***
Воспоминания, словно волны, захлестнули его. Вспомнилась зима 1909 года. Тогда к ним в Женеву окончательно перебрались родители Анны, до этого приезжавшие каждые полгода на несколько недель, начиная с того памятного августа 1906 года, когда родились младшие их дети. В январе 1909 Виктор Иванович прислал письмо зятю с сообщением, что ввиду творившегося в стране, он считает правильным дожить свой век рядом с семьей дочери. В стране уже тогда проходили волнения. Волна недовольства катилась, набирая силу, по городам и селам. Никто не мог сказать тогда, чем и главное когда это все может закончиться. Но Виктор Иванович, посоветовавшись с женой, принял решение не просто пополнить ряды эмигрантов, а приложить максимум усилий для того, чтобы у внуков его была возможность вернуться когда-то на Родину. Яков даже сейчас не знает всего того, через что прошел его тесть, чтобы получить гарантии, так необходимые ему. Родовое имение Мироновых, тот самый родной и любимый дом в Затонске по улице Царицынской, Виктор Миронов передал в дар городу. Знал ли он тогда, что не пройдет и восьми лет, как многие такие же дома в городе будут просто отобраны у законных хозяев, разграблены и многие разрушены? Нет, он не мог этого знать. Он просто сохранял то, что было дорого когда-то ему. Он видел рабочих, что все ярче проявляли недовольство властью. В обмен на такой щедрый подарок, как родовое имение, адвокат получил «индульгенцию», как сам он называл бумагу, что в 1917 году, уже после Революции, ему письмом прислал Антон Андреевич Коробейников. Согласно этой бумаге, вне зависимости от установившейся власти, семья Мироновых-Штольман в лице младшего поколения могла рассчитывать не только на личную неприкосновенность в случае возвращения на Родину, но и на скромное жилье, сопоставимое с их статусом на момент возвращения. Слов в том документе было много, а смысл прост: если дети или внуки Якова Штольмана, соответственно, внуки и правнуки Виктора Миронова, вернутся в Россию, их не расстреляют. Им позволят жить и доказывать свою нужность новому государству. Надо сказать, что постарался для этого не только Виктор Иванович, но и ныне покойный генерал Варфоломеев, поднявший для того все свои связи, некогда бывшие у него. Благодаря чему крестник его, Петр Яковлевич Штольман, не только был принят в университет, куда, надо сказать, он поступил сам, но и заручился гарантиями того, что по окончании его сможет при желании пойти по дипломатической части. На этом настаивали все. Петя сдался. Он помнил страну, где родился. И он хотел иметь возможность туда вернуться. Петр Штольман стал одним из самых молодых и успешных дипломатов Женевы. В свои 24 года Петр Яковлевич уже занимал должность помощника русского консула. Не смотря на творившийся хаос в стране, послы и консулы в других государствах были и при новой власти. Нельзя отгородиться от мира.***
- Виктор совсем плох. Даже странно, что он так долго держится. Пойми меня правильно, Яков, я не жесток, но я смотрю правде в лицо. Брату уже восемьдесят один. Мы все не молодеем, а у него к тому же сердце больное, - тихо произнес Петр Иванович, выводя Штольмана из задумчивости. - Все равно он держится молодцом. Только молчит больше теперь, нежели раньше, - согласился Яков Платонович. - Я думаю, что держится он за счет того, что вокруг него бурлит жизнь. Вот и Аннушке уже пятьдесят неделю как отметили. Думал ли он, что будет когда-то поздравлять свою дочь с пятидесятым днем рождения? - Вот вы, Петр Иваныч, говорите сейчас, про возраст Ани, а мне не верится. Я ее как-то все в одном возрасте вижу, - мечтательная улыбка тронула губы мужчины, а в глазах вспыхнула неприкрытая нежность. - Девочкой, чуть было не сбившей тебя на велосипеде, видишь ее? – хмыкнул дядюшка Анны Викторовны. - Женщиной, подарившей мне четверых чудесных детей. Четверых. Никогда бы не подумал, что я стану многодетным отцом. - Надо признать, детки-то у вас вышли что надо! – хохотнул Петр Иванович. Штольман улыбнулся в ответ и задумался о детях своих.***
