BTS — Reflection
I know Every life’s a movie We got different stars and stories We got different nights and mornings Our scenarios ain’t just boring…
In the darkness, People look happier than the day Everyone else knows where they’re supposed to be But only I walk without purpose…
— Вызовите полицию, он же ее сейчас убьет! — Прекрати, скотина, это же твоя жена! Совсем до чертей допился, сына потерял, теперь еще и ее потерять хочешь? Ах, ты драться со мной? — Ты на кого руку поднял, алкаш несчастный? Соседи оттаскивают женщину, потирающую след удара на щеке, пока ее муж дает за нее сдачи, дворы озаряют мигалки патрульной машины, и знакомые всем местным копы привычно растаскивают пьяную драку. — Господин Мин, вы опять буяните? — Эта женщина вылила мою выпивку! — орал, вырываясь, пьянчуга. — Эта женщина ваша жена, и она правильно сделала, между прочим! — Какое ваше дело, что мне правильно? Убирайтесь! — Нет уж, господин, вы поедете с нами. Мужчину грузят в машину, после чего кто-то из толпы собравшихся соседей кричит: — Да он ее покалечил! — Ей в больницу надо! Через три дня госпожа Мин вернулась домой одна. Мужа закрыли на воспитательный срок, а ей на руки в больнице выдали бумажку, которая привела ее в шок. Беременна. Это как насмешка судьбы над матерью, что не заметила в угаре пьянок, что ее ребенок ушел из дома. В тот день она подошла к зеркалу, увидела в нем помятое и жалкое лицо неудачницы, и приняла решение. Через полгода, когда дом был приведен в порядок, посажен огород, и соседи при встрече даже стали здороваться, ей сказали, что у нее будет девочка. Еще через два месяца, перед самыми родами объявился муж, которого она после больницы не пустила на порог: трезвый, с деньгами, сказал, что хочет быть нормальным отцом, и женское сердце сжалилось. Матери-одиночке сложно жить в Корее, и тут ничего не поделаешь — ребенку нужна нормальная семья. Каждую неделю она продолжала приходить в участок и спрашивать о Юнги. Каждую неделю ей отвечали, что мальчик бесследно исчез, и ей стоит готовиться к худшим новостям. Чего иначе ждать, когда восьмилетний ребенок пропадает больше, чем на год? Люди с жалостью смотрели, как она, уже с большим животом, бродила по городу и звала его до поздней ночи. Плакала в парках, сидя на холодных скамьях, умоляла простить ее, а потом, качаясь от усталости, брела домой, держась за заборы. Господин Мин ушел с головой в работу и вопросов о сыне не выносил. Его жесткий нрав не позволял ему признаться самому себе в том, что это их, родителей, вина; он ругал жену за любое упоминание о нем, хотя и сам втайне надеялся - рассылал запросы по сайтам в сети и каждый раз ждал с волнением возвращения жены из участка. Самое позорное во всем этом было то, что они даже не знали дня, когда он исчез. Просто однажды поутру, когда он с похмелья требовал от сына принести воды, тот ему не ответил. Отец пошел в гневе искать его по дому, чтобы наказать за непослушание. Потом по улице. Потом уже стало не до шуток, когда соседи сказали, что не видели мальчика уже несколько дней. Одноклассники и учителя в школе подтвердили. Маленький городок, точнее, их район, гудел еще долго, передавая историю из уст в уста. Вот тогда госпожа Мин и пришла в себя, в панике сбивая до крови ноги в поисках своего ребенка. Но все было тщетно. Муж стал пить еще крепче, слушать ее не хотел, «оплакивая» горе, и, в конце концов, когда она отняла и вылила очередную бутылку, избил ее, не зная, что она была уже на втором месяце. Впервые прижав к груди новорожденную дочь, она посмотрела на нее и поняла, что та — просто копия Юнги, словно ее мальчик родился снова. Стресс, накрывший ее с новой силой, так повлиял на ее здоровье, что у нее пропало молоко, она истощала до невозможности, и выхаживать искусственно приходилось их обеих — и мать, и малышку. Отец едва сводил концы с концами, чтобы заработать на больничные счета, но не жаловался, только все больше становился угрюмым и нервным, ни с кем не общался, и даже на вопросы соседей «как там твои девочки» отвечал криком «не лезьте не в свое дело!». Таким его и узнает Юнми, подрастая. Начиная с того, что одно ее имя, отвоеванное женой, он произносить даже не хотел, потому что оно напоминало о