Теряя нить давно знакомой роли...

      От камина — теплом.       Уютно.       Привычно.       Даже в сон клонит.       Спина утонула в мягком, ноги вытянул — поближе.       — Такая славная девочка, правда?       — М?       Прошуршали темно-зеленые складки.       Привычно.       — Молли.       — А. Да.       И внутри — теплом.       Острый, дымный запах.       — А вы с Колумом ее совсем засмущали.       — Мы?       — Конечно! Устроили тут филиал Ирландской киноакадемии. Неужели о другом нельзя было поговорить?       — Мы не нарочно.       — И чем тебе этот Тарантино не угодил?       И в самом деле!       — Да, собственно… Ничем.       Карие глаза улыбнулись. Тепло. Привычно.       — Вот-вот.       — Ты права. Это я виноват. Не знаю, что меня дернуло.       — Ну… Надеюсь, она у нас в гостях не в последний раз.       — М…       — Знаешь, я ведь всегда боялась, что Колум приведет кого-нибудь… ну, знаешь, из тех девиц… с выбритыми головами, сережками во всех местах…       — Панков?       — Наверное.       Хмыкнул.       — У нас тут таких немного.       — Конечно. И все-таки… Четыре года в Лондоне… Помнишь ту жуткую прическу, с которой он приехал?       — Еще бы.       — Хорошо, хоть уши не проколол.       — Мик его бы тогда в театр не взял.       Стекло в ладони теплое.       Острый, дымный запах.       — Даррен…       — М?       — Я тебя не спрашивала… И ты не рассказывал…       — Что?       — Колуму нравится работа? Я хочу сказать… Мик его ценит, дает ему роли, но… все-таки у нас не Лондон. Даже не Дублин.       Хмыкнул.       Вот уж верно!       — Пат, ты же знаешь Колума. Он со мной это не обсуждает.       — Но ты разве не замечаешь…       Спину нехотя отлепил от подушки.       Внутри — тепло.       Разлилось и исчезло.       Стакан звякнул о каминную полку.       — Я тебе так скажу. Мик, конечно, не Станиславский. Но работа с ним — хороший опыт. И он будет полезен, если Колум захочет попробовать себя в каких-нибудь… других театрах. Или с другими режиссерами.       — МакДонахом?       Улыбку поймал — ответил.       — А почему нет?       — Даррен…       — Думаю, он вполне его типаж. Особенно если проколет ухо.       — Даррен!       — А что? Помнишь, ты после свадьбы под мальчика подстриглась? Тогда это было смело.       — Так ты же кричал, что я выгляжу ужасно и не женственно!       — Но я изменил свое мнение. Короткие волосы тебе очень шли.       Улыбка.       Головой мотнула — темно-русая прядь скользнула из прически к уху.       — И длинные тоже. Да я вообще не помню, чтобы тебе что-то не шло.       Смех зазвенел легко, звонко.       Как когда-то.       — Ну ты и подлиза, Даррен МакГи!       — Мне казалось, поэтому ты за меня и вышла.       В карих глазах теплое.       Знакомое.       — Ты не только подлиза, но и самоуверенный нахал.       — Ты всегда это знала.       Блеснуло кольцо — русая прядь вернулась в прическу.       Тонкие запястья, маленькие ладони.       В первый раз ее за руку взять боялся — никак раздавишь.       Сам-то всегда был медведь.       А ладони маленькие, теплые. Мягкие…       — Все-таки мне кажется, Колум не очень доволен. Он даже Бенедикту не сильно радовался.       Кресло под весом скрипнуло.       Пальцы потянули с каминной полки остывшее стекло.       — Ну, а что ему было, с шампанским отмечать? Все-таки не Гамлет.       Взгляд поймал.       — Я не говорю, что Колум не может сыграть Гамлета. Уж поверь, у него на это шансов больше, чем было у меня в его годы.       — Но Мик…       — Мик просто не силен в постановке трагедий. «Макбет» у него провалился.       — Это же двадцать лет назад было!       — Верно. Но с тех пор он дует на воду.       — Ох…       — Режиссеры, что с них взять!       Взгляд поймал — улыбнулся.       И в ответ — тепло.       — Не волнуйся за парня, Пат. У него отличные данные, фактура. Из него будет толк.       Если перестанет тараторить.       — Ему скоро тридцать…       — А Гамлету, по-твоему, сколько было?       — Даррен…       — Брось! Для актера это не возраст. Даже я еще ничего, а?       — Даррен!       Показалось или…       Нет, так и есть.       Зарделась.       Почти как эта девочка за ужином.       — Хотя мне теперь только и остается играть почтенных отцов.       — Лир — тоже отец.       — Ох, не сыпь мне соль…       — Может, если бы Мик пригласил другого режиссера… Хотя бы на сезон. Это был бы шанс для Колума. И для тебя.       — Вот и посоветуй ему!       — Я?       — Он тебя ценит. Всегда с разинутым ртом слушал, стоило тебе заговорить о Шекспире.       — Даррен, но я же просто…       — Поверь, в драматургии ты получше него разбираешься!       Подмигнул.       — Ох, Даррен.       Острый, дымный запах.       Разлился теплом.       И исчез.       — Знаешь, я думаю, Колум рад получить эту роль. Просто у него такой характер. Помнишь, он все мечтал о двухколесном велосипеде? Твердил, как попугай: это круто, у всех парней такие… Плешь мне проел! Ну, купили на день рожденья. Сколько ему тогда было-то, восемь?       Карие глаза теплом.       — Семь.       — Ну да. Притащили, в гостиной поставили, бант повязали. Думали, парень от счастья будет прыгать до потолка. А он глянул, буркнул «спасибо» — и все. Но уж зато сколько лет с него не слезал, по грязи, по снегу носился, пока цепь не проржавела.       Улыбка — теплом.       — Совсем как ты.       — Я?! Ничего подобного! Я ж всегда…       А может, и правда.       — Впрочем, тебе видней.       — Знаешь, так странно. Я почему-то всегда ждала, что Шинед захочет на сцену. Ты ведь ее маленькую на все спектакли брал.       — Ей нравилось.       — Еще как! Потом собирала свои игрушки и с ними разыгрывала все эти истории. «Дядю Ваню» даже.       — В роли меня был плюшевый медведь.       — Барри.       — М?       — Медведя звали Барри.       — А. Точно.       — Память у нее была удивительная! Целые куски пьесы могла повторить — даже в прозе.       — Ну, память у нее и сейчас будь здоров.       — И чужих совсем не стеснялась. Помнишь, Мик к нам в первый раз в гости пришел? Колум у себя в комнате засел с книжкой. Так и не вышел, как я ни уговаривала.       — А Шинед сразу потащила Мика смотреть свой кукольный дом.       — Еще и спектакль ему показала!       — Да какой! «Коварство и любовь»*, Господи Боже!       — Ты же ее водил.       — Ей пять лет было! Как она это запомнила-то все?       — Пять с половиной. И Луизу** играла ее любимая кукла.       — Ага, а меня — медведь.       — Не просто медведь, а Барри.       — Ну да, ну да.       — Она казалась такой увлеченной. А Колуму это как будто было не интересно…       — На «Дяде Ване» он вообще заснул.       — Он был маленький!       — Да уж постарше, чем Шинед.       — Он просто…       Смех вырвался.       — Самая беспощадная критика, какую я получил за эту роль!       — Даррен…       — А теперь — пожалуйста, на одной сцене. Кто бы мог подумать.       — Да.       — Честно тебе скажу, я сперва решил, он это все затеял только для того, чтоб улизнуть в Лондон.       — Я тоже. Хотя все равно на тебя злилась.       — На меня?       — Ты же не давал ему денег! Ты был прав, конечно. Но все-таки…       Надо же.       — Я не знал.       Улыбка — теплом.       — И слава Богу!       От камина теплом.       В мягком свете темно-русые волосы, карие глаза. Тонкие запястья.       — Пат…       Поймал взгляд.       — Иди сюда.       Вспыхнула вдруг — до ушей.       Как когда-то.       — Даррен!       — Что? Детей дома нет.       Темно-зеленые складки прошуршали.       — Пойдем лучше наверх.       Спину отлепил нехотя.       Наверх, так наверх.