. Совсем скоро ты будешь уже спать не в мамином животике, а в своей колыбельке. Мама станет петь тебе колыбельные и кормить своим вкусным молоком. А я стану приходить домой со службы, буду брать тебя на руки и качать. А ты будешь своими маленькими ручками тянуть меня за ворот сорочки. Анна засмеялась, слушая подобные разговоры мужа, которых никак не могла от него ожидать. - Яков Платонович, да вы романтик и фантазер! Ой! – охнула она неожиданно. - Что случилось? Тебе плохо? – встревожено спросил Яков, буквально вскакивая со стула. - Нет, просто ваша дочь, Яков Платонович, вас услышала. И, кажется, пинками пытается вам ответить. Яков усадил жену на стул, а сам опустился перед ней на одно колено. Положив руки на живот жены, с самым серьезным видом произнес. - Софья Яковлевна, я очень рад, что вы меня услышали. Только не нужно так сильно пинать мамочку. К тому же, нам всем пора немного прогуляться. Вы не против, сударыни? – спросил он у Анны, нежно поглаживая ее живот. - Мы обе не против.***
Следующие несколько часов супруги тихо ходили по Невскому проспекту, переходя на набережную Фонтанки. Со стороны они представляли собой, по мнению Анны, весьма комичную картину. Но так ли это было для прохожих? Мужчина средних лет – среднего роста, в меру широкий в плечах, красивый какой-то невыразимой мужской красотой; спокойный и сдержанный. Но по самому его виду, по взглядам, что он бросал на жену, идущую рядом, по нежности и уверенности, с которой он поддерживал ее руку, лежащую на сгибе локтя его, и по той улыбке, с которой он обращался к ней – по всему было видно, что рядом с ним именно супруга его. И не просто супруга, а любимая женщина. Женщина же, совсем еще молоденькая, явно моложе мужа своего более чем на десять лет, радостная и сияющая; такая прекрасная в своей полноте, причиной которой, несомненно, служило скорое появление младенца, с трепетной радостью опиралась на руку мужа. Она с такой любовью смотрела на него, с такой радостью что-то говорила ему, так внимательно ее слушавшему, так живо жестикулировала свободной правой рукой при том. И вот редкие прохожие, что встречались им при прогулке, с какой-то совершенно блаженной улыбкой оборачивались после на них. Дамы с замиранием сердца смотрели вслед мужчины, целиком принадлежавшему своей беременной жене, тихо завидовали последней. Но не было в той зависти злобы, а лишь светлая грусть, что у них вот с мужем давно не так в семье. Мужчины же с восторгом провожали глазами располневшую фигуру супруги статского советника.***
Прогулка затянулась. Вернувшись домой, Яков собственноручно помог жене переодеться. - Анечка, не стоило нам столько гулять. Тебе тяжело, должно быть. - Нет-нет, все хорошо. Я себя хорошо чувствую. Только устала, - Анна удобно устроилась в креслице, - Ты хотел что-то спросить у меня, когда мы ужинали, помнишь? - Да, помню. Аня, а ты то письмо еще хранишь? - Которое? - Ну, что я в шкатулку положил, - смутившись, ответил Яков Платонович. - Да. И еще. Там, в шкатулке, посмотри, - хитро улыбнулась женщина. Яков открыл ларец и нажал на пружинку. Вытащив верхнее донышко, увидел в секретном отделении два письма, лежащих рядом. - Два? А второе от кого? – удивился он, - Анна Викторовна, вы храните любовные послания еще от кого-то? Анна засмеялась, услышав легкие нотки ревности в голосе мужа. - Конечно, Яков Платонович. А как же без этого? Но, учитывая, что я уже несколько лет как замужняя дама, то я просто не имею права хранить подобные секреты от своего любимого супруга. А потому позволяю вам прочесть это второе письмо. - Я не имею привычки читать чужие письма. - Ну что вы, это вы можете смело прочесть. Уверяю вас, - чуть холодноватый тон мужа женщину искренне веселил. В другое время она, скорее всего, начала бы переживать из-за этого, но не теперь. - Ну, если вы настаиваете, Анна Викторовна, - Штольман достал оба письма. Развернув первый лист и обнаружив там свое предсвадебное послание, отложил его в сторону. С замиранием сердца развернул второй лист. Судя по затертости бумаги, по небольшим надрывам в местах сгиба, письмо это доставалось не раз, не раз прочитывалось. Еще не начав читать, Яков заметил высохшие уже следы размытия чернил. Так, словно на них в этих местах попадали капли воды. Или слез. Не в правилах статского советника было читать личную переписку. Но Анна настояла на том, чтобы он прочел это письмо. И сейчас, кажется, искренне веселилась этим зрелищем. Что же, тогда он прочтет. «Драгоценная моя Анна. Если эти бумаги у вас ….» - ему хватило первых нескольких