сыне, и заканчивая тем, что скандалил каждый раз, когда жена, усадив малышку на колени, показывала ей фото Юнги и говорила, что это ее братик, что он потерялся, но он обязательно найдется. Юнми засыпала в обнимку с фото, взахлеб рассказывала детям во дворе, что ее братик скоро вернется - они смеялись и дразнили ее, обзывая «дочкой алкашей», за что и получали. Мало-помалу соседи начали все чаще жаловаться на драчливость Юнми, а по-другому быть не могло, потому что дети росли, издевки становились все обиднее, потом началась школа, и стало совсем туго, потому что историю горе-родителей знали все. Они переехали в Пусан, когда ей было десять. Обменяли одну халупу на другую, если учесть, за сколько они смогли продать свой старый дом, поселились на самой окраине, но зато Юнми больше некому было дразнить. Она сначала успокоилась. Потом ушла в себя. Потом настолько ушла в себя к тринадцати годам, что родители стали всерьез опасаться за ее душевное здоровье. Она уходила гулять одна по окраинам, возвращалась поздно и почти не разговаривала с ними. Когда появился компьютер, увлеклась им настолько, что перестала выходить из комнаты - только на учебу. А еще мать стала замечать, что, когда Юнми возвращается с улицы вечерами, ее провожает какой-то высокий парень, одетый обязательно во что-нибудь розовое. Юнми встретила Джина на закате, когда бродила по пустырям, в которые упиралась их улица. Он был намного старше ее, смешно одевался в яркое, и, оказывается, писал стихи, прячась тут от всех среди высоких трав. Она тогда банально споткнулась об него, когда шла, глядя в небо, рухнула сверху и здорово его насмешила, а спустя полгода они стали лучшими друзьями. Он общался с ней на равных, ни за что не осуждал, и вечно выстреливал философскими мыслями, основную часть которых Юнми стала понимать только спустя пару лет, но ей нравилось проводить с ним время, а еще то, что все ее сверстники в школе до тошноты стали пошлые в пятнадцать лет, а этот взрослый парень ни разу даже ни на что не намекнул, только провожал ее домой вечерами, когда они засиживались допоздна. Это он — тот, кто написал «крепись, малышка». Он научил ее носить яркие вещи, слушать яркую музыку и увлекаться стихами, приносил ноутбук, и часами они сидели плечом к плечу, штурмуя соцсети. Он привел ее за руку в компанию таких же ярких, как он сам, ребят, когда ей исполнилось шестнадцать. Подозвал девушку с малиновыми волосами, попросил присмотреть за Юнми, и быстро ушел почему-то. Юнми только через пару месяцев поймет, почему. Тогда из-за поворота показался еще один член компании, и Джин не хотел показываться ему на глаза. Вот почему он не интересовался Юнми, как девушкой. И редко встречался с друзьями, просиживая один на отшибе — он избегал бывшего парня. А еще запретил Юнми его бить, когда она все поняла. Прямо так и сказал — не бей его, малышка, он хороший, просто не сложилось. Юнми посмеялась, обвинила его в склонности к предрассудкам, а потом зажала в углу этого бывшего, когда познакомилась с компанией поближе, и выяснила, что тот тоже по Джину сохнет, схлестнула их лбами, подстроив встречу, и с визгами убегала потом от обоих, когда они уже помирились, но догоняли с криками «ах ты мелкая засранка!». Она стала донсеном среди них, обрела друзей, перестала быть замкнутой, и мать только удивленным взглядом провожала то, как черно-серый гардероб дочери сменяется на пестро-разноцветный, как хрупкое тело то тут, то там расцвечивается татуировками, и даже ругаться было бесполезно, они упустили все примерно тогда, когда их девочку шпыняли соседские дети за вину, которая была не ее. Юнми «добрые» соседи рассказали правдивую версию исчезновения ее старшего брата, она несколько дней после этого вообще с родителями не разговаривала, а потом, когда отец пригрозил ее отлупить, если не прекратит, взяла нож, приставила к запястью и сказала «только тронь». И они ее больше не трогали, приняв это, как наказание за грехи. Юнми росла с того дня, делая, что вздумается, и мать, волновавшаяся из-за Джина, даже не подозревала, насколько важную роль он сыграл в том, чтобы Юнми не покатилась по наклонной из-за вседозволенности. Он просто вовремя появился в жизни девочки, которая вот-вот