Стон

После завтрака Садерс не появился ни разу, но для Шерлока это ничего не меняло — Садерс был рядом, слишком близко, чтоб забыть о нём даже не миг. Тяжелое дыхание, крепкие руки, горячее прикосновение кожи… Шерлок сразу поверил в его любовь. Даже не искушенный в сердечных привязанностях, он услышал и муку, и боль, и страдание. Страсть не ломает душу, душу ломает любовь. Садерс его полюбил, и это было страшнее самого яростного влечения. Маленький дом был не просто ловушкой — Шерлок задыхался в нём, будто похороненный заживо. Он ходил из угла в угол, меряя шагами столовую, которая казалась ему единственно безопасным местом, и на этот раз мысль работала четко. Но ясность её лишь обостряла отчаяние. Любовь — неиссякаемый источник проблем, Шерлок всегда был в этом уверен. Он сторонился её, как врага, прячущего под слащавой любезностью жажду убийства. Как преданно льнущего хищника — ласкового и покорного, но каждую минуту готового вцепиться в горло зубами. Любовь предавала, мучила, превращала в раба, затмевала разум. Любовь Садерса была способна на самое худшее — она убивала, и делала это легко. Входная дверь оставалась открытой, и это только доказывало, насколько его противник уверен в собственной силе. И в том, что пленник его никуда не уйдет. Путь открыт, и никто тебя не удерживает. Что же ты медлишь? Беги! Вслед тебе не помчится свирепая свора. Только никуда ты не побежишь, мой мальчик… Да и глупо бежать от Судьбы. Ветер взъерошил волосы, пробрался под тонкую ткань рубашки, надувая её бесполезным парусом. Шерлок вернулся в дом, плотно прикрыв за собою дверь. Спать хотелось смертельно. Глаза слезились, зевота одолевала, стучало в висках, и тело дрожало в ознобе. Но комната, в которой он провел мучительно долгую ночь, вызывала в Шерлоке отвращение. Тонкие простыни, подушки, свечи… Свитое безумными руками гнездо. Шерлок опустился в  кресло и закрыл глаза. Немного освежающего сна. Совсем немного. Иначе голова разорвется от боли… * …Разбудило его легкое прикосновение губ. Он резко вскочил, но сильные руки прижались к плечам, вновь возвращая его на место. — Успокойся. Ты спал, слегка приоткрыв рот, и устоять было невозможно. Твои губы созданы для поцелуев, ты это знаешь? От измученного Садерса не осталось следа. Перед Шерлоком стоял обаятельный, сильный мужчина в отутюженных брюках и светлой рубашке с засученными рукавами. Свежий, улыбчивый, добродушный. Но глаза оставались прежними — сумасшедшими, полными жажды. Только на этот раз они смотрели уверенно. Что-то изменилось, и Шерлок это сразу почувствовал. Тот, кто стоял перед Шерлоком, сияя насмешливым взглядом, не стал бы хрипло дышать, припадая к дверям. Он не медлил бы и секунды. Поцелуй был началом. Шерлок хорошо понимал, что ему не вырваться, что если и существует выбор, то это выбор между тем, чтобы бороться до последней минуты, и тем, чтобы сдаться сразу. Но что-то подсказывало ему, что Садерсом всё предусмотрено, и выбирать уже не придется. — Мальчик мой, ты неважно выглядишь. Я ужасный хозяин, надо это признать. Дорогой гость не ест, не спит… Неужели в этом доме тебе так плохо? — Он присел в стоящее рядом кресло и вытянул ноги к камину. — Люблю тепло. Он развлекался, наслаждаясь своей безграничной властью, своей уже наполовину одержанной победой. Говорить не хотелось, не хотелось даже сопротивляться. Шерлок ненавидел себя за слабость и трусость — качества, о существовании которых не подозревал до этого дня. Ещё там, на Бейкер-стрит, надо было решиться на противоборство. Пусть неравное, пусть заведомо обреченное на провал. Не было бы сейчас мерзкого чувства, что испугать его оказалось очень легко. Садерс закинул ногу на ногу, потирая ладони. — Мерзну… Старею или волнуюсь, как ты считаешь? —  Он плутовски улыбнулся. Молчание Шерлока не вызывало в нем раздражения, казалось, он находил удовольствие в собственной, не находящей отклика, болтовне. — Что забыл ты в пыльном и скучном Лондоне, Шерлок? Кто тебя ждёт? Друзья? Но ты ими не обзавёлся, не считая двух-трёх полезных людей. Расстраиваешься из-за миссис Хадсон? Так она, слава богу, жива и здорова. Да и кто тебе миссис Хадсон? Квартирная хозяйка. Случись с ней что-то ужасное, вряд ли ты будешь горевать слишком долго. Надо подбросить дров… Поможешь? А впрочем, сиди. Я люблю сам добывать тепло. И добиваться. О чём я только что говорил? Здесь так хорошо, спокойно и тихо. А Лондон… Обстановка в Лондоне весьма неуютная — убедись в