Стон

Дорогие мои, глава получилась довольно объёмной, но надеюсь, вы не заскучаете, тем более что она заключительная. Здесь сплошной сироп — из серии «все хорошо, а будет ещё лучше…»))) «Я, Джон Хэмиш Ватсон, счастливейший из смертных. Но иногда мне кажется — я бессмертен. Зачем умирать, если всё так ослепительно хорошо*…» Этими словами я когда-нибудь начну свои мемуары, разумеется, если у меня найдется на это хотя бы одна грёбаная минутка. Пока мне некогда даже дышать, моя жизнь — чёртово колесо, и крутится это колесо с бешеной скоростью, верх-низ, день-ночь. Лица, улицы, города… Иной раз, не успев опомниться, я вдруг оказываюсь в какой-нибудь сонной глуши или, наоборот, в грохочущем мегаполисе, куда забросила меня судьба по имени Шерлок Холмс. Моя единственная судьба. Не знаю, за что благословил меня Бог, но пью я это благословение по глотку — берегу драгоценную влагу. Да и захлебнуться, если честно, боюсь, потому что с Шерлоком захлебнуться — раз плюнуть. Уж я-то знаю. В ту ночь, когда, изнемогая и теряя остатки выдержки, я попросил его дотронуться, приласкать… Дьявол! Не знаю, как я вынес всё это, как выжил, как смог вытерпеть первый подаренный им оргазм. Шерлок гладил меня, что-то шептал, то ли утешая, то ли умоляя — в своем возбуждённом полубреду я не разобрал ни словечка, — а я богохульно взывал к небесам с дикой просьбой не дать мне подохнуть во время оргазма. Он довёл меня очень быстро — много ли мне было надо, если давно уже от каждого его прикосновения ноги теряли опору, а мысли сгорали дотла. Зачем мы ждали так долго?! Но ожидание того стоило. Я кончил с протяжным стоном, почти отключившись. Чёрт с ним, не это главное. Он сел на мои бедра — Господь всемогущий, как невыносимо пылала его кожа — и влажной от спермы… моей спермы!.. ладонью обхватил себя. Я смотрел и смотрел… Не дыша, сотрясаясь от грохота сердца. В спальне было темно, но я отчетливо видел каждое его движение, видел быстрые пальцы, в которых пряталась и вновь появлялась головка, видел, как показалась и брызнула первая капля, и как следом за ней мощный сгусток вырвался на свободу, заливая мне грудь и живот. Этого я никогда не забуду, что бы мы с ним ни вытворяли потом. Он лёг на меня, дрожа и постанывая, и в глазах его плыли слезы. Шерлок плакал, будь я проклят! Кончал и плакал. Боже, боже… Знаете, чего мне хотелось больше всего? Чтобы он отдышался и трахнул меня; чтобы взорвался нахрен мой мозг и в прах рассыпалось тело. Мне хотелось этого страстно. И не потому что так уж было необходимо насадиться на член. Да я был едва жив, если честно. Принадлежать ему полностью, изнутри и снаружи — вот чего мне тогда не хватило. Но потом я это конечно же получил. Ещё как! Шерлок всё делает по высшему классу: распутывает самые немыслимые клубки человеческих злодеяний и трахает до грома в ушах. *** — Мать твою, я не самый хреновый хирург, между прочим, и собирался стать очень хорошим! — ору я. — Ты уже очень хороший хирург, — улыбается Шерлок и прижимает меня к себе. — Ты просто устал. Наверное, от меня? Я мгновенно погружаюсь в родное тепло и осоловело припадаю к его груди. — Пошел к чёрту. Сам знаешь, что нет. — Зачем же тогда орешь? — Могу я поорать? — Можешь. Ори. Шерлок обнимает крепче, целует мои волосы, гладит спину, и я вздыхаю, вжимаясь животом и бедрами в гибкое, неутомимое тело. — Ляжем сегодня пораньше, и ты отдохнешь. — Обязательно ляжем пораньше. С учетом того, что уже два часа ночи. Мы недавно вернулись — Шерлоку срочно понадобилось в Виндзор, где более трех часов он рылся в местном архиве, перелопачивая груды пожелтевшей, истрёпанной писанины. Я как бесплатное приложение сидел неподалеку, клевал носом, время от времени разражаясь громкими залпами вкусных чихов — по пять-шесть чихов подряд. Шерлок вздрагивал, оглядывался, хмурился и вновь окунался в свое пыльное бумажное море. В Лондоне, задремав на заднем сиденье такси и находясь в полной уверенности, что через какие-то полчаса окажусь у себя в душе, а потом в кухне за чашкой чая, а потом загоню этого одержимого в спальню, погашу свет и, плотнее