Старшая Софья вот уже два года как счастливо вышла замуж и живет теперь с мужем в Берне. Владимир Павлович Левитин восемь лет назад был переведен в Женеву в консульство помощником тогдашнего консула. Тогда же на одном из званых вечеров он был представлен всему многочисленному семейству Якова Платоновича. Двадцатишестилетний дипломат произвел тогда весьма благостное впечатление как на самого отца семейства, так и на супругу его. Софья же на тот момент, будучи уже восемнадцатилетней барышней, лишь презрительно скривила прелестные губки свои. В тот далекий 1910 год барышня Штольман была влюблена в какого-то молодого талантливого художника, с которым, однако, не была очень уж близко знакома. Сходила несколько раз на выставку, там увидела. Позже кто-то из подружек познакомил. Но общение хоть и не зашло дальше трех или четырех встреч, посеяло в душе молоденькой барышни росток первой безответной любви, лишив ее не только покоя, но и интереса к другим возможным кандидатам в ухажеры. Когда же спустя пять лет Софья Яковлевна, наконец, обратила свои ясные очи на Владимира Павловича, тот уже несколько лет был безответно в нее влюблен. Пытался ухаживать, но делал это столь нескладно, что далеко не каждый мог за его неловкими действиями и словами невпопад угадать не то что ухаживания, а хотя бы просто искреннее чувство. К тому же, Софи было тогда двадцать три, а ему уже тридцать один. И молодой человек искренне считал себя не только недостойным сердца дочери одного из лучших сыщиков не только города, но и страны, но и попросту не имеющим права прилагать усилия ради завоевания этого самого сердца. Софья же как раз к двадцати трем годам многое стала понимать и чувствовать совсем не так, как в восемнадцать. Многие молодые люди за ней тогда ухаживали. Двое даже пытались просить руки ее у родителей, но отец ее решительно дал понять, что неволить дочь не станет никогда, а симпатии с ее стороны к несостоявшимся женихам он сам не наблюдал. Софи всегда была его любимицей. К нему она шла первому со своими страхами, беспокойствами. И происходило это не от того, что девушка не была столь же близка с матерью. Просто Анна тогда много времени отдавала младшим детям, а волновать ее Софи не хотела. Наоборот, старалась помогать и поддерживать. Так и вышло, что серьезный разговор с дочерью пришлось вести Якову, а не Анне. - Соня, мы с мамой очень любим тебя. Мы знаем, что вырастили достойную, умную, красивую дочь. Никто и никогда не станет неволить тебя в принятии столь важного решения, как замужество. Ты, я думаю, знаешь, что Степан Иванович и Франц просили, точнее пытались просить, у меня твоей руки. Так вот. Я подобные разговоры с молодыми людьми намерен вести лишь в том случае, если буду знать, что ты сама уже дала свое согласие. Поэтому тебе совершенно не о чем волноваться. Ты выйдешь замуж только тогда, когда сама этого захочешь. И за того, кого полюбит твое сердце, - спокойно сказал он тогда дочери, обнимая ее и целуя в щеку. - Папа, ты так говоришь, как будто кто-то когда-то пытался вам с мамой помешать быть вместе. Или еще хуже, пытался маму замуж выдать за кого-то другого. - Я так говорю потому, что когда-то сам чуть было не потерял единственную женщину, которую любил. По собственной глупости. И знаешь, мама твоя была мудрее меня тогда. Хоть и моложе на целых семнадцать лет. Так что поверь, ни мнение других, ни возраст, ни что-либо еще не могут помешать настоящему чувству. А мы с мамой примем любого мужа, которого ты себе выберешь. Главное, чтобы вы любили друг друга. - Даже если он будет кривой и косой? – засмеялась девушка. - Да, - улыбнулся Штольман ей. - А если он ведет себя часто