Теряя нить давно знакомой роли...

      Экхм.       — Вы извините, тут… паб на первом этаже.       — Я догадалась.       — Но гостиница хорошая.       Хех, хорошая.       Да что уж там! Лучшая.       Ну, не «Хилтон», конечно.       Так и у нас не Лондон.       — Про нее даже в путеводителях пишут.       Серые глаза прищурились.       — С путеводителем не поспоришь.       Черт, и вот зачем было…       Как дурак провинциальный!       Хотя ведь такой и есть.       Старый провинциальный дурак.       Дядя Ваня.       Мать его…       Дядя Ваня двадцать лет спустя.       Пальцы подтянули ремень на плече.       Двадцать пять.       — Если вам тут будет неудобно, я уверен, что Мик…       Из кожи вон полезет, как же!       Юное дарование из самого Дублина.       Тьфу.       — Да мне бы и хостел сгодился.       — М?       Звякнули заклепки.       — В Эдинбурге вообще в палатках спали, и ничего. Тут главное — пенку под спальник не забыть, а то весь зад отморозишь. Оно хоть и летом, да все равно…       Пальцы на ремне замерли.       — Вы имеете в виду Эдинбургский фестиваль?       — Ну да. Нас туда позвали с Сэмом Шепардом. Года три назад. На Фриндж*, конечно, не на международный, вы не пугайтесь.       Вот черт.       — Что вы, я…       — У вас на лице все написано.       — Кхм…       Серые глаза — в упор.       Пристально, остро.       И вдруг — улыбка. Другая совсем, мягкая, теплая.       И взгляд от нее другой.       Теплый.       — Отличное качество для актера, между прочим.       Черт.       Остановился резко, пальцы в ремень впились.       — Так вы поэтому меня выбрали?       Взгляд в упор.       — Может быть.       И улыбка.       — Если на сцене на вашем лице будет написано то, что мне нужно.       А вот это уже наглость.       Да кем она себя…       Молоко на губах не обсохло!       — Мисс О’Доннел, мне кажется…       Вздрогнул.       По руке скользнуло — тонкие пальцы, горячие. Витые кольца.       Ремень послушно съехал с плеча.       — А мне кажется, что роль джентльмена вам удалась, мистер МакГи. Теперь вы можете спокойно удалиться за кулисы и заняться своими делами.       — Экхм, виноват?       Звякнули заклепки.       — Спасибо, что проводили.       Дверь чуть не по носу хлопнула.       Вот ведь…       Засранка мелкая!       И как только…       — Э, посторонись, чего встал на проходе!       — Это вы мне?       — А кому ж! Ты тут один такой задумчивый.       — М?       — Определись уже, друг, либо в кабак тебе, либо в кусты!       — Ну, знаете…       Сизая рожа ухмыльнулась.       — Знаю, друг, уж поверь мне — знаю.       Да что ж за день-то сегодня, мать вашу!       Вашу ж мать. * * *       — Па, это че за фигня?!       — Во-первых, здравствуй, Колум. А во-вторых…       — Да, да, я актер, а не сварщик! Помню.       — Неужели?       — И, как актер, я тебя спрашиваю: какого хрена тебя нет на репетиции?!       Черт.       — Мы весь день корячились. Сцена в саду не клеится, да еще вместо нормального Леонато Мик из-за пульта реплики подает. Таким голосом, каким только из сортира кричать: «Занято!»       — Колум…       — Что — Колум? Будто сам не знаешь!       — Экхм.       — Почтенный отец из него, как из тебя Майкл Флэтли**!       — Ну, спасибо.       Трубка знакомо хмыкнула.       — И вообще это тоска какая-то.       — Что? Ты о чем?       — Да это вот все.       — Шекспир?       — Брось издеваться, па!       — Я не…       — Ты ж понимаешь, про что я. Мик, он, конечно, мужик славный, но…       Ну, не Станиславский, да.       Не всем же.       — Колум…       — Зря я все-таки из Лондона уехал.       — Я тебя не заставлял.       — Так я тебя и не виню.       Выдох вышел тяжелый, со свистом.       — Не пойму, чем ты недоволен. Друри — лучший театр в Голуэе. И Бенедикт… это тебе не третий стражник! Или ты бы предпочел до седых волос в массовке бегать?       Трубка хмыкнула.       — Ну… это смотря у кого!       Черт.       А ведь и впрямь.       У МакДонаха бы и сам побегал.       Наверное.       Выдох.       — Слушай, Колум, я понимаю… Амбиции… это все нормально. Это часть профессии.       — Ох, па, только давай без лекций!       