прижав к кровати, прикажу немедленно угомониться, я прихожу в себя на пороге шикарной квартиры Майкрофта Холмса. Растрёпанный, заспанный Лестрейд старательно делает умное, сосредоточенное лицо, и зевает заразительно и отчаянно. Три дня непрерывного марафона — это чёрт знает что, это из кого угодно выбьет последние силы. И только Шерлок полон энергии и огня: он наконец-то напал на след, и помоги бог тому, кто вздумает его удержать! — Шерлок, оставь в покое инспектора, — подает голос Майкрофт — тоже заспанный, но, даже вырванный из тёплой постели, умудряющийся сохранить свою британскую элегантность. — Ты же видишь — он ничего не соображает. — Он поворачивается в мою сторону: — Джон, разве нельзя было отложить этот визит до утра? Неужели даже вы не в силах остановить его? Ага. Попробуйте остановить переполненный лавой вулкан, Ваше Величество. — Хотя вы, я вижу, тоже ничего не соображаете, — продолжает он без тени насмешки. Майкрофт Холмс полон сочувствия, чтоб я пропал! — Шерлок, завтра. — Сегодня, Майкрофт. Сейчас. И начинается извержение. И вот уже глаза Лестрейда загорелись. И вот уже перед нами не разомлевший в сладких объятиях любовник, а старая ищейка с острым нюхом и резвыми лапами. Майкрофт вздыхает. Я тоже вздыхаю. Но с другой стороны, с чего бы вздыхать Майкрофту Холмсу, если Шерлок и только Шерлок, вытащил Грега из ямы, в которой тот увязал по самые уши? * Инспектор переживал произошедшее куда тяжелее, чем мы, и отчаяние его лишь набирало силу. А потом он вдруг исчез, переполошив нас до состояния крайней нервозности. Шерлок и Майкрофт методично атаковали Скотланд-Ярд, но там продолжали невозмутимо отвечать, что Грегори Лестрейд взял внеплановый отпуск. Устал человек, понимаете? Устал! Шерлок не находил себе места, уверенный, что инспектора понесло в Италию. На Майкрофта было жалко смотреть: слишком много обрушилось на него испытаний и необъяснимых загадок. Он не выглядел плохо, нет… Перед нами был манекен — наряженный в щегольской костюм, но заметно полинявший от длительного пребывания за стеклом дорогой витрины. Впервые он задал Шерлоку вопрос о Садерсе Рэмитусе — так неожиданно, что оба мы вздрогнули, переглянулись и вспыхнули одинаково ярко. — Садерс Рэмитус? — растеряно переспросил Шерлок. — Да. И не делай вид, что слышишь это имя впервые. Не трудись. Слава Богу, хорошая память — одно из моих главных достоинств. Ты уже интересовался им однажды, а если кто-то тебя заинтересовал, это что-то да значит, и мне очень жаль, что я не задумался об этом тогда… Так что связывает тебя с этим мутным субъектом? Какая тайна? И какое отношение ко всему этому имеет инспектор? — Ничего. Никакого. Я дрожал с головы до ног, покрываясь холодным потом. Никогда не предполагал, что одно только имя способно вызвать столь сокрушительную реакцию. Моё поджившее плечо горело фантомной болью — белые зубы вновь смыкались на нем, вырывая окровавленный клок. Но Шерлок быстро взял себя в руки. Взгляд его перестал метаться по стенам, в голосе не чувствовалось ни дрожи, ни удивления. — Что за нелепые выводы? — Ты обманываешь меня, — устало проговорил Майкрофт. — И я в который раз ничего не добьюсь. — Майк, — Шерлок сменил безразличный металл на мягкий, утешительный тембр, — тебе не о чем волноваться. — Да, конечно. Не о чем. Джон две недели лежал в лихорадке, ты за полгода превратился в двигающую руками и ногами марионетку… Кто тобой управлял? Уж не он ли? Мне страшно даже подумать об этом, Шерлок. Теперь пропал человек, которого я… который мне дорог — без предупреждения, без возможности задать элементарный вопрос, нужна ли ему моя помощь. А Садерс Рэмитус своим внезапным исчезновением поверг в изумление высший свет и деловые круги Британии. Я похож на кретина, не способного протянуть связующие нити от одного к другому? — Майк. Майки… Желудок скрутило страхом: было очень похоже, что Шерлок готов признаться. И тогда на нас обрушится небо, и оно будет кровавым. А к этому я не был готов — слишком устал от войны. — Я никогда и нигде не пересекался с этим человеком. Никогда и нигде. Можешь