нескладно, говорит невпопад. Только когда делом занят становится собранным. Будто бы преображается. И старше почти на десять лет, - задумчиво протянула Софи, вспоминая последнюю встречу в гостях с Владимиром Левитиным. - Знаешь, Владимир Павлович очень достойный человек. Из него выйдет чудесный муж. И жену свою он станет сильно любить, заботиться о ней. Но я не знал, что у тебя к нему есть интерес. Помнится, когда-то он не произвел на тебя никакого впечатления. - Папа! – моментально вспыхнула Софья, покрываясь румянцем. – Откуда ты… И вообще, мне к маме нужно. Я обещала с Митей и Ксаей ей помочь! И с этими словами барышня Штольман вылетела из отцовского кабинета, краснея еще сильнее. Яков тогда тихо засмеялся. Ему уже стало интересно, через сколько эти двое, наконец, откроют свои сердца друг другу, и Владимир Левитин придет к нему просить руки дочери, получив уже ее согласие. Ждать пришлось год. Ровно столько потребовалось молодым людям на то, чтобы все же прийти к единственно верному для них решению. Как только Владимир Павлович объяснился с Софьей Яковлевной, всю его нескладность как рукой сняло. Стал он спокойным и уверенным в себе мужчиной. Софи тогда несколько удивилась такой перемене. Когда же прямо спросила будущего мужа с чем это все связано, получила очень простое объяснение. - Я думал, что ты никогда не полюбишь меня. А я тебя люблю давно. Почти что с самого нашего знакомства. Вот и нервничал всегда при твоем появлении. Мне даже странно, что ты мне взаимностью ответила. Я сам себе куклу деревянную напоминал в твоем присутствии. И слова подобрать никак не мог. Вот так и вышло, что весной 1916 года, в такое неспокойное для многих стран время, Софья Штольман вышла замуж и стала госпожой Левитиной – супругой дипломата Левитина. Спустя полгода мужа ее перевели из Женевы в Берн в посольство. Молодая супружеская пара уехала. Упорхнула любимая дочь Якова из отцовского гнездышка. Но приезжали Софи с мужем почти каждую неделю в гости. Вот и сейчас Соня с Володей гостили у Штольманов. Приехали еще неделю назад. Левитин взял отпуск, который супруги решили провести у родителей ее. Главным же подарком не только матери на пятидесятый день рождения, но и всему семейству, стала новость о том, что в скором времени Софья станет мамой.***
Подумав про эту новость, сказанную тихим спокойным голосом на другой день после празднования юбилея Анны, Яков улыбнулся чуть грустной улыбкой. «Стареешь ты, Яков Платоныч, вот скоро и внуки пойдут», - подумал он. - Не грусти, Яков. Подумаешь, дедом станешь. У тебя вон младшим детям только двенадцать лет в конце августа будет. Так что ты у нас еще мужчина вовсе не старый, - будто бы прочитав его мысли, заметил Петр Миронов. - Я не грущу. Просто вот и Софи моя скоро станет совсем взрослой. Мне ведь когда-то казалось, что это будет еще вовсе не скоро. А оно вон как. - Петя-младший еще жениться не надумал? Двадцать четыре как-никак уже. - Нет. Он говорит, что ему пока нужно карьеру сделать. Тоже мне. Служит, одним словом. - Вот скажи мне, ЯкПлатоныч, как так вышло, что у медиума и сыщика двое детей в дипломаты подались? Одна замуж за помощника консула вышла, второй сам при посольстве на службе состоит. - Петя говорит, что хочет когда-то вернуться в Россию. Вот и пошел по дипломатической части. Помнит он наставления своего покойного крестного. - Жалко Варфоломеева. Вот ведь никогда бы не подумал, что буду дружбу с генералом водить. И ведь пять лет прошло уже, как его не стало, а помню и скучаю, - задумчиво протянул Петр Иванович. - Да, возраст взял свое. Хорошо хоть Екатерину Александровну удалось убедить тогда к нам переехать после смерти мужа. Что бы она там одна делала? Да еще и в такое страшное время. А так все ж полегче ей. Они, смотрю, с Марией Тимофеевной лучшими подругами за эти годы стали. - Петя сегодня приедет