III. Семья: всегда рядом...

Август 1906 года. Поезд мерно раскачивался в такт стука колес. За окном мелькали поля и редкие деревушки. Штольман задумчиво смотрел в окно. Сегодня утром он окончательно закончил оформлять необходимые бумаги и с чистой совестью сел на поезд до Женевы. Неделю назад выяснилось, что то июньское дело имеет свои последствия, и ему – помощнику консула Якову Штольману – придется ехать в Берн дабы уладить некоторые бюрократические сложности, что так некстати возникли. Дела грозили задержать его в столице Щвейцарии, ставшей новым домом для семьи его, не меньше, чем на неделю. Но Анне скоро совсем рожать. Он не мог задерживаться слишком надолго. Да и с женой они за последние шестнадцать лет дольше, чем на три дня не расставались. Права была когда-то старая цыганка Патрина, сказав, что больше трех дней они друг без друга не смогут. Куда бы не пришлось ему, Якову Штольману, уехать по делам службы, а через три дня все одно возвращался домой, к своей Анне. Уж сам давно не мальчик, через пять лет вот уже и шестьдесят стукнет, да и Анна не та задорная девчонка на велосипеде, что когда-то чуть не сбила его на улице. А годы, беря свое, сути так и не изменили. Яков усмехнулся и качнул головой, опуская взгляд на обручальное кольцо. Надо же, как интересно жизнь складывается. Ему пятьдесят пять, а жена со дня на день подарит ему младенца. Еще одного маленького Штольмана в этот мир принесет она. Кто бы ему сказал, что в возрасте, когда впору внуков нянчить, он будет ожидать появления на свет третьего своего малыша, он бы никогда в это не поверил. А вот поди ж ты, дни-то на пальцах перечесть можно, что остались до рождения малыша. Мысли действительного статского советника вернулись к делу, из-за которого ему пришлось уехать в Берн. Тогда в июне, прибыв в консульство, Штольман узнал, что была убита жена бельгийского консула. Проходил какой-то очередной дипломатический обед, на котором дипломаты должны были присутствовать с женами или дочерьми. И вот спустя полчаса после того, как официальная часть закончилась, мужчины удалились выкурить по паре сигар, а дамы отправились пить кофе в небольшую уютную гостиную, как по привычке звали специально отведенную комнату в консульстве, где и поднялся ужасный переполох. Молодой мадам Ксавье стало нехорошо. И еще спустя пять минут женщина умерла. Месье Ксавье, мужчина спокойный по природе своей, поднял невообразимую шумиху. Такую, что все люди, его знавшие решили, что бельгийский консул помутился в рассудке из-за потери молодой жены. Масла в огонь подливали и сплетни, что моментально поползли не только среди прислуги, служившей при консульстве, но и среди самих дипломатов разных стран. Дело в том, что бельгийский консул женился только полгода назад, а до того почти десять лет проходил вдовцом. Ему было уже за пятьдесят, а молодой супруге только-только исполнилось двадцать. Что, кроме денег, могло привлечь девушку в мужчине? Ничего – так решили все. Между тем, молоденькая жена консула никогда поводов для сплетен не давала, вела себя до зубного скрежета прилично. По сути, кроме как с мужем, она никуда и никогда не выходила. Разве что иногда ее сопровождал секретарь бельгийского консула, господин Рено – мужчина тридцати пяти лет, уравновешенный, спокойный и преданный тому, кому служил. Поводов для сплетен соответствующего толка про него и жену консула не было. Из-за всей шумихи, что поднялась в связи со смертью мадам Ксавье, причиной которой однозначно было отравление, Штольман и доктор Милц, который и проводил экспертизу, почти неделю домой приходили только ночевать. И ладно бы только Яков все время был на службе, так нет, дипломаты требовали постоянного присутствия доктора, который проводил все новые и новые экспертизы, в которых не было никакого смысла. Дошло до того, что месье Ксавье распорядился вызвать из Бельгии толкового полицейского, который мог бы помочь русскому сыщику в раскрытии дела. И новоиспеченного вдовца ничуть не волновал тот факт, что Яков и сам уже дело раскрыл. Ему, видите ли, требовалось мнение еще кого-либо, и этим кем-либо должен был быть непременно бельгиец. К началу второй недели прибыл бельгийский полицейский лет тридцати пяти или чуть больше. Господин он оказался весьма и весьма занимательный. Небольшого роста, явно склонный к полноте, но пока еще не располневший сильно, с явно наметившейся лысиной в черных волосах. Но примечательным в нем было совсем не это. Голова полицейского, служившего помощником комиссара, чем-то напоминала яйцо, а главным украшением маленького бельгийца несомненно были усы. Аккуратные, с чуть завитыми кверху кончиками, явно напомаженные усы его являлись гордостью бельгийца, что носил имя Эркюль Пуаро. Человечек он был настолько комичный, что сначала Яков не мог взять в толк, как этот странный мужчина вообще может служить в полиции. Да еще и считаться одним из лучших в своем деле. При первой же встрече помощник комиссара Пуаро очень обстоятельно