быть совершенно спокоен. Не знаю, поверил ли Майкрофт… Думаю, это навсегда останется острым шипом в его сердце. Но он немного оттаял; в конце концов, каждый из нас боится правды, сила которой может оказаться чересчур разрушительной, каждый бежит от нее без оглядки, втайне радуясь, что не пришлось повстречаться лицом к лицу. — Хотелось бы верить. Грег появился спустя неделю — худой, почерневший. Он приехал на Бейкер-стрит поздно вечером с бутылкой дешёвого коньяка. Мы набросились на него, как пара голодных гиен. Едва не порвали на части — и от радости, что жив-здоров, и от бешенства, что до такой степени напугал. — Вы всё-таки были там. — Глаза Шерлока сузились и недобро блеснули. — Зачем? — У вас не принято приглашать присесть? Я с ног валюсь. Мы разлили коньяк, выпили и молча уставились друг на друга — трое мужчин, обременённых тяжелейшей из существующих тайн. — Да, я был там, — с вызовом ответил Лестрейд, и тут же сник, как-то странно оплыл и уменьшился. — Я не мог иначе. — И… что? — спросил я, стараясь на Шерлока не смотреть — мне достаточно было его вдавленных в колени ладоней, его насторожённого молчания. Грег тряхнул головой. — И ничего. Поиграл в героя, старый кретин, тайно пробрался в логово зверя, — с горькой усмешкой начал он. — Никто в этой вонючей дыре не слышал о Садерсе Рэмитусе. Никто! — Какого хрена ты туда поехал?! — От нахлынувшего облегчения я разозлился. Слава богу, всё обошлось. Но неужели нельзя хотя бы попытаться оставить в прошлом все эти горы дерьма?! — Я собирался его убить, — просто ответил он. — И убил бы, но… — Вы его видели? — холодно поинтересовался Шерлок. — Да. Тишина была угнетающей, бьющей по каждому нерву. Разорвал её я — едва владея собой и пытаясь вернуть хотя бы каплю спокойствия: — Паршивый коньяк, Грегори. Где ты его откопал? — Пей что дают, — огрызнулся инспектор. — Я без гроша. Мне рассказали, что в деревню приехал шикарный красавчик и поселился в домишке старого Киро. Но кто он — чёрт его знает. За глаза все называют его Господином, а представляться этот самый Господин не спешит. Я сразу понял, что это он. Обрадовался до дрожи. Я обрёк его, Шерлок, понимаешь? — Инспектор нервно взъерошил жёсткие поседевшие пряди. — Я его приговорил. И не намерен был отступать. Снял комнату в местной таверне. День, два, но я его выслежу и обязательно пристрелю — так я решил. Меня тошнит от себя самого! Чёртов придурок. Потащился вершить праведный суд. Утром я увидел его из окна, он толкал перед собой коляску с каким-то седым инвалидом и сиял как новенький шиллинг. — С инвалидом? — Мы удивленно переглянулись. — Да. Инвалид, кстати, тоже сиял. Совершеннейшая развалина, просидевшая в своем кресле без малого тридцать лет. Некий Киро Морелли, местный абориген. Одинокий, никому не нужный калека. Никому, кроме Садерса Рэмитуса, как оказалось. Старый друг? Возможно. Я уехал. Не смог… Майк сильно расстроен? — Да. — Чёрт… Какая дерьмовая, дерьмовая, дерьмовая жизнь! — Инспектор налил себе полный бокал и опустошил его залпом. — Я переночую у вас? * Куролесил он ещё две недели, пил, не хотел видеть Майкрофта и не переставая говорил об уходе со службы. Старший Холмс совершенно извёлся, не пытаясь скрыть своё отчаянное недоумение. Но вопросов больше не задавал, справедливо полагая, что это уже не имеет смысла. Шерлок нервничал не меньше: молчал, плохо ел и почти не спал, снова чувствуя себя виноватым. — Ты каждую истерику будешь взваливать на свои плечи? — Я был на взводе, скулы сводило от ярости. Чёртов Лестрейд! Распустил нюни как баба. Шерлок не отвечал, лишь смотрел исподлобья и поджимал губы. А ночью доводил меня жаркими ласками до похабных вихляний и громких выкриков. И поцелуи его были неистовы, и рот умопомрачительно сладок. На исходе второй недели мы сидели в захламлённой гостиной небритого, помятого Лестрейда и молча обозревали разгром и упадок. Наконец Шерлок поднялся. — Уходим отсюда, Джон, — сказал он холодно, не скрывая брезгливых ноток. — Вы мне противны, инспектор. — Что?! — Лестрейд вскочил, хмельно пошатнулся и сделал в его сторону неуверенный