Пирог с вишней

Осень, серая, глухая и мертвая поглотила улицы Парижа. В такое время года люди обычно пьют горячие напитки и редко выходят наружу, чтобы не подхватить какую-нибудь заразу. И говоря о заразе, не имеются в виду анархисты, жирондисты, патриоты или якобинцы. Снаружи становится совсем пустынно и единственное, что подает какие-либо признаки жизни — блики, играющие в лужах, что образовались в неровно положенной плитке. От беспрерывно проливающейся на площадях крови устают даже самые сильные бойцы – со временем, эти уставшие герои находят себе совершенно иные занятия. Ближе к вечеру солнце тонет в окисленном небе – такой красивый цвет, нежно-розовый и, одновременно с тем, темный у самого горизонта; густые, серые тучи с другой стороны заставляют невольно поежиться под их давлением, они идут с запада, грузные и плотные, за ними не будет видно этого солнца. В мастерской приятно пахнет пряностями и красками: вокруг абсолютный хаос и беспорядок. В помещении разбросаны полные картинами холсты, стол до верху завален кистями и палитрами с засохшими на них разводами, а стены, выкрашенные в соломенно-жёлтый, заляпаны темно-синей гуашью. Самый настоящий и искренний творческий бардак. Художница с неопрятным пучком сидит на небольшой табуретке, хмурясь и недовольно вздыхая; она заканчивает свою картину. Обычно она рисует цветы, но сегодня предмет ее обожания — это самое небо, именно сейчас оно кажется ей невообразимо красивым. Она опять хмурится. Ей отчего-то кажется, будто эскиз кривой, краска на холст ложится неровно и кисть линяет. Четверг, – отвлекается художница. – Никогда не бывает удачным. Арно ловко скользит по покатым крышам домов, искусно обходя пустоту меж зданий; он скачет с одного дома на другой по привычному маршруту. Еще немного, и он доберется до желанного им места. Оттуда открывается вид на самую живописную и все ещё зеленую улицу Парижа, где жизнь словно приостановлена; там необычно и по-непривычному спокойно. Там мало людей и всегда щебечут неизвестные птицы. А еще, там открывается вид на ту комнату с соломенно-желтыми стенами, которые сегодня оказались нечаянно заляпаны синей краской. Четверги, – пролетает в его голове. – Дни вполне себе удачные. Он частенько приходит сюда, на крышу ближайшего здания, чтобы полюбоваться девушкой и ее мимикой, которая меняется, когда та рисует со своей деревянной натуры. По-видимому, пустая деревяшка не передает никаких эмоций, как замечает Арно. Он спрашивает себя, чем он хуже неживого натурщика? Тем, что у деревянной пустышки нет и лица, а Арно может улыбнуться или поморщиться? Или тем, что деревянная кукла стоит так, как ее посадят, а Арно сам волен выбрать себе позу? А может Арно хуже тем, что способен думать и влюбляться, а кукла нет? Почему девушка не рисует с него? Он пожимает плечами. Сегодня он решил наведаться в гости к этой симпатичной незнакомке. Изучить работы, вестимо, мысленно даже позволить себе раскритиковать их. Девушка, безусловно, приглянулась французу; ему так же нравятся картины, что она рисует – нежные и приятные, светлые, они помогают забыть о том, что творится на улицах — липкие сцены: лежащие в неестественных позах люди и кровь, смердящяя железом. Забравшись в мастерскую, он часто осматривает разбросанные по комнате наброски и детально их изучает: ему просто-напросто интересно. Зачастую он делает собственные дорисовки – непонятные линии, или же пишет цитаты любимых прозаиков – цитировать Арно нескрываемо нравится. И вот француз опять сидит на этой самой закругленной крыше. Солнце давно ушло вниз, и небо окрасилось цветом, что был на светлой стене — в полуночно-синий. Дориан бесшумно проскальзывает в окно, слегка приложившись плечом о деревянный выступ. Это не имеет для него значения; он думает не о своей неосторожности, а совершенно о другом — об окнах. И почему она их никогда не закрывает? Либо действительно до абсурдного дурна, либо при других обстоятельствах, ситуация окажется до безобразия увлекательной? Спрыгнув с рамы и оказавшись в помещении, он проходит рядом с одной из многочисленных палитр, и, чуть потянувшись, подходит к полотну. Француз хмыкает: на мольберте стоит холст, на котором красуется невообразимая картина. Она не закончена, конечно, закрашена лишь половина, но даже в незаконченном виде она выглядит «практически шедеврально». Арно подходит ближе, помедлив, хватает плохо-заточенный карандаш в руки. Он всегда, кажется, лежит на одном и том же месте. Затем он аккуратно выводит какую-то надпись, оборачиваясь — признаться, ассасин не на шутку боится поколебать и без того беспокойный сон девушки. Далее он вырисовывает свои символы, подделывая заглавным буквам красивые хвостики. Будет так глупо, – думает Арно. – Если она проснётся. Дориан замирает на минуту, задумавшись. Что, если проснется? Это будет больше, чем глупо. Что же она сделает? Завизжит? Упадет на колени и будет молить о пощаде? Или бросится в нешуточный бой, кидаясь тем, что попадётся под руку? Это все так смешно! Даже девчонка. Худая, даже слишком, до некрасивого, невысокая, со светлыми веснушками на сильно выпирающих острых плечах и ключицах – лучик солнца. Половина сползшего одеяла валяется на полу, из-за чего бедро спящей остается открытым. Арно ухмыляется, ловя себя на похотливой мысли, но тут же прогоняет прочь весь азарт – это ведь несусветная наглость. Будучи не уверенным в правильности своих действий, он бережно укрывает упавшим одеялом сложившуюся калачиком спящую, отмечая про себя, что пол в ее доме шибко холодный. Он откидывает краюшек настолько аккуратно, что кажется, будто он укрывает им свою дочь. Этой ласки ему самому давным давно не хватает; начиная с самого детства и кончая настоящим – друзья тёплых чувств не разделяют, продолжая либо рвать глотки за непорядок на улицах, либо скрытно уничтожать неприятелей, соответствуя некоторым догмам, и лишь Арно, решивший отдохнуть от политической суеты, находит себе место на тихой улице Парижа: тут тебя не достанут ни братство, ни кто-либо еще. Он вздыхает, потянувшись за другим концом пледа, но тут же замирает, случайно коснувшись холодной рукой девушки. Ассасин закусывает губу, жмурясь и укоряя себя за неосторожность – непоседа с детства. Но все события тут же принимают другой вид, прибавляя еще одну проблему и без того запыхавшемуся Арно — Девушка открывает глаза.