Voluntate Dei

Иногда Каре всерьез кажется, что чем дольше и усерднее она разбирает накопившиеся на рабочем столе бумаги, тем больше их становится. Они увеличиваются с помощью какой-то неведомой и страшной магии, плодятся там, шурша страничками. Никогда бы она не подумала, что Сатане приходится иметь дело с таким бешеным количеством бумажной волокиты, хотя сама-то сдавала в свое время Люциферу кипы отчетов. Бесконечные цифры, подписи-печати-сигилы, испещренные разными почерками листы… Кара убито вздыхает, откидывается на спинку тяжелого кресла с мощными подлокотниками, в голове гудит напряженно, точно рой озлобленных пчел; Вельзевул сочувственно и тонко улыбается, перебирает документы, точно карты тасует. Кара слепо ведет рукой по разложенным перед ней в неаккуратные стопочки бумагам, пока не натыкается на одну, крайне непохожую на другие. Бумага не из Преисподней, недостаточно толстая, чернила — кажется, тоже, таких ярких здесь не делают. Но самое странное — почерк, корявый, очень детский, заставляющий Кару приподняться и податься за листочком вперед. После однообразных отчетностей с нижних кругов все кажется неплохим способом отвлечься, поэтому она уверенно вцепляется в лист. «Дорогой Сатана, — читает Кара, чувствуя, как на лице ее маской застывает растерянно-изумленное выражение, — в этом году я старался вести себя очень хорошо, чтобы получить подарки…» — Вель, это шутка такая? — громко спрашивает она у Вельзевула, размахивая листом, как белым флагом. Ее ближайший советник почти паникует, кажется, хотя и видит прекрасно, что Кара хохочет в голос, отвлеченная этой забавной запиской. — Если знаешь, у людей скоро Рождество, — издалека заходит он. — Они все еще его отмечают, хотя оно давно утратило связь с Христом, мне кажется. И у них принято писать письма Санте, это такой… мифический персонаж, которого они придумали, чтобы… чудеса, так сказать… — Мне две тысячи лет, я знаю, кто такой Санта, — нетерпеливо перебивает Кара. — Почему это лежит на моем столе, хотя я не особо смахиваю на добренького волшебника из сказки, а? — Некоторые дети не особо правильно пишут слова. А еще есть такая болезнь, дислексия, кажется, — послушно объясняет Вельзевул. — А Санта и Сатана несколько похоже звучит… Но нам все доставляют, куда еще девать конверты? Кара ухмыляется весело, рассматривая кривые буквы, старательно выведенные детской рукой. У нее — не у нее, конечно, у Санты — просят радиоуправляемый вертолетик, скромненько вворачивая в конце: «Или щенка, если мои родители будут не против». Внизу пририсована совершенно нереалистичная елочка из трех треугольников. Какая… прелесть. — И часто такие письма приходят?.. — Кара задумчиво постукивает по столу пальцами. — Обычно лично до Сатаны они не доходят, их отсекают еще на почте… Но случаются досадные исключения. Вельзевул внимательно наблюдает за Карой, точно ждет, что она что-то скажет. Укорит, что его подручные плохо делают свою работу и засоряют ее стол лишним? Кара и сама понимает прекрасно, сколько бумаг кочует по Аду в конце года; да и от письма ей неожиданно приятно, хоть умом она и понимает, что писалось оно вовсе не для нее. — Денница, я даже не люблю детей, — бросает Кара почти сердито, обращаясь к бумажке. Слыша это, Вельзевул тихо и вежливо улыбается. Вельзевул счастливый отец, вспоминает Кара, хотя это не так-то просто забыть: неделю назад она зашла в гости и его детеныш, Ишибел, висла на ней и пыталась стащить с шеи Кары амулет, неожиданно ловко справляясь для двухгодовалого демоненка. Письмо от неизвестного мальчишки отвлекает Кару надолго. Она мало что знает о человеческом празднике, почти все — понаслышке или из глупых рождественских комедий, которые они иногда смотрят с Ишимкой, выбираясь в мир людей. Задумчиво насвистывая прилипчивый мотивчик из одного из таких фильмов, Кара