шаг. — Что ты сказал?! А ну пошёл отсюда, щенок! Я тебя звал?! — Вы знаете, как воняют чужие пальцы? Как глубоко они ранят, проталкиваясь в задний проход? Как по-хозяйски проворачиваются в теле? И как омерзительно мокро хлюпает при этом внутри? Слабость вам не к лицу. Он быстро направился к двери. Я в полном ошеломлении — за ним. — Шерлок… — Лестрейд ринулся следом. — Шерлок! Да постой ты! Шерлок остановился и обернулся через плечо: — Хотите, я буду вам помогать? Во всем. — Господи боже… Да. Да! На следующий день Грег переехал к Майкрофту, а потом вернулся в свой заброшенный Скотланд-Ярд. И началось веселье. Оттого-то я и орал в два часа ночи, покачиваясь от смертельной усталости. Шерлок с головой погрузился в новую жизнь, самым естественным образом погрузив туда же меня. Конечно, я радовался: он преобразился неузнаваемо. Словно воскрес. Первое же предложенное Лестрейдом дело поглотило его целиком. Он потрясал меня эрудицией, грамотным подходом к каждой незначительной мелочи, нечеловеческой работоспособностью. Кто он?! Откуда всё это взялось? Я знал, что не впервые Шерлок занят подобным; докопаться до истины, какой бы ужасной она ни была — такое и раньше его заводило. Полное погружение в предложенную загадку и такое же полное удовлетворение блестяще достигнутым результатом. Но говорить об этом он не любил, всерьёз придавая былому увлечению некий мистический смысл. А мне было трудно представить его в роли комиссара Мегре. Теперь я увидел это собственными глазами. Господи боже! Я сходил с ума — разве такое возможно?! Разве человек на такое способен?! Себе самому я казался глупым, безродным щенком, волею случая попавшим в вольер благородных псов, и даже тявкать боялся. Но, чёрт бы меня побрал, этот невероятный, открывшийся мне с совершенно неожиданной стороны человек, этот великолепный гений и шагу ступить без меня не мог. «Джон, Джон, Джон…» — только и было слышно. Надо ли говорить, что я млел и таял? Мне до чёртиков хорошо рядом с ним. И до тех же самых чёртиков я за него боюсь. Меня трясёт от страха за его драгоценную жизнь, и если бы я мог его к себе приковать, сделал бы это с радостью. Сказать, что мне самому это не нравится — быть лживым сукиным сыном. Нравится. До жжения в солнечном сплетении, до кипящей крови. Я снова на своей территории — следует это признать. На линии огня, будь я проклят, и дышу полной грудью. Сотрудничество с полицией и та неоценимая помощь, что оказывал Шерлок, принесли замечательные плоды: постепенно он перестал метаться во сне, перестал вздрагивать и стонать, сотрясаясь в беззвучных рыданиях. Я знал, кто ему снится… Обнимал, согревал, укутывал потеплее, прогоняя кошмар, но стараясь не разбудить. Мое сердце разрывалось от жалости и любви. Шерлок мужественно боролся со страхами, боролся с воспоминаниями, стыдом и болью, день за днем отвоевывая кусочек свободы. Кошмар отступал. Вовремя принятое противоядие возымело свое исцеляющее действие. Благодаря этому воспрянул духом и Лестрейд, посветлел лицом и, похоже, даже смирился. Во всяком случае, внешне это выглядело именно так. Сжатая внутри него пружина распрямлялась медленно и почти безболезненно. Никогда больше мы не говорили о том человеке и потихоньку начали его забывать. *** О собственной карьере мне, конечно, пришлось забыть, и временами накатывала досада. Я ведь и в самом деле хороший хирург, мои руки вперёд головы знали, что и как надо делать — редкая интуиция. Наверное, надо было подумать об этом серьёзнее. Наверное. Но выбирать между Шерлоком и чем-то ещё… Никогда! Вдруг, штопая чью-то разорванную селезёнку, я потеряю его — ведь этот безумец так и норовит сунуться дьяволу в пасть, будто мало ему недавних проблем. Но таков уж он есть. И если мне суждено стать его нянькой — бога ради, какие могут быть возражения. Бак Морс был изумлён принятым мною решением. Он выполнил обещание, нашёл для меня хорошее место в одной из ведущих клиник и долго не мог поверить, что я ответил отказом. — Джон, ты шутишь? У тебя золотые руки! Столько жизней ты можешь спасти… Ну как я мог объяснить ему, что