домой? – поинтересовался Миронов-младший. Внук уехал ранним утром на службу, и его с нетерпением ждали все домочадцы, искренне надеясь, что тот не останется ночевать в консульстве, как это бывало не раз после того, как он до глубокой ночи просидит над какими-то важными бумагами. - Приедет. Он Анне пообещал, что пару недель точно будет каждый вечер домой приезжать. Вы же знаете, он боготворит ее. - Да, Аннет для него чуть ли не божество. Тебя он любит и уважает, но она для него почти святая. Он разве что не молится на мать. - Знаете, меня это удивляло, пока я не понял простую вещь. Наш Петя настоящий мужчина и преданный сын. Он никогда не оставит мою Аню, когда меня не станет. - И при этом никто не сможет назвать его маменькиным сынком. Ведь он таким не является. Но вот про то, что будет, когда тебя не станет ты зря сказал. Она не сможет без тебя. Ты ведь это знаешь. Не сможет, - тихо произнес Петр Миронов. - И это меня пугает. Я ведь сильно старше Ани. Семнадцать лет – это много, - печально произнес Яков. - Ну, ты когда-то говорил, что у вас в роду по мужской линии много долгожителей. Так что, думаю, лет двадцать у вас в запасе есть, - подмигнул зятю Петр Иванович, стараясь перевести беседу в другое русло.***
На некоторое время разговор прервался, воцарилась тишина, нарушаемая лишь чириканьем птиц и отдаленными голосами младших детей, что играли на лужайке перед домом. Неожиданно голоса детей стихли, что несколько встревожило Штольмана. Когда их с Анной младшие дети вот так внезапно прерывали свои шумные игры, это могло означать лишь одно. То, что стало и проклятием, и благословением всей их семьи одновременно. Мужчина настороженно прислушивался, стараясь различить хоть что-то. Все тело его вмиг напряглось, словно бы у готового к прыжку хищника, готового всеми силами охранять, защищать и оберегать своих детей, свою семью. Всех тех, кто всегда так или иначе был рядом. Даже взгляд его стал острее, жестче. Спустя пару минут, когда Яков Платонович уже был готов устремиться к притихшим детям, те, наконец, нарушили воцарившуюся тишину, показавшись в саду. - Папа! Папа! – кричал старший из двойняшек Митя, Дмитрий Яковлевич, вихрастый мальчуган с серо-зелеными как у отца глазами. Темные кудряшки обрамляли узкое личико, сглаживая чересчур серьезное его выражение. - Митя, что? – Штольман вмиг оказался подле сына, присел на корточки и внимательно посмотрел ему в глаза. - Папа, у Ксаи опять ЭТО, - выделяя последнее слово, кивнул мальчик на приближающуюся сестру. Девочка была точной копии матери. Русые чуть волнистые волосы заплетены в тугую косичку и украшены бантом. Голубые глаза, не по годам серьезные и вдумчивые, занимают чуть ли не половину лица. Ксая, как звали девочку все домашние, или Александра Яковлевна, как была наречена девочка при рождении, скорым шагом подошла к отцу и стоявшему подле него брату. - Доченька, что? Опять беспокоят? Кто? – задал сразу несколько вопросов Яков, а после сразу добавил, обращаясь к сыну, - Митя, сходи за мамой, пожалуйста. Мальчик сорвался с места и бегом побежал в дом, где, как он знал, мама вместе с бабушкой и крестной что-то делали на кухне. Судя по запаху, витавшему в коридоре, женщины решили самолично испечь пирогов, что когда-то пекла для семьи Прасковья. - Папа, а к нам скоро крестная с дядей Пашей приедут. Они уже на вокзале. Сюрприз, наверное, сделать хотели, - серьезно сказала девочка, глядя в глаза отцу. Чуть помолчав, будто бы что-то обдумывая, добавила, - А еще опять та тетя приходила. Которая злая. Только крестный Петруши ее прогнал. И сказал, что больше ее ко мне не подпустит. Никогда-никогда. - Ксаюшка, а тетя та часто приходит к тебе? – тихо спросил Яков, прекрасно понимая, про кого говорит дочь. - Это был третий раз. Первый раз, помнишь, зимой, она меня сильно испугала. Кричала плохие слова. Второй