***
Дома Настасья уже накрыла к обеду. Яков Платонович решил составить супруге компанию и скоренько пообедать, после чего отправился обратно на службу. Анна же устала после прогулки, а потому, удобно устроившись с книжкой в кресле, пристроив ноги на пуф, углубилась в какой-то роман. Вскорости усталость и прогулка на свежем воздухе взяли свое, и женщина уснула. Люди. Много-много людей вокруг. Одеты как-то не так. Не правильно. Иначе, чем теперь. Все больше крестьяне. Звуков нет, как будто кто-то уши берушами закрыл. Рты их раскрываются в немом крике. Лица злые, жестокие. - Не смотри, не надо тебе это, - тихий голос уводит от злых людей. Она оборачивается. Бабушка Ангелина стоит и ласково так улыбается. - Бабушка, а ты откуда здесь? - Так навестить. Детонька ты моя, ты в ту сторону более не смотри. Ты вот вперед смотри. Красиво как кругом, видишь? Она оглядывается вокруг и видит, что стоит на зеленом лугу. Трава сочная, высокая. Солнце ласковое светит. Небо голубое-голубое. - А где я? Где Яков? Где наша дочь? Родители, дядя? – спрашивает она. - Разве ты не видишь? Вон там дом стоит. Там семья твоя. Дети твои. Ты иди к ним, дитятко, иди. А мне пора. Я всегда рядом с тобой буду. Не бойся ничего. Рождение новой жизни – это всегда больно и страшно. Но новая жизнь так прекрасна. Ты все узнаешь. Все увидишь, - тихо говорит ей бабушка, ласково улыбаясь. А после разворачивается и уходит. - А что там позади? – кричит ей вслед Анна. - … семнадцатый… - бабушка почти ушла, и ветерок, ласковый как мамино прикосновение, доносит лишь одно слово из всей произнесенной фразы. Вздрогнув, Анна проснулась. Что это еще за сон такой? Семнадцатый? Но что все это значит? - Барыня, вам письмо принесли, - прерывает ее размышления Настасья, заходя в комнату и подавая конверт. - Вы как себя чувствуете, Анна Викторовна? Может, за доктором послать? Бледны вы что-то, - захлопотала служанка. - Нет-нет, Настасья, со мной все хорошо, не нужно доктора беспокоить. Чаю мне сделай лучше. - Хорошо, сейчас принесу. Письмо оказалось от дяди. Петр Иванович снова был в Париже. Странно, он туда ездит чаще, чем в Затонск. Миронов-младший писал, что, среди всего прочего, планирует вернуться в российскую столицу к пятнадцатому апреля. А сегодня какое? Десятое. Хорошо, значит, совсем скоро дядя приедет. Но, все же, что значит этот странный сон? Место какое-то незнакомое.***
Спустя три дня в Петербург прибыл Александр Францевич Милц.Приехал он один - Коробейникову отпуск пока заполучить не удалось. Доктор предупредил Якова Платоновича телеграммой, просил его не встречать. А потому Яков Штольман был в тот день, как обычно, на службе. - Барыня, к вам гость. Доктор Милц, - Настасья помнила уездного доктора еще по Затонску. - Александр Францевич приехал! Как хорошо, - Анна тяжело поднялась из кресла и двинулась навстречу входившему в комнату Милцу. - Анна Викторовна, доброго дня. Как вы, голубушка? – доктор подошел к молодой госпоже Штольман и поцеловал протянутую для приветствия руку. - Александр Францевич, я очень рада, что вы приехали. Я хорошо, только ноги отекают. Но Евгений Карлович говорит, что это нормально для последнего месяца. - Я сегодня же его навещу, узнаю все сам. К тому же, нам нужно договориться о нашем симпозиуме. Обсудить кое-какие темы. Но это все позже. Анна села на диван и жестом пригласила Александра Францевича последовать ее примеру. Разговор их потек про ее состояние, про затонские новости, про симпозиум, что должен был через два дня состояться. Настасья принесла чай, позволивший сделать небольшую передышку в длинной череде вопросов и ответов. Вечером домой вернулся