есть жизнь, имеющая для меня ни с чем не сравнимую ценность, и что жизнь эта тоже в моих руках. По крайней мере, мне приятно думать, что это так. Хирургическая практика и Шерлок оказались несовместимы. И не сказать чтобы я очень об этом жалел. Я насытился кровью сполна, и вид развороченной плоти до сих пор вызывает во мне содрогание. Скромная городская больница и необременительный график дежурств восполняли мою потребность в профессиональной самореализации и давали возможность не сравнивать себя с домохозяйкой, отвоевывая позиции у милейшей миссис Хадсон. Кроме того, и это тоже было серьёзной проблемой, я не хотел быть обязанным Баку. Он замечательный друг, но его интерес ко мне был чересчур очевиден. А то, что интересом я малодушно называю подлинное, сильное чувство, зародившееся, как оказалось, уже давно, остаётся лишь на моей идиотской совести. Но разве я виноват? Мы продолжаем общаться, регулярно созваниваемся, хоть и не часто, но проводим вечер за парой-тройкой стопочек джина, делимся новостями и предаёмся воспоминаниям. Я не могу отказать ему в этой малости — великолепный, успешный Бак по-прежнему одинок. И по-прежнему думает обо мне, это видно невооружённым глазом. Мне неловко и неуютно, но я всё равно встречаюсь с ним в каком-нибудь тихом местечке и веду себя по-приятельски. Несмотря на то, что происходит в этот момент с моим бесподобным любовником. Это невероятно, но из нас двоих именно Шерлок оказался ревнивцем — тайным, имеющим железную выдержку, внешне непроницаемо-хладнокровным. Но я-то всё понимаю. Я познакомил Шерлока с Баком. Имел такую неосторожность… Они не понравились друг другу с первого взгляда. Вот уж не думал, что когда-нибудь стану яблоком раздора для таких бесподобных мужчин. Я?! Потрепанный жизнью коротышка и два великолепия во плоти. Жизнь любит повеселиться — как видно, такие шуточки ей по вкусу. При встрече Шерлок увидел всё: сияющие глаза, пробегающую по горлу дрожь… А может быть, он увидел гораздо больше. Для Бака тоже тайн не осталось. Меня притягивало к Шерлоку мощнейшим магнитом: любовью и страстью. Я помимо воли оказывался с ним рядом, касался его пальцами, задевал плечом. Сопротивляться этому бесполезно. Я и не сопротивлялся. В итоге больно было обоим, а мне — невыносимо трудно. И очень жаль, что в тот вечер два замечательных человека совпали только в одном: жаркой, тщательно скрываемой ревности. Очень жаль. Но, к слову сказать, это единственное, о чём я могу сожалеть. Они перебрасывались дружелюбными фразами, натянуто улыбались, но я уже знал: знакомство их ограничится этим вечером. Так и вышло. Шерлок ни разу не озвучил своих нелепых терзаний, но когда я в очередной раз собираюсь встретиться с Баком Морсом, глаза его источают печаль. Он спокоен даже больше чем надо, он ухмыляется, предупреждая меня о вреде чрезмерных возлияний, а сам сжимается изнутри, и я это вижу. Однажды я не выдержал: — Не ревнуй. Это смешно. — Я не ревную! — вспыхнул он до самых корней своей потрясающей шевелюры. — С чего ты взял? — Но тут же скис и признался: — Ревную. — Ну и дурак, — сказал я и ушёл. Вернулся я очень быстро. Извинился перед Баком, сославшись на неважное самочувствие, и поскорее убрался домой. К Шерлоку. Меня и в самом деле лихорадило и кидало в жар — бог его знает, что он там делает без меня. Он окинул меня изучающим взглядом: — Вечер не удался? Мы провели одну из самых безумных своих ночей, и, лёжа в его объятиях и медленно отходя от шквала поцелуев и ласк, я подумал, что ревность не так уж и разрушительна. Он продолжает меня хоть изредка, но ревновать, и этому парадоксу я не нахожу объяснения. Как, скажите, можно представить, что тот, у кого при виде тебя начинают подгибаться колени, кто задыхается, целуя тебя, кто смотрит и насмотреться не может, в состоянии думать о ком-то другом? Мне сложно такое понять. Вероятно, у гениев, каким нежданно-негаданно оказался мой Шерлок, мозги совсем набекрень. Пусть так, я готов к любому его заскоку. Лишь бы верил, лишь бы не сомневался во мне, в моей преданности и любви. А от ревности не умирают. Гарри