раз весной приходила и просто смотрела на нас с Митей. И сегодня третий раз. Но она больше не придет. Крестный Пети же пообещал. - Внучка, а часто ты Петра Александровича видишь? – вступил в разговор Петр Иванович. - Нет, он редко приходит. Я по нему скучаю. Он всегда меня защищает, если кто-то нехороший приходит. А еще вот что я чуть не забыла. Папа, тебя завтра на работу вызовут. Вот. - Откуда ты знаешь? – удивился Яков. Обычно он сам уходил утром в небольшой кабинет, что давно уже был отведен под его детективное агентство в доме, где жили супруги Милц, а также располагался приемный кабинет доктора. Если же кто-то нуждался в его помощи в консульстве, на службе в котором Штольман все еще состоял, то дома это всегда называли «вызвали на работу». - Дядя Петя сказал, что там какие-то бумаги пропали. Только про это все узнают завтра утром. Вот за тобой и пошлют. - Что бы мы без тебя делали, дочка? – улыбнулся Яков девочке, ласково обнимая ее. Маленькая копия его Анны по праву была любимицей всей семьи. Самая маленькая, не смотря на свои одиннадцать лет, девочка была самым любимым человечком даже у собственного брата Мити, который всегда старался ее оберегать. Ведь именно Митя был первым, кто понял, что к девочке стали приходить духи, как некогда к Анне.***
Ксае тогда было пять лет. Они с братом играли в детской, как вдруг девочка увидела дух умершей три года назад Прасковьи. Дух старой служанки тогда ласково погладил девочку по волосам, не касаясь их, и с улыбкой спросил: - Помнишь пирожки, что я пекла? Маму попроси. Она испечет, - с этими словами дух старушки исчез, а девочка ошеломленно смотрела в пустоту. Митя тогда сильно испугался за сестру. Спросил, что случилось, а после, взяв за руку, отвел к маме, где и рассказал то, что видел. А после уже и сама Ксая выложила как на духу то, что видела старую Прасковью, которую уже почти и не помнила. Анна позвала мужа, и они вместе объяснили дочери все произошедшее так, чтобы и понимала дочь, что это такое в меру своего возраста, и не пугалась. Но следующие пять лет духи девочку не беспокоили. Стали приходить лишь тогда, когда Александре исполнилось десять.***
- Что случилось? – в сад вышла Анна, впереди которой бежал Митя. Мальчик спешно приблизился к сестре и взял ее за руку. - Мама, скоро приедут крестная с дядей Пашей. И опять приходила злая тетя. Но дядя Петя ее прогнал и сказал, что больше она ко мне не придет, - спокойно повторила Ксая то, что недавно сказала Якову. Услышав все это, Анна села на подставленный мужем стул. Прошедшие годы несильно изменили ее. Анна Викторовна чуть располнела, что и понятно, учитывая то, что женщина выносила и родила четверых детей. В русых волосах белело несколько седых прядей, что ничуть ее не портило. Лучистые морщинки в уголках глаз же лишь говорили о том, что женщина часто и от души улыбалась. И вот уже скоро двенадцать лет, как ни один дух не побеспокоил ее. Теперь они приходили к ее младшей дочери, как когда-то предсказывали и старая цыганка Патрина, и отец Григорий, о смерти которого несколько лет назад писали не только российские, но и европейские газеты. - Ты испугалась? – обняла дочь за плечи Анна, когда та подошла к ней. - Нет. Я их уже не боюсь. Можно я бабушке скажу, что крестная скоро приедет? - Нет, Ксаюшка, бабушка не поймет того, откуда ты это знаешь. Вы лучше с Митей пойдите в дом и скажите тете Даше и бабушке, что к нам могут приехать гости. Поэтому пусть они там проследят, чтобы обед у нас был готов не только на всю семью, но и на возможных гостей. Хорошо? – ласково попросила Анна дочь. Девочка, чуть поразмыслив, кивнула, и они с братом, взявшись за руки, убежали в дом. - Злая тетя опять? Сколько же можно-то, а? Она и после смерти нас оставить не хочет! – воскликнула Анна, лишь только убедилась, что дети ее не услышат. - Аня, она не придет