Voluntate Dei

— простите грехи мои, падре, — так ведь надо начинать? Прощение у бога молят не так, конечно же, но раз уж нет его, то к чему следовать правилам, писанным как бы по его словам? Достаточно просто поднять голову к небу, улыбнуться, оскалиться и подумать, что как же, черт возьми, жаль, что это не мои пальцы сомкнулись у него на шее. Добро пожаловать в ад — здесь у нас ненавидят просто так, от вечной скуки. Мне бы хотелось навсегда показать его богу, знаешь? Пусть вдруг поймет, каково это — быть никем, когда за оскалом прячется пустота. — ненавидь меня, боже, — так ведь будет легче для всех. Жаркий песок засыпается за воротник, когда ты падаешь, задыхаясь от удара в живот, щекой проезжаешься по старым осколкам, кровь льется в багровый песок и течет по губам, только запрокинуть голову и расхохотаться, чувствуя стекающую в горло кровь. — падать всегда больно, но откуда господу знать. Пахнет горячим металлом, раскаленным безжалостным солнцем, пахнет кровью до тошноты, тело дрожит слегка после драки, крик клокочет в глотке, забив ее, что не продохнуть. Улыбка на лице — почти детская, радостная — ах, если бы картину не портили клыки да красные огоньки пожара вокруг расширенных зрачков! Руки все в крови, на пальцах крупные брызги — что пригоршня спелой вишни, истекающей соком. Не человек, а сплошная сталь — такой только резать кого-то или гробы забивать. — иконы сгорают, а храмы лежат в руинах; загнать бы тебе, господи, меж ребер крест, на котором умирал твой сын, чтобы хоть немного царапнуть сердце. Можно кричать, что война — это мир, захлебнувшись дешевенькой книжкой про страну, где все всегда хорошо. Настоящая война — это у нас здесь, внизу, среди алого на алом, среди всполохов огня до неба — я знаю, как их надо сжигать, чтобы все горело так, чтобы запах паленой плоти разъедал легкие и тяжелым смрадом клубился в воздухе напополам с адской пылью, я знаю! — и не смотри, что меня трясет, это совсем не важно, — понимаешь, от своих ролей устаешь. Лучше слушай мой голос, сорванный злым криком до хрипоты, каждый вздох, каждый взгляд, каждый стон — не вздумай что-нибудь упустить, иначе ведь ничего не останется. Коль избрана роль бога — изволь уж ее исполнять, говорят мне голоса из зеркал, и остается мне только и дальше стоять над другими и что-то им кричать. — наша свобода стоит ровно тридцать серебренников, а я умею платить одной только сталью. Однажды забыть себя ради роли — это не мой конец, потому я и говорю тише, глядя ясно и мрачно в знакомые глаза цвета твоего, господи, неба: — встречай меня с револьвером, слышишь? Где-то там, в груди, из-за ребер, еще слабо бьется почти человеческое сердце. А ты стреляй мне твердой рукой в висок. — я ведь тебя люблю