Яков. Казалось, статский советник обрадовался доктору еще больше жены. После ужина Анна, извинившись, ушла в спальню. Она несколько устала за день, ребенок все больше толкался и пинался, не давая будущей маме и минуты покоя. При помощи Настасьи молодая женщина совершила все необходимые водные процедуры, переоделась в сорочку и халат. После ухода служанки Анна задумчиво походила по комнате. Сон тот никак не шел из головы. Для собственного успокоения женщина открыла резную шкатулку, достала верхнее дно. В последнее время она время от времени доставала из потайного отделения обе записки мужа и перечитывала их. Странно, но такие простые строчки дарили ей покой. Сегодня же она, совершенно неожиданно для себя, обнаружила на дне шкатулки еще одну записку. Удивившись, Анна развернула ее и узнала свой собственный почерк. «Яков Платонович! Я очень прошу вас забыть это досадное недоразумение, которое случилось между нами…», - гласило начало записки. Так ведь это та самая записка, что она, Анна, написала Штольману после того случая на мучном складе, когда она его впервые поцеловала. Улыбнувшись воспоминаниям, Анна положила записку на место. Интересно, а когда Яков успел положить ее сюда? И почему сюда, а не где-то в кабинете?***
В это самое время сам же господин Штольман с пристрастием допрашивал доктора Милца в своем кабинете. Для большего результата статский советник использовал орудие пытки: коньяк семилетней выдержки. Они с доктором успели выпить уже по несколько рюмок. Александр Францевич с тоской поглядывал на часы, что стояли на каминной полке. Двенадцатый час ночи. Ему бы поспать. Завтра к Евгению Карловичу нужно, все равно сегодня не вышло. Нет, он, конечно, очень рад был разговорам и с Анной, и с Яковом. Но этот допрос под коньяк, что господин Штольман ему учинил сразу после ужина – он же любого утомит. Ладно бы еще, если б Яков Платонович про новости какие спрашивал. Нет, он, видите ли, в деталях желал знать все, что ждет его драгоценную супругу во время родов. А так же про все признаки того, что эти самые роды начались. И, безусловно, про все последствия. Александру Францевичу даже стало любопытно, уж не собрался ли Яков Платоныч сам ребеночка-то у супруги принять? - ЯкПлатоныч, дорогой мой, вы бы успокоились. Все с Анной Викторовной хорошо. Беременность у нее ничем не отличается от беременности любой другой женщины. Да, очень похоже, что ребенок родится крупным. Так разве это плохо? А что касается родов. Так тут природа все устроила в организме женщины лучшим образом. Не переживайте вы так. - Когда у вас симпозиум? – спросил вдруг Яков. - Послезавтра. - Но ведь вы останетесь у нас до родов? – с лихорадочным блеском в глазах задал еще один вопрос статский советник. - Ох, голубчик, а что же мне остается? Останусь. Судя по вашему настрою, один доктор будет роды у Анны Викторовны принимать, а второй в это время вас держать. - Держать меня? Зачем? – не понял Штольман. - Чтобы вы от услышанных звуков ненароком не ворвались в комнату, да не принялись без разбору казнить и миловать всех, кто там будет. Идите-ка вы спать, ЯкПлатоныч. Все с вашей женой будет хорошо, - доктор поднялся и нетвердой походкой направился к выходу из кабинета. - Александр Францевич, так давайте я вам вашу комнату покажу, - последовал за ним хозяин дома. - Не нужно. Мне Настасья еще днем все показала, все рассказала. Так что я прекрасно доберусь и сам. А вы идите спать. Ночь на дворе, - с этими словами доктор Милц вышел, наконец, в коридор. Усмехнувшись и покачав головой, он направился к лестнице на второй этаж. Вот послал же ему Господь друга. Не мальчик уже, а переживает похлеще тех юнцов.***