строк, да что там, одного внимательного взгляда на почерк, чтобы понять, что он держит в руках свое собственное письмо, написанное в декабре 1889 года. В ночь, когда был вынужден покинуть ту единственную, что любил и любит. Оставить одну в гостиничном номере, чтобы вернуться к ней лишь спустя несколько месяцев. Господи, сколько же раз она читала это его письмо!? Сколько слез выплакали ее глаза, читая эти строки? Зачем? Почему? - Аня … - немой вопрос читался в глазах Якова. Он молча подошел к жене и опустился на пуф подле кресла. - Ты удивлен? А чье еще письмо я могла положить в этот тайничок? Чье письмо я могу еще вот так хранить? Неужели ты действительно подумал, что там может быть чужой почерк, что чужая рука могла касаться бумаги, лежащей в твоем свадебном мне подарке, рядом с твоим письмом мне? - Я идиот? - Нет. - Я думал, что ты не станешь хранить этой записки. А ты ее хранишь. Сколько раз ты читала это? - Я не помню. Много. Каждый день. Пока не было тебя. Каждый. Мне нужны были силы жить дальше и ждать тебя. Духи не приходили. Только Жук иногда. А остальные вели себя совершенно безобразным образом. Не отвечали на вопросы, а слонялись по комнате. Будто меня там вовсе не было. А эти строки давали мне сил, - просто ответила женщина. Не было в ее словах уже горечи, что жила в ней когда-то, не было той боли. Это уже ушло. И ушло давно, в тот весенний день 1890 года, когда ее Яков навсегда вернулся к ней. - Но почему? Зачем ты хранишь его сейчас? - Ты не понимаешь? – удивленно спросила она. Он покачал головой. - Яков, в этом письме ты впервые прямо сказал, что любишь меня. Ты здесь написал мне те самые простые слова, которых я так ждала. Да, я тогда знала это и без слов. Я это поняла тогда, когда ты из раза в раз спасал меня, терпел какие-то мои обиды. Когда оберегал меня. Когда старался оградить от влияния Разумовского, охранить от Магистра. Я знала это тогда, когда мы связанные сидели в том подвале. И ты так неуклюже пытался мне это сказать. Я знала это в ту ночь, когда мы были вместе впервые, в гостинице в Затонске. Но вот этого единственного слова ты никогда не говорил мне. А вот в этой записке оно есть. «Я люблю вас» - написал ты мне. И этим ты словно бы одел мне на палец обручальное кольцо уже тогда, понимаешь? Вот тогда я окончательно поняла, что никогда никто другой не скажет мне этих слов. Не оденет мне кольца на палец. Не разделит со мной мою кровать. Никто, кроме тебя. Ведь в ту самую минуту я уже стала женой другого человека. Я стала твоей женой. И даже если бы ты не вернулся, если бы что-то случилось и ты не захотел бы быть рядом со мной, я все равно считала бы тебя своим мужем. Это проникновенное объяснение жены, произнесенное тихим спокойным голосом, словно молния поразила Якова Платоновича. Да, он и сам не раз думал обо всем этом. Да, он для себя тоже когда-то решил, что в жизни его есть теперь супруга. Не по закону Божию, не по закону людскому. Нет. По закону притяжения и соединения двух половинок, коими они являются. Но то, что это все сказала ему Его Анна, словно бы прочтя его мысли – вот это стало неожиданным откровением. Штольман аккуратно положил письмо на комод, поднялся на ноги. Протянул руку к жене, помог ей подняться. И после спокойно и нежно обнял ее, прижимая к себе так близко, как то позволял сделать выпуклый живот ее, хранящий в себе их дитя. Плод их любви. Венец всего сущего на земле. Анна положила голову на грудь мужа и прикрыла глаза. Она слышала все его мысли, а он – ее. Мысль словно бы стала материальной, образовав некую субстанцию, способную перетекать из головы одного в голову другой, собирая и сохраняя все чувства, мысли, желания их. Обогащая этим перетеканием их обоих, давая полное понимание и ясность. Ни Яков, ни Анна не могли бы сказать, сколько времени они стояли вот так, обнявшись. Быть может, несколько секунд. А может и несколько минут. А может быть, часов. Или дней. Или лет. Но те мгновения еще крепче привязали их друг к другу. Словно бы две половинки единого целого окончательно срослись между собой, не оставив даже шрама, даже следа, по которому можно было бы различить отдельные их части. Ибо их просто не было. И каждый из них в эту секунду открыл для себя одну единственную истину: пока дышит один, дышит и вторая. Пока живет одна – живет и второй. А потому у них обоих появилось одно общее желание: жить на этой земле как можно дольше. Не ради себя. Ради того, кто составляет его половину, его часть. Жить ради друг друга. Ради детей, которые в скором времени начнут появляться в их семье.