больше. Не переживай. Варфоломеев и после смерти держит слово, - успокаивающе произнес Яков, привлекая жену к себе. - Нет, вот ты мне скажи, неужели Нежинская даже после смерти не может оставить нас всех в покое? У нее есть свой сын, пусть к нему и приходит. Нечего к моей дочери являться! - Аня, Аркадий не виноват, что у него была такая мать. Согласись, в Париже сейчас все еще не так спокойно, как было когда-то. Первая мировая оставила след. Он молод, быть может, из него выйдет лучший человек, нежели была его мать. А Нины больше нет. Кстати, узнали мы об этом именно от нашей Ксаи. Не стоит сейчас огорчать себя разговорами о ней. Давай лучше узнаем, готова ли гостевая комната, что обычно занимают Игнатовы? – улыбнулся Яков жене, стараясь отвлечь ее от невеселых мыслей. Возраст не изменил темперамента госпожи Штольман. - Ах, да, Полина же с Павлом Евграфовичем едут. Тоже мне, сюрприз решили устроить. Да у нас обо всех сюрпризах духи рассказывают в последнее время еще до того, как кто-то про тот сюрприз подумает, - улыбнулась Анна.***
Мысли обоих супругов вернулись в осень 1906 года, когда на семейном совете решалось, кто же будет крестными у новорожденных Дмитрия и Александры. Близкие люди, что жили поблизости, почти все уже так или иначе были приобщены к большой семье Штольманов. Сразу же было решено, что крестной Мити станет Дарья Павловна Милц, а крестным Сашеньки, которую с легкой руки Петра Миронова стали все звать не иначе, как Ксая, станет тот, кто так любит всю семью и придумывает им свои собственные вариации имен, а именно Петр Иванович. Но ведь у детей должны быть и вторые крестные. И вот тут практически одновременно пришло два письма с двух разных концов земного шара. Первое письмо было от Полины Стивенс. Давняя подруга не только Якова, но и Анны писала, что три месяца назад овдовела. Сын вырос и живет своей семьей. А она, нестарая еще женщина, вынуждена страдать от одиночества. И, зная ее натуру, никто не удивился, что миссис Стивенс решила приехать погостить к Штольманам в Швейцарию, а заодно поздравить с рождением младших детей своих друзей. Вот ее-то и решили взять в крестные к младшей дочери. Второе письмо пришло из России. Писал старый знакомый семьи – купец Игнатов. Павел Евграфович рассказывал, что приют свой он передал на попечение государства, оставив за собой право помогать воспитанникам на добровольных началах. Приемный сын его женился и уехал в Москву. И вот у него выдалось совершенно свободное время и масса сил для новых начинаний. Вследствие чего он и решил воспользоваться старым приглашением добрых друзей своих и приехать в гости. Недолго думая, супруги Штольман решили позвать Игнатова в крестные своему сыну. Когда же все гости собрались под гостеприимным кровом дома Штольманов, были представлены друг другу и позваны в крестные, никто из них даже не подумал отказаться. Вот так и началось знакомство нестарой еще вдовы Полины Степановны Трубачеевой, а по мужу Стивенс, и мужчины в самом расцвете лет – Павла Евграфовича Игнатова. Полина Степановна тогда произвела на Игнатова неизгладимое впечатление. Яркая, красивая, жизнерадостная вдова, хоть и любившая своего покойного мужа, не желала заканчивать свою жизнь сейчас с уходом дражайшего супруга. Горе ее видела, пожалуй, только Анна. Но то, как женщина держала себя, стараясь не впадать в уныние, не только поражало, но и восхищало Анну Штольман. Павел Евграфович же был покорен. Это стало понятно на третий день после крестин, когда он за ужином заявил, что намерен в ближайшее время перебраться в Соединенные Штаты и попытать там своего счастья в сфере торговли, коей когда-то занимался. Полина Степановна предложила свою дружбу и посильную помощь. Спустя несколько недель госпожа Стивенс отбыла домой, а Павел Игнатов уехал в Россию заканчивать там все дела, чтобы уже через