Тихо отворив дверь, Яков вошел в спальню. Посмотрел на кровать. Подложив подушки под спину, Анна в полусидячем положении спала. Возле рук ее лежала открытая книга. В изголовье горела лампа. Видимо, жена его читала, да и уснула за сим занятием. Нетвердой походкой Штольман подошел к кровати. Осторожно выпростав книгу из-под руки женщины, положил ее на прикроватный столик. Ушел за ширму, быстро переоделся ко сну и вернулся к кровати. Надо бы Анну поудобнее уложить. Придерживая жену под спину одной рукой, он осторожно вытащил пару лишних подушек и убрал их в сторону. После чего бережно уложил ее поудобней и накрыл одеялом. Погасив лампу, лег и сам. И вот тут совершенно неожиданно раздался строгий голос женщины: - И где это вы полночи пропадали, Яков Платонович? - Анечка, а ты разве не спишь? – повернувшись к жене, Штольман привстал на кровати, опираясь рукой на подушку. - А как я, по-вашему, должна спать, когда мой муж где-то пропадает? - Анечка, мы просто заговорились с доктором. Одно обсудили, второе, - примирительным тоном начал, было, Яков, но был прерван. - Заговорились? Полагаю, графинчик коньяку вы за это время «уговорить» успели? - Сыщица ты моя, все-то ты знаешь, - Яков тихо засмеялся и обнял жену, привлекая ее к себе поближе. Анна посопела, но сопротивляться не стала. - До чего я дожила… Мой собственный муж напился как сапожник и теперь пытается сделать вид, будто бы этого не было, - проворчала она. - Кто как сапожник? Я? Ни в коей мере. И вообще, мы всего по паре рюмок выпили, - уверенно, на его взгляд, заявил Штольман. - Конечно, по паре рюмок, - с сарказмом в голосе согласилась Анна, а после добавила: - Это вы, видимо, с устатку там, за ширмой, пару раз чуть было не упали, пока брюки снимали. А коньяк тут совершенно ни при чем. - Совершенно ни при чем. Просто я свет зажигать не стал. А там, за ширмой, темно. Вот я и оступился пару раз. - Оступился он. Ладно, спите уже, господин статский советник. Завтра разберемся с тем, как вы с устатку оступились, - примирительно вздохнула молодая женщина, поуютнее устраиваясь в объятиях мужа. Штольман еще крепче прижал ее к себе и поцеловал в нежную шейку. Повезло ему, все же, с женой. Другая бы скандал закатила. А Анна поворчала, да и только. И то больше для виду. Не спала, его ждала. Хотя, ведь задремала. Просто услышала как он, Яков, вошел в комнату. Да, ему решительно повезло с его барышней на колесиках. Следующее утро принесло статскому советнику не столько бодрость, сколько тяжкую головную боль. Нет, больше трех рюмок он больше не пьет. Или нет. Он, пожалуй, совсем пить не станет. Никогда. Судя по грусти в глазах доктора, тот думал о том же. Анна же тихо посмеивалась, поглядывая то на мужа, то на друга семьи за завтраком. - Александр Францевич, а у вас порошочка не найдется какого? Для поправки состояния головы. - К сожалению, ЯкПлатоныч, могу посоветовать вам лишь одно проверенное средство. - Какое? - Рассол. И Настасья уже обещала его принести.***
Пятнадцатого апреля, как и обещал, вернулся Петр Миронов. Увидев племянницу, так и ахнул. - Аннет, да ты родишь со дня на день. - Я знаю, дядя. - А вот в Париже теперь популярным становится рожать в больницах. Ты где собираешься? - Дома. Как и маменька моя. И вообще. Еще чего. В больнице рожать. Как это? Нет-нет, дома лучше. -Меня знаешь, что удивляет? - Что? -А то, что здесь до сих пор нет ни маменьки твоей, ни тетушки. Даже странно. - Я просто написала маме, что мне пока рано. Что как только я почувствую, что все случится совсем скоро, Яков даст ей телеграмму, и она приедет. - Как не стыдно матушку обманывать. - А я не обманываю. Вот как роды начнутся, так и известим. У нас гостит доктор Милц. Евгений Карлович почти каждый день заходит. Я прекрасно смогу родить своего ребенка без участия матушки.***