Да когда я…       — Я вообще не про то. Не в том дело, что мне, там, Гамлета подавай. По мне, и Бенедикт хорош, и третий стражник. В крутом спектакле и «Кушать подано» можно сыграть.       — В крутом?       — Ну… интересном. Свежем.       — М.       — А тут… При всем моем уважении, па, но на репетиции мухи дохнут! Что ж на спектакле-то будет!       Выдох.       — Колум… экхм… Послушай. Ты думаешь, я тебя не понимаю? Думаешь, мне самому очень по нраву тридцать лет изображать отцов семейства? У меня после дяди Вани и не было ничего такого, чтоб…       — А «Коварство и любовь»?       — Ну, ладно. Было. Пару раз. Но не столько, сколько хотелось. Сколько могло бы быть…       — Ты мог уйти.       Ага, конечно!       А кто бы тебя с матерью и Шинед кормил?       — Экхм. Колум. По молодости это не всегда очевидно, но в нашем деле востребованность…       Вот черт, и впрямь ведь сейчас скачусь до лекции!       Молодость, молодость…       Дурак старый.       — Экхм…       — Па, погоди, у меня звонок по другой линии.       — Что?       — Это Терри, надо ответить. Повиси, ладно?       — Что сделать?       Трубка завыла густыми переливами бас-гитары.       Господи, и вот это — они сейчас слушают?       Прижал плечом, пальцы нашарили раскрытую страницу, потянули ближе. Глаза нашли тонкую карандашную линию под убористым шрифтом.       Я не хочу ни от чего отказываться. Я заключаю союзы и сделки, угрожаю и умоляю, разбиваю и головы и сердца…       Не хочу ни от чего отказываться.       Вот оно, да.       Мне — всё подавай.       Власть над страной, над сыновьями, над женщиной.       Я не хочу…       И смотреть не на нее, а сквозь.       Она — вещь.       Они все — вещи.       Чья это мысль?       — Па!       Я не хочу ни от чего отказываться…       — Па, ты там живой?       — М. Колум…       — Слушай, ты не представляешь! Терри сейчас сказал…       Терри?       Имя с трудом совпало с широким, улыбающимся, веснушчатым лицом.       Терренс О’Брайан, новый помреж***. Пришел в начале сезона. На пару лет всего постарше Колума.       — Па, ты слушаешь?       — Да.       — В общем, такое дело. Он и тебе хотел звонить, но я сказал, что передам. У нас завтра читка.       — М…       — И не с Миком, а… Черт, офигеть просто!       — М?       — Зря я на старика бочку катил! Он молодец! Пригласил к нам Ашлинг О’Доннел!       — Постой, ты ее знаешь?       Трубка зазвенела беззаботным смехом. Совсем как когда-то. Когда гонял на стареньком велосипеде с проржавевшей цепью.       — Па, ты с какой планеты?! Ее все знают!       — Да?       — Ну, не все, может. Но в Дублине в прошлом сезоне только про нее и говорили. Она классная!       — Неужели?       — Кстати, как и ты, фанатка МакДонаха.       А сейчас — ухмылка хитрая и в глазах бесенята. Даже видеть не надо.       — Вот как.       — Что-то ты без энтузиазма, па. А зря! А, я ж тебе главное не сказал! Про пьесу.       Черт.       — «Лев зимой»! Это ж для тебя прямо!       — М…       — Слушай, как думаешь, может, и мне роль найдется? Там, конечно, персонажей мало, но три сына все-таки и еще Людовик…       Этого не хватало!       — Погоди, погоди, Колум. А как же Бенедикт?       — Ну…       — Ты же не откажешься от роли, если… если вдруг…       — Па, ты о чем вообще! Конечно, я пойду к ней, если она позовет! Черт, да я в лепешку расшибусь, чтоб позвала!       — Погоди. Ты вообще видел хоть раз, что она делает?       — В Эдинбурге на Фриндже видел Сэма Шепарда. Это было охренеть!       — И все? Я что-то не припомню, чтобы ты в последнее время по дублинским театрам ходил.       Трубка зазвенела.       — Па, ты точно с другой планеты! А Ютюб на что?       Ох, Господи.       — Колум, ты же понимаешь, эта пьеса на двух актеров.       На двух старых актеров.       — Остальные персонажи там скорее фоном.       — Ну, не совсем.       — Ладно, и все равно это…       — Не Бенедикт?       — Колум…       — Па, только не впадай в нравоучения. Не твой жанр.       Да когда я…       — Я ж тебе про это и толковал битый час. Я согласен и фоном побыть! У Ашлинг О’Доннел.       Черт бы побрал…       — Экхм. Колум, ты взрослый человек, и решать тебе, конечно. Но я бы на твоем месте сто раз подумал.       — Я подумал, па. Такой шанс раз в жизни бывает.       Черт бы побрал эти юные дарования!