могла свихнуться на почве стресса и одиночества, разбавил своей легкостью ее тяжесть в душе и вдохнул новые краски. Он знал про нее абсолютно все, знал о Юнги, обо всех ее тайнах и комплексах, и часто Юнми обвиняли в школе, что она встречается со взрослым мужчиной, потому что маленькая хрупкая она, в школьной форме, идущая под руку с широкоплечим высоким Джином по улицам, смотрелась как героиня истории про педофилию, даже несмотря на то, что ей уже исполнилось семнадцать, ведь Джину уже было двадцать девять… И вот он снова держит ее в объятьях, пока она рыдает, обнимая телефон, в котором незаметно сделанные снимки Юнги, смотрит на эти фото и поражается, насколько эти двое похожи. — Ну не реви, малышка. Поставь себя на его место, ты бы тоже в шоке была. Дай ему время. Главное — он нашелся, живой, здоровый, разве не круто? — Да-а-а-а… — голосит Юнми, рыдая в голос. — Только он знать нас не хочет! — Естественно, не хочет, ты лучше меня знаешь, почему. А про тебя он вообще не знал, не бросаться же ему тебе на шею с глупой радостью братской, а? Или ты этого хочешь? — Не-е-е-ет! — ревет Юнми. — Ну вот. А чего ревешь тогда? — Хочу к бра-а-а-атику! Джин давится смехом, косясь на своего парня, улыбающегося с кухни, и они оба без слов понимают, что оба в шоке от того, что хулиганка Юнми ревет, как ребенок. Но все же понимает ее. Он видел каждый пост, замаскированный под историю о «призраке», знает, как бережно она хранила затертое фото и как гордилась тем, что ее имя так похоже на его, слышал сотни теорий о «как думаешь, какой он?». Она даже с матерью общается сносно только потому, что это она дала ей имя, и это она продолжала все эти годы искать Юнги, как могла, особенно, когда дела отца пошли в гору и семейный бюджет перестал сверкать дырами. А вот с отцом Юнми вообще не разговаривает после случая с ножом. Она знает, кто первый начал пить. Знает про избитую беременную ею мать, спасибо соседям - незаменимые, блин, в жизни люди! Так, может, и были бы у дочери с отцом сносные отношения, но нет же: надо оказать медвежью услугу. Хотя, кто-то скажет, что лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Юнми помнит, с каким лицом мать пришла домой со снежной горки. Как будто привидение увидела. Отец был в ярости, она же рыдала без остановки, и никто Юнми ничего не объяснил, а через пару дней сказали «мы едем в Сеул». Зачем, почему — опять непонятно. Зашли в какой-то подъезд, мать попросила подождать внизу, пока позовет, потом крики, шум, Юнми поднялась узнать, в чем дело, и увидела его… Будто она сама, только старше и даже красивее, посмотрела сверху, перегнувшись через перила. Юнми стоило больших усилий не заорать и не броситься ему на шею, как только поняла, что это Юнги. Он ей в этом помог, остудив холодным взглядом и издевательским «мама?». Ее призрак на первый и даже на второй взгляд казался по-призрачному бесчувственным, ледяным и жестоким, как отец, но Юнми заметила, когда они курили за баром, заметила, как он сжимает кулак свободной руки, пряча его за бедро, как вытягиваются губы в тонкую линию. Это все ее жесты. Когда она нервничает, злится или переживает, но пытается скрыть, он, как ее отражение, или она — его, неважно, но он не равнодушен, это точно. И от этого еще больнее. Она так ждала встречи с ним. Ни на что не надеялась, просто сколько себя помнит, называла братиком и любила заочно, копила нежность и ласку для него, и теперь ей до смерти хочется его заобнимать, но она не учла одно «но». Они чужие. Совсем. — Я ему не нужна-а-а-а, Джи-и-ин… Джин прижимает ее крепче и незаметно залезает в карты ее телефона, запоминая адреса. Юнги перебирает пальцами клавиши и чувствует на себе пристальный взгляд. Смотрит в зал в поисках своего двойника, не находит, зато находит парня с розовыми волосами. Он будто ждал, что Мин посмотрит, не отводит глаз, а официант приносит выпивки на двоих, и парень недвусмысленно ставит второй стакан напротив себя, указывая взглядом. Юнги заканчивает выступление, идет вглубь бара, садится напротив и ждет. — Здравствуй, Юнги. Очень рад тебя видеть. Мин ничего не отвечает, отпивает пива из бокала и закуривает. — Юнми говорила, что ты неразговорчив, да, — улыбается парень. — Вон оно