наливает себе немного виски, когда заканчивает с работой, и Вель исчезает из кабинета и не может коситься на нее укоризненно. Кто лучше поможет с человеческим праздником, чем человек? Именно поэтому Кара проводит кончиками пальцев по амулету связи и терпеливо ждет, пока ей ответят. Сидеть, в такт мыслям раскачивая рюмкой, приходится прилично долго. Наконец вызов принимают, когда она готова отчаяться и вовсе забыть об этой идиотской идее… — Привет, Кара, — бодро гремит голос Влада внутри головы; магия связи — это всегда демо-версия раздвоения личности. Вместе с Владом в ее разрозненные мысли врывается шум улицы, людей, машин — живое дыхание зимнего Петербурга. — На дежурстве, не отвлекаю? — Да какое дежурство, это мы тридцатого в ночь в усилении этом долбаном, — отмахивается Влад. — Развлекаемся пока, двадцать четвертое же. У нас, конечно, не Рождество, но к Новому году уже все украсили. Хотя я всю жизнь католическое праздновал, никак не отвыкну… Инквизиторство сказал, что на Новый год ему больше всего на свете хочется простого человеческого поспать, но про сегодня он ничего не говорил, так что я решил, что надо пошататься по городу. Еле вытащил, гуляем вот по центру, на елочки смотрим, огоньки прикольные, все так сияет… А у тебя что-то серьезное? Конечно, Кара честно рассказывает ему про письмо и обещает даже показать при личной встрече. — Ты подваливай, кстати, к вечеру тридцать первого, — предлагает Влад вдруг, улучив нужный момент. — Не вздумай спорить, мы уже все спланировали с Ишим, это обязательно. Елку нарядим, Ишимка вкусное что-нибудь сварганит… или я помогу тоже, что уж там… Кара не сразу осознает, что ее приглашают праздновать этот непонятный человеческий Новый год — даже не Рождество, а нечто совсем уж странное. — Вам, вроде, и без нас весело… — неразборчиво говорит она. — То есть, вам с инквизиторством. — Не-не, приходите, Новый год — семейный праздник, — кажется, обижается Влад. — У Ишимки очень тонкий эстетический вкус, она точно подскажет, как все красиво оформить. Я уже дождика этого блестючего натащил домой, мишуры хоть завались, елка стоит… — А зачем?.. — Не знаю, — огрызается Влад. — Инквизиторство попросил найти что-нибудь к празднику, и я… увлекся. У нас еще огоньки есть, ну, гирлянды. — Детский сад, Войцек… Только недавно день рождения Яна праздновали, и вот ты опять что-то выдумал. У него там кто-то шумит, кричит, отдаленно грохочут залпы салюта. Кара отстраненно смотрит на часы, но не удивляется: в Петербурге темнеет рано. — Зачем люди столько праздников выдумали? — выпаливает она то, что долго уже мучает ее. Влад задумывается ненадолго, замолкая. — Кто-то скажет, законное обоснование для пропущенной рюмки, но вообще… Каждому человеку свойственна вера в чудо, Кара. Во что-то светлое, радостное, яркое. И любому хочется вырваться из рутины, из одинаковых рабочих дней, чтобы провести время с людьми, которые дороги. — Так что мне делать? — спрашивает Кара немножко растерянно. — Не знаю, сама подумай. Стоит ввязываться в это или легче, как Люцифер, игнорировать детские опечатки. Не в сказке живем, в конце концов… Ладно, я побежал, тут Аннушка подвалила с закуской… а, нет, это ее парень. Надо же, как просто перепутать. Приятно поработать с бумажками. Кара не уверена, слышал ли он ее разъяренный рык или вырубил амулет прежде. Без болтовни Влада в голове, по скорости сопоставимой с пулеметными очередями, приятно пусто, но она уже сосредотачивается на другом образе. — Как будет время, достань мне какого-нибудь мирного щенка от наших гончих, — просит она Вельзевула. — Отправить мальчишке из Англии. Да, тут адрес есть. Спасибо. Она улыбается, перечитывая снова, глядя опять на «дорогой Сатана…», и наливает себе еще с чувством выполненного долга. Творить чудеса неожиданно приятно — как бы не войти во вкус.