тоже ревнива до белых глаз, но счастливее парочки, чем Клэр и она, я пока не встречал. За исключением парочки влюблённых, ненасытных маньяков, которыми оказались мы. Чёрт возьми, мы и впрямь ненасытны. Каждое наше попадание в постель оказывается трепетно новым: словно впервые мы приблизились и прикоснулись друг к другу. От страсти меня мутит, а сердце выделывает такое, что мне до сих пор невдомек, как оно справляется с этим диким накалом. Шерлок, его запах, его прикосновения… Как это мучительно сладко! Я завожусь мгновенно, стоит только ему стянуть с меня майку и прижаться губами к шее. Я всегда был стеснителен в сексе, зажимался, не позволял себе откровений. Контроль присутствовал так или иначе — нелюбимые руки не подобрали ко мне ключа и не выпустили на волю моих бесстыдных чертей. С Шерлоком… Господи боже, как запредельно я пред ним открыт! Широко раздвигаю бедра, выгибаюсь навстречу — раскован, разнуздан, похотлив и развратен. Я шалею от страсти, прошу его трахнуть, взять в рот, вылизать мои яйца… Я говорю и делаю сумасшедшие вещи, а днем горю от стыда, прячу глаза, делая вид, что это не я трясся под ним, задирая ноги выше головы и подмахивая взмыленным задом. Я чёртова шлюха, тонущая в любви. И кто бы видел его довольную рожу! Он улыбается. Он целует меня и шепчет: «Ночью ты был бесподобен. Чуть не сломал мне член». Я вспыхиваю всей кожей, и готов убить его в этот момент. Но конечно отвечаю на поцелуй… Я люблю его. Я от него без ума. А он — от меня. Я не вру. Мы долго изводили друг друга дурацкими плясками: ходили вокруг да около, кидали жадные взгляды, мучились фантазиями и мечтами, страдали. Но не переходили черту. Почему? Ну, это понятно. Во всяком случае, что касается моих барьеров и страхов. Через них мне было не перебраться — никак. Да я и не стал бы этого делать. Конечно, хотелось дойти до конца, но даже то, что у нас уже было, устраивало меня абсолютно — после каждой ночи штормило. Что останавливало Шерлока… Видимо, те же барьеры. Следы насильственных проникновений не стерлись из памяти его тела. Но нарушил неписанное табу именно он. И сделал это, как всегда, непревзойдённо. Мы завтракали. — Интересно, чего ты ждешь? — услышал я и непонимающе огляделся: кофе налит, тосты поджарены, и апельсиновый джем стекает с них янтарными каплями… Что не так? Шерлок смачно хрустнул и облизнулся. — Всё равно ты меня возьмёшь — рано или поздно. Зачем тянуть? Мое бедное тело расплавилось в адском огне, который стремительно взвился к потолку нашей кухни и бешено загудел вокруг меня, широко лизнув промежность и бёдра. — Я… Шерлок, какого чёрта?! — Ты опасаешься за мои раны, и я не могу отрицать их существование, Джон, — они есть, и они болят. Но, может быть, залечить их можно именно так? Не обращайся со мной как с больным. Я хочу этого — хочу полной близости с тобой. В глазах заплясали яркие искры. Что он говорит?! Не может такого быть. Заикаясь, я ответил: — Тогда… ты… первый. — Я? — Да. Ты трахнешь меня прямо сейчас. Шерлок поднёс кружку к губам, пряча довольную и… чёрт бы меня побрал!.. плотоядную улыбочку: — Прямо сейчас не могу. Прямо сейчас я завтракаю. Джон, тебе не кажется, что недостаточно тостов? Господи, как же мне стало легко! Воздушно. Радостно. Просто здорово. Впервые я по-настоящему осознал, что всё позади — весь ужас и вся боль. — Пожалуй, — согласился я. — Поджарю ещё десяток. А потом ты вставишь мне по самые яйца. Шерлок закашлялся: — Ты грубый мужлан. — Ага. Иногда мне хочется быть грубым мужланом, потому что бушующая во мне нежность выходит из берегов и требует усмирения. Конечно же, Шерлок всё сделал по-своему, и первым стал все-таки я. Мой первый раз… О, этот первый раз! Он ужасен. Для меня, потому что Шерлок-то был несомненно доволен: бороздил мою кожу горячими пальцами и дрожал с головы до ног. Но себя я ненавидел люто, и даже волны ярчайшего облегчения не смогли эту ненависть смыть. Короче говоря, я себя не донёс. Конечно, ничего страшного в этом нет. Каждый, кто терял разум, находясь на пике желания, меня поймет. Господи боже, да я готов был