этом сам. Пресса не лжет, я полагаю. — Он грациозно скользнул к столу и, вернувшись, опустил газету Шерлоку на колени. — Такие ужасы, — сокрушенно покачал он головой. — Куда только смотрит лондонская полиция? По спине пробежал озноб. И без того холодные пальцы внезапно окоченели, словно Шерлок находился не в жарко натопленной комнате, а в промозглом сыром подвале. Он знал, что сейчас увидит собственный приговор, но всё-таки нехотя взял пахнущие типографской краской листы. Отныне этот запах навсегда станет для Шерлока запахом безысходности. «Пять бессмысленных избиений, произошедших одновременно в разных районах столицы, потрясли этим утром жителей Лондона. Полиция в тупике. Ни социальным положением, ни местом работы и проживания, ни образом жизни жертвы не связаны. Пятеро молодых мужчин избиты с необъяснимой жестокостью. Двое из них по-прежнему не пришли в сознание, и врачи не дают никаких гарантий. Трое, несмотря на тяжесть полученных травм, по медицинским прогнозам находятся вне смертельной опасности, но о скором выздоровлении не может быть речи. Следствие ведется лучшими сотрудниками Скотланд-Ярда». Лицо Шерлока заливала смертельная бледность — перед ним был игрок нечестный и беспощадный. — Помнится, речь шла о… любви, — с трудом выдавил он, ненавидя само это слово, за которым скрывались лишь похоть, грязь и зависимость. Но Садерс не удивился. — Да, я люблю тебя. Тебя что-то смущает? Не напрягайся. Для тебя любовь только слово. Для меня… Конечно я тебя понял, мой мальчик. Рай, облака, сладкие грёзы… О боже! Надеюсь, ты так не думаешь. Любовь — всего лишь частица того, кто любит. Для нищего — жалкие крохи от пресного пирога, для богатого — блестящая мишура. Для такого грязного безумца, как я, грязь и безумие. Всё просто. Я всегда беру то, что хочу, а способ достижения цели касается только меня. Надо убить — убью, не проблема. Одним ничтожным червём станет меньше — какая разница? Я давно уже не жалею людей. Они этого не стоят. Бог дал им в дар прекрасный, благоухающий дом, они превратили его в помойку. Кого мне жалеть? Очередную крысу, копошащуюся на этой помойке? Ради того, чтобы ты задрожал в моих объятиях, я истреблю полчища этих крыс — безжалостно. Что-то я много болтаю сегодня… Чай? Ланч мы пропустили, и ты, наверное, голоден. К чаю я приказал приготовить немного закусок. Ох уж это ваше печенье… Нет, ни за что! Переход был так резок и нелогичен, что Шерлок непонимающе посмотрел в сторону Садерса. Всё это время он не отрывал глаз от яркого пламени, весело и уютно пляшущего в камине, слушая голос, выносивший приговор человечеству обыденно и беспечно. Он понимал, что сегодня ему не будет пощады. Каждый жест Садерса, каким бы невозмутимым он ни казался, говорил о крайней степени возбуждения. Хищник уже прижался к земле, нетерпеливо ерзая брюхом, и приготовился к нападению. — Что с тобой, Шерлок? Ты потерял голос и слух? Я предложил перекусить — силы тебе понадобятся. — У меня пропал аппетит, — тихо ответил Шерлок, бросая газету в огонь. — Дело твое, потому что ужинать тебе вряд ли придется. Вскоре я намерен затрахать тебя до изнеможения. В глазах Шерлока вспыхнула ненависть, и Садерс содрогнулся как от ожога. Но виду не подал и ослепительно улыбнулся. — Не хочешь трахаться? — Не хочу. — Захочешь. Будешь кончать и хотеть ещё больше, ещё сильнее. Мне ли не знать… — Стокгольмский синдром? * — усмехнулся Шерлок. — Сколько таких, как я, прошло через ваши руки, господин Рематус? Сколько любви вы получили через боль и страх? И сколько ненависти? Садерс едва сдерживал захлестнувшую его ярость. Он, конечно, не рассчитывал на покорность, но и презрения не ожидал. Ненависть возбуждала, разгоняла кровь, презрение же делало слабым. Он знал, что в словах Шерлока нет и доли правды, но все равно на одно мгновение почувствовал себя отвратительно жалким и… старым. Ему потребовалась вся его выдержка, чтобы сохранить спокойствие и даже снисходительно улыбнуться. — Мальчик мой, когда я возьму тебя, и ты узнаешь, как сладко кончать не в собственный потный кулак, а в сосущий рот, ты поймешь, что мне не надо кого-либо принуждать к любви. — А я? Что, в таком случае, здесь делаю я? — Ты первый. У каждого в жизни есть свой первый. Ты у меня, а я — у тебя… Я тебя принудил, ты покорился. Всё просто. — Я не покорился! — гневно воскликнул Шерлок и сразу понял, как глупо выглядят и его порыв, и его патетический гнев. — В самом деле? — Садерс продолжал глумиться, усугубляя