А спустя еще несколько дней, солнечным апрельским днем у Анны начались роды. По счастью, дома были и Настасья, и Ефим. Служанка помогла Анне устроиться в спальне на кровати, после чего отправила с сообщением о начавшихся родах Ефима сначала в больницу к Евгению Карловичу, а после и в управление – к Якову Платоновичу. Пока ждали доктора, Анна, не без помощи верной Настасьи, переоделась в свободную сорочку. Схватки были еще не столь частыми, а потому молодая женщина вполне могла еще терпеть. Евгений Карлович прибыл спустя час после ухода Ефима из дома. Вместе с ним в дом на Невском вернулся и доктор Милц. Отдав все необходимые распоряжения служанке, доктора осмотрели Анну и пришли к выводу, что появления младшего поколения семьи Штольман предстоит еще несколько часов. Оставив Анну на попечение Евгения Карловича, Александр Францевич вышел в коридор, где и столкнулся с хозяином дома. Штольман вид имел бледный и озабоченный. - ЯкПлатоныч, не волнуйтесь. Все идет своим чередом. - Она родила? - Помилуйте, голубчик. Это же вам не воды попить. Женщины не один час рожают. - Так долго? - А вы как думали? И вообще. Я не понимаю. Вот вы – взрослый человек. Пятый десяток разменяли уже. Неужели вы не знаете или не хотите понять элементарных вещей? - Да все я понимаю. Просто я волнуюсь за нее, - тихо ответил Яков. Тут в коридоре послышался крик роженицы, услышав который супруг ее вмиг очутился внутри комнаты и уже склонился над любимой женой, лежащей в кровати. - Анечка, родная. Как ты? - Яша… Ты. А ты почему тут? Нет-нет, выйди из спальни. Не нужно, чтобы ты меня такой видел. Чтобы ты все это видел вообще. - Все, что здесь происходит – это великое чудо. И нет тут ничего такого, чтобы мне нельзя было увидеть. - ЯкПлатоныч, там Петр Иваныч пришел. Шли бы вы к нему, - сказал доктор Милц, входя в спальню. Возле Анны хлопотала Настасья. Штольман нехотя вышел. Поздоровался с родственником. Тот и сам был белый как полотно. Но считал нужным не показывать свою нервозность. - Не переживай, крестник. Все в порядке будет. Там два доктора и Настасья, - успокоительно произнес Петр Миронов мерившему коридор шагами Якову. Так они прождали несколько часов. То ходили по коридору, то уходили в гостиную. Но в гостиной долго находиться было совершенно невозможно, и мужчины снова шли в коридор – поближе к заветной двери в спальню. Все чаще из комнаты слышался крик Анны. И чем чаще он это слышал, тем больше он, Яков, нервничал. В коридоре появился Ефим. - Простите, барин. Там посыльный принес срочное известие для доктора. Который наш, петербургский. Вот, - мужчина протянул бумажку. Яков решительно вошел внутрь комнаты, оставив Петра Ивановича одного. - Что вы здесь делаете? Яков Платонович, уйдите, прошу вас. Не место вам здесь, - подошел к статскому советнику Евгений Карлович. - Вам записку из больницы принесли, - Яков протянул бумажку доктору. Тот внимательно все прочитал. - Господи! К нам женщину привезли. Ей рожать вот-вот, а она на мостовой упала. Как же быть? – оглянулся на доктора Милца Евгений Карлович, - Там нужна моя помощь. Боюсь, как бы не пришлось применить хирургического вмешательства. Открылось кровотечение. - Езжайте, Евгений Карлович. Я и сам справлюсь. К тому же, совсем скоро Анна Викторовна уже разрешится от бремени, - заверил коллегу Александр Францевич. - А вы точно справитесь? - Дорогой друг, я, может, и не женский врач. Но родов принял немало. Земский врач – это вам не петербургский специалист. Я и