Стон

Навалившееся тело было по-медвежьи тяжелым. Садерс обезумел мгновенно. Дрожа и извиваясь, он прижался к Шерлоку пахом, беспорядочно касаясь лица, шеи, волос, вонзаясь пальцами в плечи — слишком долго он об этом мечтал. — Посмотри, какой он большой, — хрипел он,  протискивая руку Шерлока между их слившимися телами, — какой горячий и мокрый… Потрогай его, Шерлок, потрогай… Господи боже, да коснись ты меня хоть раз! Запрокинув голову и вытянув шею с остро выпирающим кадыком, он издал придушенный рык, в котором не было ни единой человеческой нотки. Член дергался от сумасшедшей пульсации, и, протяжно выдохнув, Садерс мощно толкнулся — раз, другой. Как запущенный механизм, он двигался в нарастающем темпе, и его торжествующим крикам не было видно конца… Шерлок задыхался, пригвожденный к ненавистной кровати. Тело Садерса, словно ожившая глыба, было налито звериной силой, дышало зноем и источало острый мускусный запах. Скользкий от выделений член вбивался в ладонь и не было возможности высвободиться или хотя бы выдернуть руку. Теплая сперма просочилась сквозь пальцы и густо залила оголившийся впалый живот… Стискивая Шерлока бедрами и продолжая скользить в омертвевшей ладони, Садерс страстно шептал, прижимаясь губами к его волосам: — Люблю… люблю… люблю… Хрипло, надрывно, бесконечно. — Уйди. Садерс потрясенно застыл. В голосе такое глубокое отвращение, что на мгновение перехватывает дыхание. Впервые он кому-то противен, впервые его тело, всегда боготворимое и желанное, вызывает брезгливость. Убить эту тварь! Убить прямо сейчас! Сдавить гордую шею, чтобы согнулась. Чтобы согнулась, сука! Короткое движение, и мучениям придет долгожданный конец, грудь задышит легко, сердце покинет адская боль, а если оно разорвется, так это совсем не страшно, это вполне нормально для умирающего от любви. Рука резко метнулась к шее. Такая нежная кожа… Нет! Господи, нет. Он резко отстранился и поднялся с кровати — всё ещё возбужденный, покрытый горячим потом, дрожащий. — Уйди? Ты сказал это мне? — Голос вибрировал от боли и ярости. Наклонившись и поднимая с ковра невесомо тонкие брюки, Сад скользнул в них завораживающе изящно и ловко. — Хорошо, мой мальчик. Будь по-твоему, я уйду, — насмешливо и уже спокойно сказал он, глядя на неподвижно лежащего Шерлока, на его обнаженный, со следами растекшейся спермы живот и беспомощно задранную рубашку. — А ты, конечно же, бросишься в душ, где будешь долго тереть оскверненное тело, пытаясь отмыться от грязи. Но ты уже пропитался ею, ты этой грязью благоухаешь — остро, терпко, вкусно. Запах смерти и похоти. Вот это… — Он медленно провел ладонью по гениталиям, спрятанным мягким хлопком, горстью захватил облегченную оргазмом мошонку, — это омерзительно, да? Огромное, капающее слюною чудовище. Но, Шерлок, ты приползешь, покорный и сдавшийся, ты будешь лизать это чудовище. — Он крикнул, срываясь на яростный рык: — Лизать! Жрать мою сперму! А потребуется, сожрешь всё, что я тебе предложу. Перекошенное лицо приковало взгляд. Шерлок знал, что уже повержен, что борьба, даже такая жалкая, не имела смысла, знал, что Садерс говорит сейчас правду. И знал почему. — Всё схватываешь на лету, мой гениальный Шерлок. — Голос звенел наигранным торжеством. — Ты совершил роковую ошибку. Теперь меня не остановить. Слишком я возбужден. С этой минуты ты будешь вымаливать у меня каждую тухлую жизнь. И за каждую под меня ляжешь, как безмозглая шлюха. Только плата будет уже другой. — Он коротко хохотнул. — Представь, какой-нибудь полудохлый бродяга получит от тебя очень щедрый подарок — то, что даже совестно назвать жизнью. Ты заплатишь вот этим прекрасным телом за чьи-то гнилые кишки и немытую задницу. О боги, как это интересно! А через месяц его зарежет такой же, как он, ублюдок. Глаза его хищно блеснули. Садерс больше не улыбался. — Я слишком долго тебя уговаривал, и цена твоих раздвинутых ног стала уже непомерной. — Он направился к выходу, но обернулся у двери, с любопытством окинув Шерлока взглядом. — Интересно, как быстро ты ко мне прибежишь? * Когда захлопнулась дверь, Шерлок закрыл глаза, и долго копившиеся слёзы полились неудержимо