три месяца мчаться в Америку, где его, пусть и с дружескими помыслами, ждала Полина. Никто точно так и не понял из сбивчивых рассказов их, как же так вышло, что спустя семь месяцев после приезда Игнатова в Штаты, Полина Степановна согласилась стать его женой. А спустя год супруги Игнатовы приехали вновь к своим друзьям, безумно счастливые и довольные друг другом. И Анна, и Яков, и все дети очень любили, когда к ним приезжали Полина и Павел Игнатовы. Радостные и шумные они быстро заражали своим настроением весь дом. Дети смеялись, взрослые улыбались. Звучали шутки и заразительный смех. Но также весь дом вздыхал с облегчением, когда чета Игнатовых спустя три или четыре недели отправлялась обратно домой. Все хорошо в меру. Потому и ценны были их приезды, что приносили радость не только шумом и суетой, приносимой в дом с их явлением, но и спокойствие и умеренность, что возвращались в дом с их отъездом.***
Вечером за большим столом собрались все родные и друзья семьи Штольман. Не хватало лишь Коробейниковых, но их выезд из страны был попросту невозможен сейчас. Были здесь приехавшие в обед Полина Степановна и Павел Евграфович, принесшие с собой бурю радостных эмоций, а также огромное количество разного рода подарков не только детям, но и взрослым обитателям дома. Про юбилей Анны Викторовны, что отметили неделю назад, они тоже не забыли, подарив хозяйке дома новое чудо техники патефон с какими-то необыкновенными техническими возможностями, а также уйму различных пластинок к нему. Также за столом сидели Александр Францевич и Дарья Павловна Милц, оба уже в глубоких летах, но не теряющие бодрость не только духа, но и тела. Радость от жизни вблизи дорогих людей будто бы замедляла естественный процесс старения для них двоих, обретших свое счастье в преклонные годы. Сидели за столом и Мироновы-старшие. Мария Тимофеевна стала спокойнее с годами, поддерживала в муже силу духа всеми возможными для себя способами. Виктор Иванович, разменявший уже девятый десяток, когда-то поставил для себя цель увидеть правнуков хотя бы от Сонечки. А потому, хоть и здоровье было уже не то, и годы давали о себе знать, старался хотя бы сейчас держаться бодрее нежели обычно. Петр Иванович же, не смотря на седины, всячески поддерживал шутливые разговоры Павла Игнатова, порою давая тому фору. Была здесь и Екатерина Александровна Варфоломеева. Младшие дети с легкой руки все того же Петра Миронова звали ее не иначе, как бабушка Катя, чем радовали пожилую женщину, не имевшую ни своих детей ни, соответственно, внуков. Были здесь и все дети семьи. Софья и Владимир Левитины радостно улыбались всем своим родным и близким, поддерживали разговор и шутили, хоть мысли их и были далеки. Молодые супруги думами своими пребывали в своем доме, где уже начали готовить комнату под будущую детскую. Петр Яковлевич приехал со службы даже раньше, чем его ждали, чем порадовал Анну. Молодой человек действительно любил и уважал отца. Он всегда был для него примером того, каким должен быть мужчина. Но мать он боготворил. Петя не говорил о том родителям, но старшая сестра его знала, что такому отношению к себе от сына Анна во многом обязана мужу. Ведь Яков не просто любил и обожал свою драгоценную Анну, а искренне восхищался ею, подавая тем самым пример сыну. Младшие дети – Ксая и Митя – искренне радовались тому, что приехали их крестные, что за столом собрались почти все те, кого они любили и кто любил их. Радовались тому, что в доме у них всегда спокойно. Что родители рядом, любят друг друга и всех их: Петю, Соню, Митю, Ксаю. И хоть было им уже почти по двенадцать лет, но на правах самых младших они позволяли себе немного подурачиться, веселя всех, сидевших за столом. Во главе стола сидел Яков Штольман, а по левую руку от него любимая его супруга Анна. Они были просто тихо счастливы от всего того шума и