за терапевта, и за гинеколога работал немало, - про то, что он еще и трупы регулярно вскрывает, доктор Милц деликатно умолчал. Скомкано выразив благодарность, Евгений Карлович покинул комнату. - Говорите, что делать. Я помогу, - решительно произнес Яков, глядя на доктора Милца. Тот поднял на него глаза. - Хотите помочь? - Да! - Тогда выйдите уже из комнаты, ЯкПлатоныч! Головка показалась, вам это видеть не нужно. Выйдите! – громко потребовал доктор. После обернулся к Настасье: - горячую воду, чистые простыни и полотенца. Быстро! Служанка выбежала быстрее Штольмана, все еще медлившего у двери. Комнату оглушил еще один крик Анны. - Яков Платоныч! – прикрикнул доктор на статского советника, и тот, наконец, покинул спальню. - Ну, что там? – подступился к мужу племянницы Петр Иванович. - Там головка появилась, - ошарашено ответил Яков. - О! Значит почти все! Можно выпить! За рождение! – Петр Иванович извлек из-за портьеры, прикрывавшей окно, графин с наливкой и пару рюмок. Одну протянул Штольману, но тот жестом отказался. Вернулась Настасья с целым тазом горячей воды и несколькими простынями. Приоткрыв дверь, мужчина впустил ее в спальню. Из комнаты послышался очередной крик роженицы и голос доктора, что-то успокоительно ей говоривший. А после все стихло на несколько секунд. Но секунды этой тишины показались Якову вечностью. И тут случилось то, чего так ждали в последние месяцы. Дом огласил плач младенца. Громкий, неистовый плач словно бы кричал, извещал весь мир о появлении в нем новой жизни. Нового человека. Через несколько минут в коридор выглянула Настасья. - Девочка! Яков Платонович, теперь можете войти. Только недолго, хозяйка очень устала. А вам, Петр Иванович, пока нельзя, - женщина строго посмотрела на Миронова-младшего, двинувшегося, было, вслед за зятем в комнату.***
Штольман подошел к кровати, на которой, опираясь на подушки, сидела Анна. На руках у нее лежал небольшой сверток. Подойдя ближе, Яков распознал ту батистовую пеленку, что передала прошлым летом цыганка Патрина. Анна выглядела изможденной и уставшей. Но на губах у нее играла блаженная улыбка, а в глазах, поднятых на мужа, лучилось истинное счастье. - Подойдите, Яков Платонович, посмотрите на свою дочь, - тихо проговорила женщина. Яков подошел к кровати и присел на краешек. Отвернув край пеленки, посмотрел на маленькое личико дочки, прильнувшей к груди Анны. - Аня. Родная моя. Спасибо тебе. Спасибо, - тихо сказал Яков. В глазах его стояли слезы счастья. Доктор Милц, мывший руки чуть в стороне от кровати, и Настасья, поливавшая ему водой на руки, сделали вид, что ничего не видят. У обоих на лицах играли счастливо-довольные улыбки. Только что они помогли прийти в этот мир новому человеку. - Хочешь взять ее? – спросила Анна. - А я смогу удержать ее? - Конечно, сможешь. Какой отец не сможет удержать на руках собственное дитя? – улыбаясь, Анна передала дочь мужу на руки. Блаженно улыбаясь, Яков смотрел на сморщенное личико младенца. И не было в этот миг для него прекраснее ребенка на земле. В эту самую секунду Яков Платонович Штольман в полной мере осознал, что же такое счастье. Одна половина его счастья сидела рядом, положив голову ему на плечо. Уставшая, но такая прекрасная сейчас и такая любимая. Вторая половина его счастья лежала на его руках. Маленький ротик приоткрылся, и малышка заплакала. Яков тихонько покачал ее. - Надо же, сразу успокоилась, - удивилась Анна моментальному успокоению дочери. - Так ведь чувствует, должно быть, что папа ее держит, - тихо сказал Яков. Помолчав несколько секунд, мужчина добавил: - Добро пожаловать домой, Мудрость семьи Штольман – Софья Яковлевна.