вытечь на первом же пальце! И Шерлок тоже хорош — разве можно так льнуть к человеку, которого от страсти колотит? Так целовать… Так дразнить языком… Быть таким ко всему готовым. И шептать: — Не бойся, Джон… Не бойся… Мои пальцы окутаны шёлком — влажным, горячим. Я даже не пытался его растянуть — какой там… Под моей задубевшей кожей вмиг отвердела простата, и я потерял голову. Я почти отымел его пальцами — целуя стонущий рот, жадно глотая слюну. С меня градом катился пот, член дёргался и горел, в висках молотило. Когда головка скрылась внутри, я понял: не смогу, не выдержу. Хватило меня на несколько коротких движений. Я вошёл в него сразу. Если бы продвигался осторожно и медленно, не хватило бы даже на это. Но кто виноват, что в Шерлоке всё так беспощадно пылает? На последнем движении внизу живота вспыхнуло и растеклось нестерпимое пламя: я кончил в Шерлока и долго не мог прийти в себя. — Прости, — еле выдавил я потом, чуть не плача с досады. — Даже не знаю… Но этот ненормальный был счастлив. И когда спальня перестала кружиться, а злость на себя самого немного ослабла, я высосал из него всё, что скопилось — дочиста, без остатка и с таким яростным наслаждением, что сердце едва не выпрыгнуло из груди. Меня он лишил девственности очень бережно: продвигался осторожно, крадучись. Я стискивал челюсти, чтобы не закричать; бог мой, как хотелось мне почувствовать яростный натиск, заполниться Шерлоком быстро, сильно и больно! Но я ему не мешал. Я вбирал в себя его длинный изящный член, упиваясь каждым сладким мгновением. Он вошёл в меня лишь наполовину — очень боялся испортить первое впечатление чем-нибудь неприятным. Дурачок. Да разорви он меня на части, не было бы на земле человека благодарнее и счастливее, чем я. Он долго и сладостно меня истязал, покачиваясь надо мной своим безупречным телом, и лишь под конец, задержав дыхание и впившись ногтями в бёдра, погрузился до основания — мошонка прохладно прижалась к моим ягодицам, и я с криком рванулся ему навстречу… — Джон, я не хочу забывать, — сказал он потом. — Дело твое, — ответил я, накрывая его плечо одеялом. Но надеюсь, когда-нибудь от былых горестей не останется даже следа. Уж я постараюсь. А если и приснится Шерлоку страшный сон, я найду чем его утешить. Самому мне расслабляться нельзя — необходимо быть начеку. Потому что я знаю: в любой из шикарных машин, тёмными, отполированными тенями скользящих по улицам Лондона, может притаиться безумец. *** Я не сразу рассказал о нас Гарри. О том, что мы вместе. О том, чёрт возьми, что сплю с ним в одной постели. Не могу понять почему. Узнав, Гарри захохотала. Я так и видел её жемчужный оскал! Мне и самому было весело. — Бедные папа с мамой, — отсмеявшись, вздохнула она. — Только попробуй им рассказать! — рявкнул я. — Хватит с них одной парочки. — Он красивый? — Невероятный. — Слышал бы ты себя! — снова рассмеялась она. — «Не-ве-ро-ят-ный». Ах-х… Сколько страсти! — Я люблю его страстно — что же в том удивительного? В голосе Гарри сквозили мечтательность и тепло: — А ведь ещё тогда я обо всём догадалась. Посадив тебя в поезд, я всю дорогу ломала голову: что не так? Устал, выдохся — это понятно. Но что ещё? Что за лихорадка поселилась внутри тебя и делает таким… Она замолчала. — Каким? — спросил я. — Счастливым. — Счастливым? Не выдумывай! Больше всего я тогда был далёк от счастья. Я был подавлен. Убит. — А вот и нет, — уверенно возразила Гарри. — Ты был сам не свой, слегка унесённый, но выглядел так, будто тебе… привалило от жизни. Я это только потом поняла. И успокоилась. — Привалило? — Я прыснул. — Ну и словечко! — Другого подобрать не могу. Привезёшь его к нам? — Спрашиваешь. Будьте готовы к настоящему потрясению. Познакомились они только через полгода — всегда что-то мешало оторваться от Лондона и его бесконечных сюрпризов. Наконец я едва ли не силой притащил Шерлока на вокзал и запихнул в вагон. Но сопротивлялся он вяло, слишком вымотал его последний «сюрприз». Таким он и предстал перед Гарри и Клэр: худой, бледный, хмурый, почти бестелесный и бессловесный. Усталый. Через два дня