и горько, стекая к вискам, пропитывая солью спутанные завитки. Он совсем потерялся в собственном отчаянии, перестав узнавать самого себя. * Оседлав ненавистный трон и резко вколачивая в себя искусственную холодную плоть, Садерс беззвучно морщился от раздирающей боли, и ему казалось, что безупречно изготовленная головка вот-вот пробьет его сердце. Он не испытывал ничего, кроме боли, не ждал разрядки, но продолжал истязать себя, изнемогая от усталости и не желая остановиться. Вырвавшийся из горла крик был по-птичьи тонок. Сознание меркло, и, с трудом разогнув жалобно скрипнувшие колени, Сад неуклюже сполз на ковер, всхлипывая и стуча зубами, — поверженный и как никогда одинокий. * Он закроется в спальне на несколько дней, но сначала… Сначала он сделает одну очень важную вещь, то, что сделать надо было уже давно, и, может быть, тогда безумие не застилало бы его разум непроницаемой мглой, может быть, любить было бы легче, а хотеть — не так страшно… …Он долго стоял у камина, где в оранжевом пламени медленно плавился маленький ключ, навеки скрывший его ужасную тайну, его постыдную кабалу. Он хорошо знал, что наступит день, и он будет рычать от бешенства и бессилия, что желание вновь и вновь терзать и осквернять свое тело, будет невыносимым. Но сейчас это не имело значения. В конце концов, прервать такие отчаянные минуты коротким, оглушительным звуком будет относительно просто… Сейчас он не чувствовал ничего, но так было всегда. Через час его мышцы одеревенеют, а потом наполнятся ломотой и болью; растраханное нутро наполнится адским жаром; израненный анус будет кровоточить, гореть и саднить, надолго истребив любое желание, кроме желания напиваться и спать. Очень хорошо. Замечательно. К черту любовь! * Он отдал все необходимые распоряжения призрачно бледному Ди и, плотно зашторив окна, улегся в огромную пустую кровать, с головою укутавшись теплым пледом. Относительно желаний Садерс очень сильно ошибся… Он совсем не хотел спать и не хотел вина, которое в такие дни поглощал в огромном количестве. У него было одно-единственное желание: чтобы рядом с ним лежал полусонный Шерлок, опустошенный ласками и восхитительно сумасшедшим сексом; чтобы можно было погладить обнаженные плечи и, зарывшись пальцами в волосы, коснуться кожи — нежной и теплой. Поцеловать губы, осторожно ловя дыхание. А потом обнять, положив ладонь на умиротворенно стучащее сердце, упиваясь его ровным, негромким ритмом… А потом крепко уснуть в полумраке комнаты, позабыв обо всем на свете, вычеркнув из списка существующих весь этот мир и оставив себе только одно — Шерлока, который сегодня впервые к нему прикоснулся. Сад ненавидел свою любовь. Свои мечты. Своё покорное тело. Он устал. Всего за несколько дней устал больше, чем за всю свою жизнь, в которой было всего так много, но никогда ещё не случалось любви. Мучительно-сладкой и мучительно-горькой, ставшей его возмездием, легко и просто доказавшей, что душа, существование которой он так яростно отрицал, у него всё-таки есть. И она больна. — Не хочу больше жить, — прошептал он, закрывая глаза.  * Шерлок тщательно мылся, скользя по гладкой коже ладонями и вздрагивая от собственных прикосновений. Собственное тело он рассматривал с ледяным любопытством, зная, что скоро оно станет ему чужим, и, конечно же, оно было очень красиво. Каждый изгиб, каждая впадинка были совершенны; колени и локти, запястья и щиколотки, живот, бедра… Что ж, неплохая цена за чьи-то судьбы, находящиеся в его власти. Безразличие было полным и даже приносящим подобие удовольствия. Бессмысленная борьба его утомила. С кем? И зачем? Ещё там, на Бейкер-стрит, всё стало понятно. Иногда бывает и так. Иногда выбора вовсе не существует. Приходит однажды кто-то, и ты оказываешься в маленьком домике с незапертыми дверьми. И ты никуда не уйдешь. И то, что с тобой собираются сделать, не самая страшная в мире вещь. * Он без стука вошел в полутемную комнату, найти которую оказалось не сложно. Огромная кровать занимала большую её часть, и оттуда, из беспорядочного вороха подушек и пледов, раздался безжизненный голос: — Убирайся к чертовой матери. — Это я. — Вон, я сказал.