Пирог с вишней

С каждым годом в своей жизни люди, строящие великие планы на ее остатки, обрекают себя на огромную ответственность. Часы, черт их дери, он забыл у неё часы! Его часы, те самые, сломанные, стрелка которых всегда указывает на одно и то же время. Как и когда он успел вынуть их из своего кармана? Арно немилостиво сметает записи на желтых листах бумаги и письменные принадлежности. Чернильница, крутящаяся на углу, повиновавшаяся случаю, так же улетает вниз, звонко стукаясь о пол. Внизу уродливой кляксой расползается ее содержимое и мужчина, совсем не обратив на нее внимания, устало закрывает лицо руками. Люди, бурно обсуждающие что-то все это время на нижних этаж кафе «Театра» затихают на мгновение, услышав негромкие звуки — в этой комнате всегда происходит что-то интересное. Ну как же он мог так уйти? Он — Арно Дориан, бросающий вызов властям, тамплиерам, да даже самому братству, Господу Богу! Просто сбежал, как это делают дети; мальчишки — уходят, утаив обязанности в таких же ветреных, как и они сами, мыслях. О чем же эта легкомысленность? О том, как посмеяться со знакомыми и напакостничать людям, проходящим мимо? Или о том, как в очередной раз сбежать из дома? Тот возраст, когда можно было жить беззаботно, прошел вместе со смертью отца. Как, конечно, такового — его, по сути, и не было. Так почему же сейчас он чувствует себя неловко? Так нелепо и скоро сбежать! Арно делает глубокий вдох и тут же выдыхает, чуть приподнимая голову, смотря в потолок. — Дьявол, — шепчет он, устало прикрывая глаза и постепенно успокаиваясь. И почему вообще такие мелочи стали большими проблемами? Бездействие — плохо. Остальное — тоже плохо. Дориан бросает беглый взгляд на вечно мешающие работать и противно тикающие часы, которые указывают на девять. Ровно девять. Он проспал примерно 6 часов. У француза, определено, есть еще достаточно времени, чтобы закончить вчерашнее и вернуться за вещицей, а потом, обязательно, к Ремилю — одному из близких товарищей, ассасину по совместительству; те познакомились, как только Арно появился в братстве. За улицами же должен кто-то приглядывать? Верно, верно, на самом деле, он лишь перекладывает свою ответственность на другие плечи. Художницы, должно быть, нет дома. Арно хмыкает и опускает взгляд на выбившийся воротник, поправляя его. Ему надо больше отдыхать и меньше заморачиваться по мелочам. В коридоре слышаться медленные шаги, а затем знакомый, скрипучий, противный голос: «Арно!». Это значит, что пора ретироваться, пока его не попросили выполнять какую-нибудь неинтересную работу. На улице, к этому времени, довольно тихо. Лужи высохли, оставляя за собой грязь и засохшие на плитке разводы; листья, безостановочно падающие с деревьев, и вовсе застыли на местах — все стало ветхим, хрупким и тонким, как форфор. Дома, ратуши, даже люди и те, словно ненастоящие. Арно совсем не любит осень. Крыши становятся невыносимо скользкими — на них тяжело устоять, особенно по утрам, когда влажные каменные выступы уже не кажутся такими надежными. Перчатки неприятно скрипят и тихонько сползают с рук — абсолютно каждая мелочь становится для Дориана большим неудобством. Лёгкий и ненавязчивый запах чего-то летнего, каких-то ягод, должно быть, или фруктов, ощущается мгновенно. Француз совершенно отказывается понимать, почему же этот район оказывается таким невинным, совершено не тронутым рукой революции? Он незаметно всматривается во вновь приоткрытое окно и выискивает причудливый силуэт той самой девушки и, оглядев помещение как можно детальнее, никого не находит. А значит, эта дама куда-то ушла, что как раз-таки приходится на руку довольному ассасину. В помещении ощущается стойкий запах лаванды, который сразу бьет по носу. Комната выглядит чуть иначе, ежели ночью: кровать не убрана, а мятое постельное белье превратилось в большой комок. На мольберте вновь стоит холст, и на нем, как ни странно, ничего не нарисовано. Ни карандашом, ни чернилами, ни даже краской — это просто обычный пустой холст; Дориан отмечает, что было бы неплохо посидеть здесь, за спиной художницы, вглядываясь в то, как она будет делать эскиз. Как жаль, что такой возможности и не предоставляется вовсе. Часы, он пришёл сюда за ними. Они покоятся на столе, рядом с другими мелочами, — там, где он их и оставил — все так же тихо и ненавязчиво тикая; все так же показывая одно и тоже время. Арно с жадностью забирает их, тут же пряча в передний карман камзола — потерять