Voluntate Dei

— Боженька нам уже не поможет. Я смеюсь снова, надрывно и больно, прохаживаясь по твоему хребту; не физически, но — морально, меняя тебе взгляд, перебирая кости и ломая ребра, чтобы научить дышать. Жадно, как в последний раз перед озарением и смертью — в нашем случае это одно, равнозвучно и равнозначно; и хочется орать: научись ты, блять, уже жить. Жить и смотреть на мир незамутненным взглядом. И видеть, как он горит заживо. Гниет, расползается белесыми червями по трупу нашей веры. Медленно проваливается могильной землей под ногами, погребая под собой. Видеть превращающийся в бездну мир — такое занятие выдается не каждому, чувствовать его предсмертный хрип и желать добить из остаточной обесценившейся человечности — почти никому, да? Странное, мазохичное желание уничтожить самого себя вместе с миром? Вполне быть может… А впрочем, ебал я эти сомнения, и будь что будет, да, господин инквизитор? Ну давай, ответь мне что-нибудь, хоть кивни, хоть глазами сверкни. Давай… Подъем. Встать. Хватит уповать на ложного Бога, Он тебе не поможет, Ему нахер не сдались наши проблемы, Он мог бы закончить это давно и убить всех нас, но не сделал это из блядского человеколюбия, быть может. И за это я не могу Его не ненавидеть. Слишком резко? Ну извини, я порушу тут твой уютный мирок, ты ведь не против? Просыпаешься? Медленно, слишком медленно, а впрочем, мне это нравится, я давно не чувствовал себя настолько живым. Последний раз — на пепелище нашего утерянного Рая; последний раз — когда видел, как ангелов рвет в клочья голодное воронье, разгрызая плоть клыками и упиваясь ее сладковатым вкусом. — Устроим напоследок еще один Армагеддон? Ладно, не смотри на меня так. Не смотри так, будто хочешь сказать одно единственное и бесповоротное «да». Шутка. Да, я психованный мудак, спасибо. А ты… А, что уж теперь… Добро пожаловать в нашу жизнь. Ты ведь такой же, тоже хочешь видеть, как догорит медленно тлеющий до сих пор Рай, как издохнет Бог. Ты ведь сам звал спасение. Весь мир звал. Бог звал. «Придите и умрите, полуразложившиеся твари» «Я не прощаю вам все вечные грехи ваши» «Идите вы нахуй со своим воем и песьим скулежом» «С п а с и т е» И я готов рискнуть, а ты? Убить Господа и стать легендой, а? В лучшем случае нас ждет забвение во тьме (ты ведь составишь мне там компанию?); в худшем — грандиозный триумф. — Когда придет время, не бойся стрелять. Даже если в меня. — Что? Ты про?.. — Забудь. Не надо улыбаться и нести что-то про сон. Помню я один, ты в нем, помнится, сам помер. Сгорел, что ли?.. Вот ведь какой конец, охуенная шутка, а, господин инквизитор? Не-не, молчу. Слушаю. Внимательно, не сомневайся. Ты продолжай. Горел — и пусть. Ты сейчас не выгори, хорошо? «Люди живут, чтобы спастись» Это я зря бросил, а тебе ж запомнилось. До кости въелось в память, выжглось где-то там внутри. А я с самого начала видел, что спасения для тебя быть не может — ты сам немножко против, огрызаешься и рычишь на каждого, кто подойдет. Какое уж тут… — Мое спасение было во тьме, знаешь? А делаешь успехи. Я как-то этот момент пропустил… Ну да, башка еще болит, сам говоришь — трижды ударили. В этом же все и дело? — Да ты слушаешь меня вообще?! А ты глянь, полбутылки вылакал и осмелел, глаза горят — чистый звереныш. Такой кому хочешь глотку перегрызет, вырвет трахею зубами, не боясь захлебнуться… — Боженька нам уже не поможет, — не в тему отмечаю я. — Потому что Его нет! — пьяно доносится в ответ. — А если б был, то этому ебанату точно надо бы прострелить башку! Влааад? Эй, Войцек! Я не настолько пьян, чтобы не видеть, как у тебя глаза стекленеют! Хватит самокопаний, я тут пью в одиночестве! — Что еще? — Обещай мне, что мы до Него доберемся! — Да легко. Обещаю. Вот так. Очень даже просто. А обещания, знаешь ли, надо выполнять, хоть ты и не вспомнишь завтра ничего. Зато у меня память хорошая. С самого начала.