безобразия, что сейчас царили за столом, за которым собрались почти все те, кого они любили, кому всегда были рады. Все те люди, что были здесь, были дороги им обоим. Делали их счастливее. Они всегда были рядом в разных жизненных ситуациях. Не одновременно, но всегда рядом. Яков протянул к жене левую руку, взял в ладонь тонкие ее пальчики и чуть сжал. Анна подняла глаза на мужа. Тот чуть заметно кивнул ей, показывая глазами на окно, за которым виднелся сад. Женщина кивнула, и они тихо поднялись из-за стола. Все собравшиеся были так увлечены друг другом, что не обратили внимания на удаляющихся супругов. Лишь Петр Миронов хмыкнул и понимающе улыбнулся, глядя вслед уходившим.***
Анна и Яков тихим шагом прогуливались по тротуару, выйдя за ворота сада на улицу. Прохожих не было, лишь уличные фонари неярко освещали им путь. Анна держала мужа, чуть опираясь на его сильную руку. - Ты не замерзла? Нужно было взять твою шаль, - тихо произнес Штольман, сжимая пальчики жены. Остановившись, мужчина снял сюртук и набросил на плечи Анны. Женщина ласково улыбнулась такому проявлению заботы и ласково погладила мужа по щеке. Яков перехватил ее ладошку, развернул ее тыльной стороной и поцеловал в самый ее центр. Анна засмеялась. - Ты все помнишь, - тихо сказала она, не спрашивая, а утверждая. - Конечно, я помню. Я помню ту девочку, что чуть не сбила меня с ног. Я помню ту отважную девушку, что, не взирая на все возможные пересуды, привела меня ночью в свой гостиничный номер, показав мне возможность счастья и давая мне смысл жизни моей. Я помню ту женщину, что подарила мне первенца, такую желанную и любимую дочь, которая сама скоро станет мамой. Я помню женщину, сделавшую меня счастливейшим из мужчин, подарив мне наследника. Я помню смелую женщину, решившуюся родить мне еще двоих детей не смотря на определенные сложности, и доказавшую тем самым всю абсурдность моих мыслей. - Абсурдность? - Да. Ведь я тогда уже почти записал себя в старики. - Яша, ты никогда не будешь стариком. Не для меня. Для меня ты всегда будешь тем самым мужчиной в самом расцвете лет, что всегда спасал меня из самых ужасных ситуаций. Что оберегал меня, даже от самого себя. Что когда-то согрел мои руки в мороз возле крыльца дома Бенциановой. Что навсегда согрел мое сердце одним лишь своим взглядом. Что сделал меня счастливейшей из всех живущих. Ведь большую часть своей жизни я провела рядом с тобой. Сколько еще лет нам отмерено никто не знает. Но эти годы у нас будут, непременно. А те, что мы прожили, навсегда останутся с нами. Это все наше. И никто и никогда не сможет этого у нас отнять. Я так люблю тебя, знаешь? С того самого первого взгляда. И на всю жизнь. Штольман остановился и притянул жену к себе, целуя в такие желанные губы. И пусть соседи выглянут в окно и увидят их – немолодых уже супругов, словно бы юнцы целующихся на улице. Это так неважно. Важно то, что его любимая женщина здесь, рядом с ним. Всегда рядом. - Знаешь, Аня, интересная такая штука жизнь. И вот я понимаю еще одну непреложную истину. - Какую? - Те, кого любишь, не стареют. И потому ты навсегда останешься для меня той самой девушкой с горящими глазами, что врывалась в мой кабинет, забрав мой покой, даруя мне счастье и любовь. Яков поцеловал пальчики своей Анны, и супруги неспешно пошли дальше вдоль по улице о чем-то тихо переговариваясь. Никто не знает, сколько лет отведено им еще на их маленькое семейное счастье. Никто не скажет, что предначертано их детям и будущим внукам. Никто не знает, какие испытания судьба еще предоставит семье Штольман. Но сейчас они счастливы. Они идут рядышком по улице, а в сердцах их расцветают все новые и новые цветы, имя которым любовь и счастье. И будут цвести они до самого последнего вздоха их обоих. Ведь свою жизнь они пройдут вместе, рука об руку. Всегда рядом. Всегда любя друг друга.