опросил всех свидетелей смерти супруги консула, а также всех присутствовавших на обеде. После чего попросил Штольмана рассказать свое видение дела. Яков, который еще три дня назад четко увидел для себя всю картину произошедшего, не привлекая к делу Анну с ее рвением помочь и вызвать дух убиенной, четко и ясно изложил свои соображения маленькому бельгийцу. - Проведя расследование, я пришел к выводу, что госпожа Ксавье покончила жизнь самоубийством. - С чего вы это решили? – вскинул брови Пуаро. - Если кратко, то факты таковы. Госпожа Ксавье мужа своего хоть и уважала, но никогда не любила. Замуж вышла скорее от безысходности. Я кое-что узнал о ее прошлом. Отец у нее молочник, мать – швея. Оба умерли, когда девочке не было еще и пяти лет. После чего она попала на воспитание к двоюродной тетке – сестре отца. Женщина хоть и относилась к ней хорошо, но все же по достижении десяти лет отдала в закрытый пансион-интернат. А что это означало? То, что девушка даже на каникулы могла поехать к тетке только в том случае, если та сама пожелает ее забрать. Остальное время она проводила в стенах пансиона. За девять лет обучения она на каникулы к единственной родственнице ни разу не ездила. По окончании пансиона, девушка удачно устроилась на работу секретарем младшего помощника нашего консула. Не секретаря Рено, которого можно считать чуть ли не правой рукой консула Ксавье, а какого-то десятого по очереди помощника, толку от которого, по сути-то, и не было никогда. Проработав несколько месяцев, девушка как-то случайно и попалась на глаза новоиспеченного вдовца. Уж не знаю, чем именно она его так привлекла, но спустя пять месяцев после знакомства Ксавье сделал ей предложение, которое она и приняла. Любовь? Нет, не было там любви. Скорее возможность устроить свое будущее. Я знаю, что такое любовь. И что такое любовь молоденькой девушки в частности. Но здесь любви не было. У консула страсть на лицо. Влюбленность, если хотите. А у молоденькой госпожи Ксавье и того не было. И вот несколько месяцев назад в их доме стал все чаще бывать секретарь Рено. Время от времени они, с разрешения консула, совершали прогулки по городу. Много говорили. И молоденькая девушка влюбилась. И чувство было сильным. А что самое главное, взаимным. Но о разводе и речи быть не могло. И тут у нее созревает план. Муж не молод. Может и умереть ненароком. А тут так удачно устраивают этот обед в русском консульстве. Если кто и заподозрит неладное, не поверив в естественную смерть, так всегда можно сказать, что муж сам виноват. - Это как? – с интересом уточнил бельгиец. - Отравлен консул был стрихнином. Вы ведь знаете этот яд? В малых дозах его иногда применяют при слабости сердечной деятельности. Вот госпожа Ксавье и решила использовать этот яд. В случае чего можно сказать, что у супруга были проблемы с сердцем, и он иногда употреблял в малых дозах алкалоид. А тут, видимо, переборщил с дозой. - И почему же тогда умерла жена консула, а не он сам? И почему вы говорите, что это самоубийство? – хитро сощурил глаза, чем-то похожие на кошачьи, Пуаро. - Яд доктором Милцем, а точнее его остатки, были обнаружены в фужере, из которого пила вино супруга консула. Но изначально этот фужер стоял рядом с ее мужем. Дело в том, что когда разливали вино, бокалы случайно поменяли местами. Мне об этом сказал официант. Похоже, что госпожа Ксавье капнула стрихнин в пустой бокал. Когда же его наполнили, то поставили рядом с ней. А не с ее мужем. Вот так и получается, что отравилась она сама. Хоть и не знала этого. Технически можно еще сказать, что виноват официант, поменявший фужеры местами. Но он не знал, что в одном из них яд, - закончил излагать свою версию Яков. - Знаете, господин Штольман, - делая ударение на последний слог в фамилии русского сыщика, заговорил помощник комиссара Пуаро, - я не могу понять лишь того, для чего сюда вызвали меня? Вы и так дело раскрыли. - Господин Ксавье слишком тяжело переживает утрату жены. Когда же я изложил ему эту свою версию произошедшего, он поднял ужасный шум. И решил убедиться, что я прав, а не пытаюсь развязать своим расследованием международный скандал. - Видите ли, mon ami, я использую в своей работе несколько непривычный многим способ. Я выслушиваю людей, а после устраиваюсь поудобнее в кресле и предоставляю серому веществу, что содержится в моей голове, делать свою работу. Мысль сильнее ног, мысль совершеннее оружия. И вот после нескольких часов размышлений перед моими глазами возникает ясная картина того, что произошло. Я делаю умозаключения опираясь на людей, их природу, поведение. Не всегда это у меня выходит быстро. Но мой метод работает всегда. И очень похоже, что и вы стараетесь использовать силу своего мышления, хоть и помогаете в деле себе и другими доступными вам способами. И это похвально. Итак, после того, как мои серые клеточки сделали свою работу, я пришел к тому же выводу, что и вы. Пожалуй, мне стоит расстроить господина консула, подтвердив ваши слова.