их ещё раз, как тогда, с этими дурацкими картами, он просто не сможет себе позволить — они являются его памятью, ниточкой, связывающей настоящее и прошлое; частичкой его самого. Вскоре он замечает, почему в мастерской так пахнет пряностями: возле большой палитры в вазе стоит засохшая веточка лаванды. Странно, что он не видел ее ранее; Арно думает, что в какой-то степени это нелепо. Внимание француза мигом переключается на книгу, лежащую рядом, меж листов которой находятся множество бумажных закладок. Кожаные перчатки проходятся по обложке, и он берет вещицу в руки. В самой книге он не находит ничего примечательного: темно-зелёный цвет не радует глаз, страницы потемнели со временем, однако не закреплённая записка, улетевшая вниз, его внимание все-таки привлекает. Арно наклоняется, поднимая рваный листок, и брови его съезжаются у переносицы; он невольно вспоминает, как Отец просил не хмуриться, предупреждая о появлении морщин. «Милая Амели! Погода в городе стоит неладная, впрочем, это не даёт повода для плохого настроения. Не могу сочинить тёплых слов, поэтому, посылаю тебе мсье Шарля! (Я полагаю, герой романа обязан тебе понравиться — уж больно он хорош) Наберись терпения. Со всей своей любовью, Софи» Амели, так вот как ее зовут. Ничем непримечательное имя для такой девушки. Забавно. Софи? Сестра, должно быть? А впрочем, это его уже не волнует. Дориан полностью сосредоточен на письме — его внимание и правда достаточно рассеянное, и, порой, рассеянность эта, все же, оказывается опрометчивой. Дверь с режущим скрипом открывается и Арно замирает, тихо чертыхаясь, проклиная абсолютно все живое, когда-либо существовавшее на этом свете. С взъерошенными волосами и с заспанным лицом, на пороге стоит художница, та самая! В костлявых ручонках она держит расписной поднос, на котором мирно покоятся два кусочка пирога, фарфоровая кружка и небольшая сахарница, подстать подносу. Амели с испуганными глазами застыла на месте и, видимо, не знает, что ей делать дальше; затем она переводит взгляд на кружку с чаем, секунду разглядывая ее незамысловатый узор, а затем вновь на пришедшего. Ох, Арно готовится. Он ожидает криков, но, как ни странно, этого не происходит; вместо этого Амели растерянно оглядывается вокруг себя. По ней видно, что она напугана — он пристально смотрит в серые глаза, пытаясь не съязвить или не рассмеяться из-за нелепости происходящего, сохраняя при том серьёзное лицо; и медленно кладёт записку, прочитанную им ранее, на краюшек стола. Далее он дарит ей очаровательную полу-улыбку, взамен на её удивленный взгляд и делает уверенный шаг вперёд. Под сапогами скрипят половицы. Арно слегка наклоняется, аккуратно кладя руки на поднос, фиксируя его края — у француженки трясутся кисти, а вместе с ними и все остальное ходит ходуном с неприятным цоканьем и стуком по металлической поверхности. — Аккуратнее, Амели, — спокойно начинает Арно. — Не уроните поднос. Происходящее выглядит как спектакль, проработанный ими сотни тысяч раз. Она же — актриса, некогда прогуливающая репетиции, вечно забывающая текст её реплик, и вот сейчас сценарист за кулисами покраснеет от злости: сколько раз он просил это запомнить! Дориан медленно забирает предмент у дамы, и — посчитав это правда нужным — разворачивается, размерными шагами направляясь к столу. Его действия прерывает несмелый голосок: — А откуда Вы..? — Записка, — мягко отвечает Арно. — А.. — Арно, — он улыбается, с осторожностью ставя поднос на стол, поворачиваясь лицом к хозяйке дома. — Хотите чаю? — аккуратно спрашивает девушка, выждав пару мгновений. Мысленно встаёт вопрос: а должна ли вообще она предлагать ему чай? Арно невольно усмехается и художница, смущенная такой реакцией, щурится. — Прошу прощения, – он кивает, и, помолчав, добавляет: – Я очень тороплюсь. — Что ж, — вдруг расправляет плечи Амели. В таком случае, — вот она и перестала его бояться. — Всего вам хорошего, Арно. — До свидания, Амели! — протягивает он, будто напевая. А-ме-ли, столь звучное имя. Стоя на раме, он мягко кивнул художнице, поблагодарив, видимо, за предложение чая. Амели долго маялась: он ей, само собой, ни кем не является, но когда он спрыгнул вниз, девушка вдруг дёрнулась, представив, что там может быть достаточно высоко, чтобы переломать ноги и рванулась к окну: — Погодите! — вскрикнула она, подавшись вперёд. Правда, Арно её уже не слышал — он мягко приземлился на землю, прокладывая свой маршрут до одной из площадей Парижа.