Стон

Он ненавидит свое тело. Его красоту. Его чувственность, рвущуюся сквозь фарфоровую бледность и болезненную худобу. Ненавидит грязную страсть, которую оно вызывает. Стоны и шепот, всхлипы и грубая брань сливаются в бесконечную какофонию и нестерпимой болью разрывают висок. Затраханная шлюха. Дорогой хастлер — не каждому по карману. Шерлок. От него почти ничего не осталось — агония духа, последние штришки к разлагающемуся портрету.* При этом он так притягателен, что одним своим появлением вызывает сотрясение воздуха, вселенский выдох, всеобщий пламенный взор. Он сидит возле барной стойки, невозмутимо потягивая вино, а атмосфера вокруг него стремительно накаляется, и огонь устремленных в его сторону взглядов прожигает лопатки. Сегодня всё будет как всегда. Его снова возьмут чьи-то руки: шершавые и сухие, влажные и холодные — неважно, какие. Но неизменно дрожащие от нетерпения, сжимающие жадно и больно. Сладкая шлюшка… сладкая… Трогают, лижут, сосут. Ненасытные. Избранные. Смотрят глазами, полными тоски и желания. Но больше никогда не подходят. Шерлоку все равно. Его тело давно уже не чувствует ничего, кроме отвращения и пустоты. А взгляды не оставляют на нем следа. Лишь один тронул душу. …Он снял Шерлока на всю ночь. Бережно, почти нежно уложил его на спину, накрыл немолодым, но всё ещё мускулистым телом и вздохнул с восторженным облегчением: «Боже мой…» И впервые Шерлока не затошнило от омерзения. От мужчины приятно дохнуло свежестью. Жесткие губы ласкали исступленно и жадно: покрывали поцелуями живот и бедра, стонали от мучительного желания обладать этой доступной молодостью, впитывать аромат горячей, душистой кожи. Его благодарная страсть внезапно передалась Шерлоку и захватила всецело. Эрекция была болезненно-твердой, жаждущей. Он возбуждался редко и слабо, но почему-то именно это лишало разума тех, кому однажды посчастливилось им обладать. Заводило. Пробуждало фанатичный азарт. Особым, необъяснимым чутьем они понимали, как силён и вынослив может быть этот удивительный хастлер, как восхитительно сладок его недоступный оргазм. Но Шерлок оставался холодным и безразличным. От жадных ласк он каменел, жестокость его не пугала. Да и что могло его напугать? И только этот старик, изрядно побитый жизнью и давно потерявший мужскую силу, непонятно как вызвал в Шерлоке возбуждение. Он сотрясал его тело вибратором, вводя до упора, вынимая и снова вводя, и в сочетании с томительной нежностью поцелуев это вызывало необычайные ощущения. Шерлок откровенно и громко стонал, вскидывал бедра и не выпускал из рук налитый кровью член, сжимая его и поглаживая, стараясь продлить забытое наслаждение. А потом старик жадно ему отсасывал, и Шерлок кончил с отчаянным криком, дрожа от ярчайшего удовольствия и крепко прижимая лицо мужчины к лобку. По венам неслась блаженная радость. И пустота взмыленного, освобожденного паха тоже была блаженной. — Парень, парень, какой ты сладкий… И чистый. Откуда ты? — вливался в него потрясенный шепот, и хотелось плакать от невыносимой тоски. — Трахая тебя, можно умереть… Лишь сейчас, теряя сознание от боли, скрутившей избитое тело в горячий жгут, Шерлок по-настоящему понял, как прав был его случайный любовник, и какова цена его последнего наслаждения. Проникновенным, наполненным нежностью голосом ему всё объяснили. Зверски и страшно избили. А потом целовали руки, прижимая тонкие пальцы к ненавистным губам. Лежа в роскошной кровати и слушая дыхание спящего рядом мужчины, Шерлок задает себе один и тот же вопрос: в чём секрет? почему ему так отчаянно, так невыносимо хочется жить? *Намек на портрет Дориана Грея.