***

Улыбнувшись, Яков вынырнул из своих воспоминаний о том интересном маленьком бельгийце. А ведь он был прав. Штольман всегда старался пользоваться своими умственными способностями при расследовании. Хотя ему зачастую и приходилось побегать за преступниками. Но мысль была всегда на первом месте. И еще Анна. Анна всегда помогала, подталкивая его мысли в нужное русло. Ох, что бы он делал все эти годы без своей жены? Как бы жил, если бы тогда, в далеком 1890 году, не вернулся к ней? Пожалуй, никак не жил бы. Да и не было бы его сейчас на свете. Жив он только благодаря тому, что еще с той далекой зимней ночи 1889 года, проведенного с Анной в гостиничном номере в Затонске, он всегда знал, что ему нужно вернуться к ней, его Анне – его жизни, его сердцу, его судьбе, его женщине. Немыслима и невозможна его жизнь без нее. И он возвращался к ней. Всегда возвращался. Невозможно не возвращаться туда, где тебя любят и ждут. Где без тебя не мыслят жизни своей. И это правильно. Так и должно быть. Вот и сейчас, закончив бумажную волокиту, что так неожиданно возникла после того дела, он возвращается к своей Анне. К ней и детям. К ней и ее теплу, ее уюту, ее безмерной любви. Поезд прибывал на станцию. Совсем скоро он, Яков Штольман, переступит порог их нового дома, наскоро поприветствует всех домочадцев, вышедших ему навстречу, и устремится к той, ради кого живет. Она не выбежит первая его встречать, ведь сейчас ей это будет ох как нелегко. А потому он сам поспешит обнять ее, прижать к груди своей и жарко поцеловать в такие желанные губы.

***

В то время, пока Штольман спешил как можно скорее оказаться дома, Анна металась на кровати в их спальне. Рядом неотступно сидел доктор Милц, суетилась Настасья. Третьего ребенка в их семье также, как и двоих старших, примет он, верный, надежный друг и почти член семьи. Настасья будет помогать ему. А там в гостиной старших детей, родителей женщины, совсем недавно приехавших навестить детей, и дядюшку успокаивает Дарья Павловна, всего две недели как ставшая госпожой Милц. - Голубушка моя, Анна Викторовна, ну что ж вы делаете? Раз срок подошел, расслабьтесь уже. Вы не первый раз ребенка на свет приносите. Но такое с вами, ей-Богу, впервые. Вы же его словно не выпускаете, - уговаривал женщину Александр Францевич. - Нет, я не могу. Где Яков? Где он? Он мне так нужен сейчас, - словно в горячке причитала Анна. Она и сама не могла понять, почему с ней такое происходит. Но ей жизненно необходим был муж рядом. Зачем? Она и сама не знала. Просто он должен быть рядом и все. - Анна Викторовна, ЯкПлатоныч приедет так скоро, как уладит все дела. Вы же знаете, - доктор обеспокоенно смотрел на женщину. Поднявшись со стула, отошел к окну, возле которого стояла Настасья, ожидая распоряжений. Неожиданно Анна почувствовала присутствие того, кого в комнате быть не могло. Открыв глаза, женщина увидела рядом с кроватью дух бабушки Ангелины. А рядом с ней стояла еще одна женщина. Молодая, красивая, с русыми волосами. И необыкновенными серо-зелеными глазами. Глазами, что так Анна любила, в которых так часто утопала. Глазами, точь-в-точь как у ее Якова. - Аннушка, девочка моя, отпусти дитятю от себя. Ты же его мучаешь сейчас. Приедет скоро муж твой. Приедет. Девочка, ты же и себя и дитя погубишь так, - ласково проговорила бабушка, протягивая призрачную руку к голове Анны, словно бы пытаясь ее коснуться. - Доченька, сын мой скоро будет. Мы не обманываем. А пока он не пришел, я с тобой побуду. Ты только делай то, что доктор говорит. Пока не поздно. А мы рядом будем. Мы всегда рядом. - Вы не уйдете? – еле слышно спросила Анна Викторовна, чем привлекла внимание Настасьи и доктора Милца. - Голубушка, куда же мы уйдем? Никуда мы не уйдем, - взволнованно