он отоспался… Отъелся… Разговорился… И, чёрт бы меня побрал, засверкал так ослепительно ярко, что две ошеломленные лесбиянки не сводили с него откровенно влюбленных глаз. Это был настоящий триумф, потому что, зная свою сестричку, я был уверен: она уже составила длинный список предполагаемых недостатков, согласно которому мой парень и мизинца моей левой ноги не стоит. Мы гостили в Уимблдоне неделю, и я вновь тащил Шерлока на вокзал практически волоком. Мне и самому уезжать не хотелось, но восхитительные дежурства (сарказм на грани уничижения) в клинике, к сожалению, меня уже заждались. На Бейкер-стрит мы набросились друг на друга с голодной яростью; в доме сестры заниматься любовью почему-то было неловко, и черту затяжных поцелуев, волнующих ласк и по возможности тихих оргазмов нам так и не удалось перейти. *** У нас всё хорошо. Может создаться впечатление, что с утра и до вечера мы дёргаемся друг на друге, как пара взбесившихся кроликов. Это не так. Иногда секс выпадает из нашей жизни на несколько дней, а то и недель. Такое происходит, когда Шерлок погружён в дело настолько, что его уже не достать. Он устаёт от собственной мегаэнергии и к вечеру приобретает зеленоватый оттенок нечеловеческой, безумной усталости. Падает рядом и мгновенно засыпает, крепко обняв подушку, и я подозреваю… да нет, я уверен, что в этот момент подушка для него — это Джон. Шерлоку не до секса, он и без того затрахан (любимое словечко одного не слишком учтивого доктора). Но ночью он меня хочет. Спит и хочет. Я просыпаюсь внезапно — влажный, полный знакомого жара, и сразу же понимаю: Шерлок… Обнимаю, глажу его спину, нежно сжимаю тёплые ягодицы. Он слабо стонет и… движется. Весьма характерно. Осторожно переворачиваю его на спину и дотрагиваюсь. Он налит. Он давно готов. Я провожу ладонью по натянутой ткани, и мое тело мгновенно загорается страстью. Я так возбуждаюсь, что мне стоит огромных трудов обуздать вполне объяснимый порыв сдернуть с него штаны. Но этого я не сделаю — никогда. Я приподнимаюсь на локте, медленно оттягиваю резинку его пижамы, осторожно достаю его член, сжимаю и начинаю ласкать, закусив губы в героически подавляемом стоне. Шерлок поворачивает лицо в мою сторону и припадает к плечу, опаляя частым дыханием небольшой розовый шрам. Он быстро кончает, вздрагивает раз-другой, что-то бормочет и снова погружается в сон. Я привожу его в порядок, укутываю одеялом и прижимаю к себе. Спи, любовь моя, отдыхай. Я разгорячён, неудовлетворён и безмерно счастлив. * Когда нас не осаждают трупы, кровожадные злодеи и мошенники-авантюристы, жизнь наша вполне обыденна и ничем не отличается от жизни среднестатистической пары Великой Британии. Ну разве только тем, что оба мы имеем по члену в штанах. Мы решаем бытовые проблемы, оплачиваем счета, покупаем свежие яйца, молоко, сыр и туалетную бумагу. Едим, спим, ссоримся. По очереди чистим камин. Шерлок хандрит, я возмущаюсь его хандрой. Мы куда-то спешим, куда-то опаздываем, забываем дома ключи, психуем. Ходим в кино. Пьем пиво с острыми, тоненькими колбасками. Мёрзнем зимой, потеем летом. Трахаемся в душе. Целуемся в такси. Но всё это не главное, нет. Однажды я приехал в Лондон  — потерянный, никому не нужный и одинокий. Я забрёл наугад непонятно куда, в неизвестность и темноту, и двери за мной закрылись — с таким ужасающим грохотом, что я едва не оглох. Но с прошлым так и бывает: оно уходит. Иногда незаметно, тихо и деликатно, а иногда — слишком яростно хлопнув дверью. Я люблю. Я люблю Шерлока. Это кажется невозможным, невероятным. Не здесь и не со мной. Шерлок любит меня, и это тоже кажется невозможным, невероятным. Мы любим друг друга невозможно, невероятно. Важнее этого ничего быть не может. По большому, очень крупному счёту только этим мы и живем. И я, Джон Хэмиш Ватсон, возможно, не самый умный, возможно, не самый красивый, но уж точно самый удачливый сукин сын со всей ответственностью заявляю, что жить мы будем долго и счастливо и умрём в один день. Всё. *Да простит меня Михаил Афанасьевич за то, что слизала у него это «ослепительно хорошо»))))