унизительную слабость своего невольника. — Ну если тебе так необходимо выглядеть в собственных глазах героем бульварного чтива — мятежником и борцом за свободу, бога ради, борись. Ты хорош в любом случае. Позади раздался негромкий шорох, но Садерс не обернулся. Ди молчаливой тенью скользил возле стола, накрывая к чаю. На сидящих у камина мужчин он ни разу не поднял глаз, но скулы его пылали, и заметно дрожали пальцы. — Ди великолепен во всем. Это сокровище, поверь мне, мой мальчик, — безразлично проговорил Садерс. — По дому управляется ловко и любит меня всем сердцем. Молод, красив, неглуп. Что ещё надо? — Он внимательно посмотрел на Шерлока. — Что надо мне — вот загадка… Шерлок чувствовал себя совершенно разбитым. Два дня он почти ничего не ел и спал очень мало. И если в обычной ситуации он едва ли обратил бы на это внимание, особенно когда бывал чем-то увлечен и заинтересован, то сейчас его тело, его разум требовали пищи и отдыха. Но даже запах еды вызывал отвращение. Ди незаметно исчез, и Садерс поднялся с кресла. — Прошу к столу. Шерлок нехотя встал и сел на предложенный стул. — Поешь, сделай милость, — наклонился Садерс, легко касаясь губами его волос. — На тебя больно смотреть. Ди прекрасно готовит. В голосе было столько неподдельной заботы, что Шерлок на минуту поддался. Он так устал от бесконечных часов напряжения и тревоги, что непроизвольно откинулся и закрыл глаза. Нетерпеливые пальцы запорхали по доверчиво приоткрытой шее, поглаживая, лаская, и Шерлок мгновенно выпрямился, вновь превратившись в туго натянутую струну. — А ведь тебе приятно, — раздался над ухом низкий, заметно дрогнувший голос. — Тебе было приятно. Зачем так упорно сопротивляться? — Чему? — Шерлок окинул его непроницаемым взглядом, и Садерсу стало тоскливо и неуютно. Уверенность и сарказм бесследно исчезли, мальчишеский задор пропал, и потухли победно сияющие глаза. Он отошел от Шерлока и сел напротив, молча приступая к еде. Больше Садерс не проронил ни слова, и угнетающая тишина била по нервам сильнее самого шумного многоголосья. Хотелось лишь одного — уйти. Чтобы не видеть лица сидящего напротив мужчины. Слух обострился настолько, что Шерлок слышал каждый сделанный Садом глоток, слышал медленное продвижение жидкости по его горлу, и этот булькающий звук целиком заполнял сознание. С болезненной настойчивостью Шерлок считал глотки, и это сводило с ума. Очень близок к тому, чтобы сломаться… Очень. Ещё один глоток, и воля рассыплется в прах. Так быстро и так легко? Это было самое неожиданное открытие о себе самом. Он никогда не считал себя особенно сильным, не преувеличивал меру своей выносливости, но чтобы сдаться так быстро… Это всё бессонная ночь. И тьма. И ветер. Заунывный шум дрожащего сада. Огромная чужая кровать, в которой так легко умереть. Охваченный страстью мужчина, парализующий ненасытным взглядом. А теперь пятеро ни в чем не повинных людей. И сколько их будет ещё? Кровавое пиршество психопата. А счет… А счет будет предъявлен ему, отупевшему от усталости и безысходности, готовому отдать не только тело, но и душу, только бы не слышать больше, только бы не знать. Шерлок поднялся из-за стола и, не проронив ни слова, ушел. * Кровать была тщательно заправлена, многочисленные подушки картинно разбросаны по шелковому покрывалу — гламурный Ди был идеальной хозяйкой. Шерлок невесело усмехнулся. — Ну что ж… — произнёс он вслух, присаживаясь на край постели. Им овладело полное безразличие. Он больше не хотел возвращаться в Лондон. Он хотел только спать. Уснул он мгновенно, едва отяжелевшая голова коснулась подушки, и спал весь вечер и всю ночь, ни разу не шелохнувшись, словно душа покинула тело, оставив одну только неподвижную оболочку. И проснулся в объятиях Садерса. Тот крепко спал, тесно прильнув обнаженным телом и прижавшись губами к плечу. Тонкая ткань рубашки от дыхания стала влажной, и это почему-то показалось Шерлоку самым ужасным. Будто его заклеймили и этими губами, и этим дыханием, навсегда запечатав в стенах ненавистного дома. Садерс вздохнул и открыл глаза. Встретившись с Шерлоком взглядом, он со стоном стиснул его руками, сделав объятие неразрывным и по-медвежьи могучим. — Мальчик мой, — простонал он в укрытое локонами ухо, обдав жаром и похотью, — трахни меня. Трахни своего несчастного Рэма… * Стокгольмский синдром — психологическое состояние, возникающее при захвате заложников, когда заложники начинают симпатизировать захватчикам.