что, — хмыкает Юнги. — Она не знает, что я здесь. — А адрес тебе во сне разболтала? — У меня есть парень. Юнги вздернул бровь, оценив, как собеседник одним метким ответом пояснил очень многое сразу. — Я Джин. — Желания исполняешь? — Смотря какие, — снисходительно реагирует на подколку Джин. — Например, чтобы меня все оставили в покое. — Предлагаю сделку. — Слушаю. — Дай мне час. Потом я уйду и не вернусь. — Чую, мне предстоит интереснейшая сказка на ночь. — Называй, как хочешь. Я встретил эту девочку, когда ей было тринадцать и она почти была готова покончить с собой, потому что ненавидела родителей и хотела, чтобы ее брат вернулся домой. Лицо Юнги мрачнеет, и Джин замечает, что он хмурится точно также, как и Юнми. Поразительное сходство: будто близнецы, только с разницей в дате рождения в десять лет… Чимин заходит домой и видит Юнги, сидящего в темноте у стены на полу. Тот поворачивает голову, вздыхает и говорит: — Привет, Рыжик. — Привет. Чего грустишь? Юнги снимает блокировку с телефона, что-то находит там и протягивает. Чим приземляется рядом на пол, смотрит на фото на экране и удивляется. — Кто это? — Моя сестра. — Сестра? Юнги задумчиво вертит в руках небольшой конверт и смотрит вникуда. — Ее зовут Юнми. Ей семнадцать. И она оставила мне вот это, — он протянул Чимину конверт. Внутри была визитка с номером и записка. «Я ждала встречи с тобой, сколько себя помню. И я знаю все, что произошло, не знаю только, как ты жил все это время, но ты всегда был в моем сердце, братик. Я очень буду ждать, что ты позвонишь. Юнми» Чимин несколько минут переваривал новости, вертя в руках конверт, который Юнги нашел под дверью на следующий день после их встречи с Юнми в баре, и понемногу понимал, почему Мин такой нервный в последнее время. Значит, они приходили к нему. И сестра… оказывается. — Какая она? — Как я. Вроде… — Значит, клевая. Юнги повернулся, и горькая улыбка искривила его лицо в отсвете телефона. — Я клевый, по-твоему, Рыжик? — Очень! — А мне так не кажется… — Ну и дурак! Юнги удивленно хмыкнул, немного офигев от того, что Чим обозвал его. Впервые. — Дурак, значит? — Дурак! Если думаешь, что ты плохой. — Видел бы ты моего отца… — Видел. И ты не он! Вообще ни разу! — Хотелось бы верить… — Она хотела с тобой поговорить, да? — Хотела. — И делать это, ты, конечно же, не стал? — Угу. — А хочешь? Мин улыбается от того, что Чим снова, не изменяя себе, не корит его за жестокость, а думает в первую очередь о том, что нужно самому Юнги. Золото, а не малыш. Именно поэтому Юнги захотелось с ним посоветоваться, чтобы решиться. — Хочу. Но боюсь. — Мне кажется, стоит. Даже если родителей ты не можешь простить… Чим запинается на полуслове, понимая, что спалился, ловит подозрительный взгляд Мина и тушуется. — Кто проболтался? — Мама… — Семейство партизанов… — Отец просто хотел, чтобы она поняла, почему он нагрубил твоему! Поэтому рассказал ей… а она мне. По секрету. — Когда? — Когда ты исчез… Мин не выдерживает и смеется. — Я поражаюсь тебе, Рыжик. Ты вообще в курсе, что талант не лезть человеку в душу — твой самый главный? — То есть, других талантов у меня нет, что ли? — надул Чимин губы. — Куча. Но этот я ценю в людях больше всего. — А талант любить и ждать несмотря ни на что? Метко и в самое сердце. Юнги перестает улыбаться, понимая, кого Чим имеет в виду, и отворачивается. Разговор с Джином в другом свете представил ему сестру. Мин не знал о ней, она знала о нем всю жизнь. И это заслуга матери, которая, оказывается, действительно искала его. Трудно, очень трудно рушить устоявшееся представление о полузабытом, когда оно стучится в двери и просит присмотреться. Очень легко построить себе клетку из обиды, запереться в ней и сидеть, никого не слушая, а вот вылезти из нее и открыть загрубевшее сердце — непросто. Но однажды он уже приоткрыл его немного, чтобы пустить туда Чимина. Потом еще немного — для всех, кого Чимин ему подарил: для Хосока и Соны, подарившим ему крестницу, для Тэхена и Чонгука, назвавшего Мина старшим братом, для родителей Чима, принявших Юнги как сына. Так неужели еще немного распахнуть для одной такой родной и одновременно незнакомой сестры так сложно? Чим говорит — сто́ит. Юнги верит ему, как никому другому.