произнес доктор, думая, что Анна обращается к нему. - Послушай меня, Аннушка, вот ты сейчас ребеночка на свет произведешь. И жизнь твоя снова поменяется. Мы к тебе приходить не сможем. Ты б этом должна знать. Ты не пугайся. Но мы рядом будем. И я, и Анастасия Михайловна, - дух бабушки Ангелины кивнул в сторону второй призрачной женщины, что находилась рядом. – И Давид Абрамович рядом. И все-все, слышишь? Но ты нас больше никогда не увидишь. Больше не сможешь. Тебе это больше не нужно. Этот путь ты прошла. Дальше ты вступишь на новый путь. - Какой? – спросила Анна. - Что какой, Анна Викторовна? – не понял доктор. - Ты поможешь разобраться с таким же даром своему ребенку. Мы станем приходить не к тебе, а уже к твоему дитяте. Мы будем оберегать, помогать. Маленькие не боятся, они верят нам. Но и ты будешь знать, как правильно себя вести. Ты не повторишь ошибок своей матери. Ты поможешь принять дар, правильно им распоряжаться. И мужу своему это все сможешь объяснить. Дар твой уйдет. Он пойдет дальше. А любовь останется. И останется она навечно. Дух бабушки Ангелины ласково посмотрел на Анну, чуть отходя в сторону. Женщина закрыла глаза, стараясь расслабить тело и громко закричала, давая волю всем чувствам и ощущениям, что вмиг накрыли ее волной. - Слава тебе Господи, Настасья, скорее воды неси горячей. Рожает! – кинулся к роженице Александр Францевич, мысленно выдыхая. Теперь все будет хорошо.

***

Автомобиль остановился возле дома. Из него быстро вышел Яков Платонович и чуть ли не бегом устремился ко входу. Еще с момента прибытия на станцию неясное чувство тревоги поселилось в сердце мужчины. Как будто ему нужно срочно оказаться дома, иначе быть беде. - Папа! Ты приехал, как хорошо, - первой кинулась к отцу Софья. Послышался отдаленный крик, явно доносившийся со стороны их с Анной спальни. - Что случилось? – побледнев спросил Штольман. - Анна рожает. Да что-то не так было, - подлил масла в огонь тревоги вышедший навстречу Петр Иванович. - Что не так? Что с ней? - Яков Платонович, как хорошо, что вы вернулись. Мне мой Александр Францевич шепнул, что роды тяжкие у Аннушки. Вроде как уже и срок подошел, а она никак не могла начать. Сама, понимаете? Все вас спрашивала. Даже горячка началась. Чуть бредить стала, птичка наша, - ответила подошедшая Дарья Павловна. За спиной ее Яков увидел заплаканную тещу, которую ласково обнимал бледный Виктор Иванович. Услышав такой ответ, Штольман устремился в сторону спальни, где в муках рожала жена его. Подбежав к заветной двери, мужчина решительно рванул ее на себя и через какое-то мгновение был уже подле жены. - ЯкПлатоныч, вышли бы отсюда, не место вам тут! – не отрываясь от дела, произнес доктор Милц. - Вы мне это, доктор, каждый раз говорите. Но сейчас я точно не уйду, - Штольман накрыл лоб жены ладонью. - Ну, как знаете. Но уж не обессудьте, придется потерпеть все прелести появления человека на свет, - предупредил Александр Францевич. - Анечка, я рядом. Слышишь, родная моя? Я здесь. Я приехал, - тихо заговорил Яков, наклоняясь к жене и целуя ее в волосы. - Яша? Это ты? – Анна приоткрыла глаза. - Я, конечно я. - Хорошо. Они правду сказали. Они всегда мне правду говорили, - прошептала Анна, после чего сделала очередное усилие и негромко уже вскрикнула. - Кто они? - Бабушка и мама твоя. - Анна Викторовна, вы, право слово, нашли время для разговоров, - проворчал доктор Милц, - тужьтесь, тужьтесь, голубушка! Яков крепче сжал ладонь жены. Спустя несколько минут в комнате раздался плач ребенка. - Настасья, еще тазик неси и воды горячей. Это еще не все, - совершая какие-то манипуляции над плачущим ребенком, произнес Александр Францевич. – И Дарью Павловну сюда зови. Служанка быстро вышла из комнаты, а спустя несколько минут туда уже входила Дарья Павловна. - Доктор, что не так? Почему еще не все? – обеспокоенно спросил Яков. - Через несколько минут Анна Викторовна родит еще одного ребенка, только и всего, - улыбаясь, произнес доктор, отдавая новорожденного малыша супруге своей. Та бережно приняла малыша и завернула все еще плачущего младенца в пеленку, что передавалась среди детей четы Штольман практически по наследству. - Не понял, - растерянно произнес Яков, а Анна снова вскрикнула. - Ой, ну что непонятного? Двойня у вас, ЯкПоатоныч! Кстати, старший мальчик! Поздравляю, - пояснил доктор, вновь склоняясь над Анной, - тужьтесь, Анна Викторовна. Еще чуть-чуть осталось. Спустя четверть часа счастливый отец держал на руках двоих малышей. Новорожденный сынишка был завернут в пеленку, что когда-то подарила старая Патрина. Новорожденную дочь пришлось завернуть в новую совсем пеленочку, заботливо приготовленную Настасьей заранее. - Кстати, ЯкПлатоныч, а девочка-то ваша в рубашке родилась, - заметил доктор Милц, вытирая руки. - Это как? - Плодный пузырь. Она в нем была. В народе говорят, что будет счастливой. Но я вам так скажу. Счастье, что все вовремя получилось. - А это нормально? - Ну, как вам сказать. Такое часто бывает. Просто раньше не всегда успевали вовремя этот пузырь снять. Дети не всегда выживали. Но мы-то все успели сделать правильно и вовремя. Так что, все в порядке. Детишки ваши здоровы. Оба, - улыбнулся в усы доктор. - А Анна? Она слаба сейчас. Но с ней все в порядке? - С ней все будет хорошо. Просто она очень устала. Давайте детей уложим, вам тоже отдохнуть не помешает, - доктор протянул руки, намереваясь забрать одного из новорожденных, но Яков покачал головой. - Нет, вы идите. Мы тут сами. Идите. И нашим всем скажите, что все в порядке. Детей обрадуйте. Кивнув, доктор вышел из комнаты. Следом за ним супругов с детьми покинули Дарья Павловна и Настасья. - Яша, - тихо позвала Анна. - Я здесь. Мы все здесь. - Все? - Да, все. Я и наши малыши. - Малыши? - Аня, ты родила двойню. Мальчика и девочку. Ты не помнишь? – Яков удивленно посмотрел на открывающую глаза жену. - Я плохо помню все. Как будто в тумане. Больно было. В этот раз труднее, чем в прошлые. Но бабушка и мама твоя все время рядом были. А потом ты пришел. А потом я плохо помню. - Все хорошо. Просто ты устала. И роды трудные были. - Положи детей ко мне. Дай их мне, - попросила Анна, протягивая руки. Яков бережно уложил малышей на руки к жене. - Маленькие мои, мои хорошие, - вздохнула женщина, и по щеке ее потекли слезы. - Что ты, Аня? Все же хорошо, - Яков обнял жену, поддерживая детей в руках ее. - Я так боялась. Не знаю чего. - Не бойся, все ведь хорошо. Вот придут к тебе снова духи наших родных, ты их поблагодаришь за помощь, - улыбнулся Штольман. - Не придут. Они ко мне больше не придут. Никогда. Теперь они к кому-то из них приходить станут, - тихо проговорила Анна, глядя на детей. Яков лишь крепче обнял ее и детей, словно бы птица крыльями закрывая самых дорогих людей от всех бед внешнего мира. Время идет и жизнь меняется. Неизменным для него, Штольмана, будет лишь одно – его семья. Вот теперь эта семья стала по-настоящему полной. Какое это счастье, когда все родные и близкие рядом. Его семья. Его родная, любимая жена – самая прекрасная женщина на всем белом свете. Его дети, коих у него теперь четверо. Еще больше хлопот, еще больше ответственности. Еще больше любви и сердечного тепла, что они все будут дарить друг другу. Семья. И они все вместе. И так будет всегда. Даже если жизнь раскидает всех по разным концам земного шара, они все равно всегда будут вместе. Словно бы незримые ниточки связали их всех, сделав одним целым, единым и нерушимым. Семья. Нет для него ничего важнее всех этих людей.