Сказки тёмного Энрота

      Агар — на волне яркого, хоть и недолгого увлечения гуманитаристикой, — сказал, что виноваты сублимация и подавленное либидо. Гарик, рвущийся опровергать любые авторитеты, в пику Агару заговорил об экзистенциальных кризисах и потере смысла… Корлагон, впрочем, за их дискуссией бросил следить почти сразу. Он и раньше-то понимал в их разговорах с пятого на десятое, а теперь, когда на месте пятого (у Агара) и десятого (у Гарика) возникали неловкие паузы… К немалому Корлагонову сожалению, прийти к консенсусу и — главное — перейти от «кто виноват» к «что делать» гении, в силу сложившихся обстоятельств, не смогли.       Если бы о виноватых спросили Корлагона — он бы, пожалуй, затруднился с ответом. За собой он вины никакой не чувствовал; но в его голову просто физически не могла прийти крамольная мысль, что его темнейшее величество Арчибальд Первый Айронфист просто повёл себя как муд…       …как мудрый, достойный и заботящийся о благе всего Энрота правитель.       Да-да, именно так отвечал сам Арчибальд.       А ведь, казалось бы, ничто не предвещало беды.       ***       Его величество, потеребив левый ус, уверенно скушал чёрным конём корлагоновского тёмно-серого (на их доске традиционно не было белых фигур) ферзя. Ферзь, обиженно блеснув изумрудными глазами, отправился в общую кучу к обеим ладьям и слону. Чёрные — как обычно — выигрывали с разгромным счётом, и Арчи поглядывал, не скрывая торжества, готовый принять капитуляцию…       …перед внутренним взором Корлагона разворачивались иные битвы. Серые пешки-скелеты кое-как держали строй. Зомби, медленные и прочные, как ладьи, попав под прицельный огонь, рассыпались трухой и бесславно закончили свою не-жизнь. Стремительные вампиры ворвались в тыл врага в самоубийственном прорыве: глупо было рассчитывать на них, но больше никого не осталось. Последний лич неохотно, будто обречённо, сдвинулся — просто потому, что хоть перед окончательным поражением стоило показать зубы…       Корлагон замер, так и не убрав руки. Поднял глаза от доски, моргнул, посмотрел снова. Арчибальд в кресле напротив бросил теребить ус, и его брови медленно-медленно поползли вверх. Они поднимались и поднимались, и это неукротимое движение окончательно убеждало в реальности происходящего.       — Шах и мат, блядь!       О, над игровой доской эти слова звучали неоднократно, вот только Корлу впервые за много-много лет удалось их сказать.       И, пожалуй, это было даже приятней, чем выиграть настоящую битву. Битвы-то ему случалось выигрывать не в пример чаще.       Но, пока Корл парил на крыльях эйфории и упоения победой, его проигравший соперник погружался в тёмные глубины уныния и раздражения. Что, учитывая личные качества айронфистского темнейшего величества, не могло не привести к катастрофе.       — А можно без мата? — буркнул Арчибальд, и его глаза опасно блеснули алым.       И, конечно, тут бы Корлу понять — но шок и эйфория были слишком сильны. Как, впрочем, и нерассуждающее исполнение королевских приказов.       — Шах и блядь! — дисциплинированно сказал Корл.       И только потом осознал, что его величество не в том состоянии, чтобы посмеяться над невольным каламбуром.       Катастрофа разразилась. И, в некотором смысле, она была куда страшней и разрушительней привычной, понятной и даже почти уютной ерунды типа армагеддона.       — Распустились! — зарычал Арчибальд, вскакивая с кресла и опрокидывая доску. — Обнаглели! Все обнаглели! Краёв не видят! И ты, Корл!.. Я вас проучу! Я вам покажу!       И вот в этот момент Корлагон однозначно предпочёл бы оказаться в центре настоящей битвы, а не в королевской гостиной над поверженным шахматным столом.       — Писца сюда! — рявкнул Арчи, распахнув дверь. — Немедленно! Будет вам королевский указ! И, чтоб не расслаблялись, проклятьем подкреплю!       — Арчи, ты чего? — осторожно спросил Корл.       — Я чего?! Я, блядь, чего?! — Монарший гнев только набирал обороты. — Да это вы все тут «чего»! Материтесь как сапожники, все вы! Быдло какое-то, а не опора трона! Интеллигенты вшивые! Атмосфера у нас в Энроте, говорят, и так отсутствует, а ваша нецензурщина её ещё и добивает!       — Кто говорит? — осторожно уточнил Корл. Планы насчёт таких говорливых у него были вполне определённые.       — Неважно, — огрызнулся Арчибальд. — Допустим, широкая общественность говорит. Но куда важнее, что говорите вы!       В дверь осторожно поскреблись.       — Кто там? — грозно вопросил король, напрочь забывший о собственном недавнем приказе.       Корл приоткрыл дверь, подавив порыв просочиться в узкую щёлочку, присмотрелся…       — Писец пришёл, — напомнил он Арчи. И добавил тихо: — Полный писец.       ***       –…ну и вот, — сказал Корл, отхлебнув из горла минотаврьего самогона. — Запретил мат на всей территории Энрота. Полностью. И провёл ритуал смертельного проклятья: кто ослушается — пусть, говорит, пеняет на себя.       — Вот же б… — Агар начал было говорить, но споткнулся, отнял у Корла бутылку, хлебнул и закончил, скривившись: — Вот же нехорошо.       — Полный п… плохо, — согласился Корл.       Гарик таращился на них попеременно своими наивно-круглыми зенками и молчал.       — И как он? — осторожно спросил Агар.       — Сидит на троне, радуется и утверждает, что он теперь — просвещённый монарх и будет бороться за мораль, нравственность и высокую культуру, — отозвался Корлагон.       — С кем бороться? — уточнил Гарик.       — Видимо, с нами, — вздохнул Агар. — Переубедить не получится? Если всем вместе?       — Или попробовать обойти проклятье? — предложил Гарик.       Корл и Агар уставились на него в молчании.       Единственное, что они могли ответить на такое предложение, теперь было полностью и абсолютно запрещено на всей территории Энрота.       ***       В общем и целом, встречи по ночам в Гариковой лаборатории вполне могли сойти за сходку революционеров. Мораль, нравственность и высокая культура никак не желали приживаться, даже — особенно — среди лиц, наиболее приближённых к трону.       — Как у вас? — мрачно спросил Корлагон, оглядев собратьев-заговорщиков.       — Ох… ох как плохо, — признался Агар. — У меня не получается думать, простейшие расчёты не сходятся, минотавры не понимают них… ничего не понимают. Я уже сам как минотавр стал: тупой и агрессивный. Раньше, бывало, от души выскажешься — и сразу отпустит…       Гарик, несчастный и осунувшийся, хмыкнул.       — Мне б твои проблемы, — едко сказал он. — У меня, между прочим, половина заклинаний на это самое завязаны. Не работают без мата. Я ж, когда их составлял, ну, импровизировал, искал что-то новое… Ну и вот.       — Так вот в чём твой секрет, — оживился Агар. — Ах ты ж…       Впрочем, должным образом выразить восхищение Гариковой гениальностью теперь тоже не получалось, и Агар сник.       — Мне бы ваши проблемы, — сказал Корлагон. — Я — я, победоносный генерал! — бесполезен! Меня даже скелеты не слушаются! Раньше, бывало, скажешь: «на!.. на!..» — и они прям сразу на, любо-дорого посмотреть! А теперь? Атакуйте с левого фланга? Так я им должен говорить? Они вам кто, гении что ли? Да мне их право от лево отличать полгода учить! Как жить-то?       В общем, даже выразить всю боль теперь не получалось. Оставалось только молчать — или плести заговоры.       Но и с заговором вышло так себе: общий язык — без неизменно связывающей всех сподвижников Арчибальда составляющей — так и не был найден.       ***       — Мои уважаемые соратники и дорогие друзья, — сказал Арчибальд, открывая неформальный малый совет.       Уважаемые соратники и дорогие друзья испуганно переглянулись, и каждый принялся лихорадочно вспоминать, когда успел настолько провиниться; однако его величество, похоже, говорил вполне серьёзно.       — Как продвигаются ваши исследования, коллеги? — с искренним интересом спросил он, окончательно добив так и не пришедших в себя Агара и Гарика.       Необходимость отвечать вступила в противоречие с королевским указом, и раздавленные коллеги только молча переглядывались. Корлагону даже жалко их, бедолаг, стало.       — Ну, если честно, — Агар, как более опытный, оправился раньше. — Если честно, ваше величество, мы в последнее время увлеклись новой областью исследований… Прикладной филологией. Штудируем словари и справочники, расширяем словарный запас…       Арчибальд заинтересованно кивнул, всем видом показывая, что ждёт дальнейших пояснений.       — Вот, например, — отжил и Гарик, приходя на выручку иссякшему вдохновению Агара, — замечательное слово «истец». Очень… многогранное. Или, скажем, «взглядь»…       — Как-как? — насторожился Арчибальд. — Взглядь? Нет такого слова.       — Вот именно, — обрадовался Агар. — Именно поэтому мы и обратились к филологии: любая проблема должна иметь лингвистический инструментарий, специфический тезаурус. «Взглядь» — это… ну, знаете, человек такой, ну… умеющий прям в душу с одного взгляда заглянуть, вот. Смотрите, ваше величество, какой непорядок: взгляди есть, а слова такого нет! Или, к примеру, прекрасное архаичное слово «хула» незаслуженно забыто в наши дни, а ведь от этого корня можно образовывать много замечательных слов…       — Абсолютно нематерных, — подхватил Гарик. — «Охулить». «Охуление». «Хульня».       — Изумительно, — похвалил Арчибальд. — Ну вы это, коллеги, продолжайте ваши… э-э… изыскания. Наука будет вам благодарна. Наверное. Когда-нибудь… Кстати о благодарности. Корлагон, как настроение в народе? Меня любят?       — Очень любят, твоё величество, — невозмутимо откликнулся Корлагон. — Прямо слов не могут найти, чтобы описать всю любовь. Изыскания наших уважаемых коллег скоро придутся весьма кстати — чтобы твои подданные могли выразить охватившие их чувства.       Арчибальд — к немалому ужасу уважаемых соратников и дорогих друзей — не заметил подвоха. Монаршее лицо искривила улыбка, которую можно было бы назвать по-разному (но, увы, большинство названий попадали под недавний запрет); из оставшихся подходило разве что «благодушная», но в применении к Арчибальду даже это слово навевало ассоциации скорее с «душить», чем с «благом».       — Прекрасно, — оживился король. — В таком случае продолжим курс на укрепление морали и нравственности в моём любимом народе. Пожалуй, стоит запретить пьянство, — тут Агар нервно икнул и сбледнул с лица, — или разврат, — пришла пора дёргаться уже Гарику, — или…       Арчибальд остановил задумчивый взгляд на Корлагоне. Генерал поёрзал, отвёл глаза…       — Сдаюсь, Арчи, — наконец признал он. — Народ на грани бунта: кто бы мог подумать, что они безропотно терпели все твои некромантские и деспотические выходки, но взбесились, стоило лишь отнять право материться? Охулевшие гении совсем двинулись — они, представь, всерьёз занялись этой самой филологией, даже минотавров с элементалями забросили. Я с войсками своими, собственноручно поднятыми, нормально общаться не могу. Сдаюсь. Всё очень ху… художественно катится в пропасть.       Его величество сложил пальцы домиком и улыбнулся — совсем как прежде, коварно и безумно, чем вызвал в сердцах уважаемых соратников и дорогих друзей первые проблески надежды.       — Ну не зна-аю, — протянул он, потеребив ус. — Мне понравилось быть просвещённым монархом и нести в народ новые светлые ценности.       У гениев, что неудивительно, их безумные головы лучше всего работали именно в кризисных ситуациях. Да и в гуманитаристику, признал Корл, они явно подались не без пользы.       — Ваше величество, — проникновенно сказал Агар. — Может, мы начнём с других ценностей? Очень… демократических. Например, со свободы слова?       Арчибальд пристально посмотрел на него, призадумался.       — Народ вас будет любить совсем уж невыразимо, — поддакнул Гарик.       — А если они этим самым свободным словом — и вдруг будут про меня гадости говорить? — нахмурился Арчибальд.       — А мы их на кол, — откликнулся Корлагон без раздумий. — Главное ведь, чтоб у них право было, так?       — Право — это хорошо, — кивнул Арчибальд. — Народу надо давать какие-нибудь права. Ну там, знаешь, Корл, типа как выиграть у своего короля в шахматы на желание…       Агар с Гариком растерянно переглядывались. Король невозмутимо крутил в пальцах невесть откуда взявшегося тёмно-серого слона и словно бы равнодушно поглядывал на всех из-под полуопущенных век.       — Взглядь, — сказал Корлагон, воздав наконец должное филологическим изысканиям свихнувшихся гениев. — Охуленно. Ладно, согласен. Моё желание — отмени уже этот… хмм… глубоконравственный и высокоморальный указ.       — Для просвещённого монарха, — важно ответил Арчибальд, приосанившись, как для парадного портрета, — воля народа и права подданных превыше всего. Писца сюда! Буду даровать Энроту свободу слова!       ***       — Корлагон, ты совсем меня уважать перестал? — ласково спросил Арчибальд, решительно уводя ферзя. — Думаешь, я попадусь на это дважды?       — Уж и помечтать нельзя, — вздохнул Корл. — Мне что, ещё десять лет ждать своего шанса желание выиграть?       Арчибальд, загадочный, как сфинкс, молча улыбнулся.       — Кстати, а что там за шум на улице? — спросил он, прислушиваясь.       — Твои подданные бурно радуются свободе слова. — Корл, поднявшись, решительно закрыл окно. — Кричат «ура».       — Да? — задумчиво переспросил король. — А мне показалось, что там явно звучит «оху…»       — Тебе послышалось, — оборвал его Корлагон. Тихо вздохнул и двинул ладью прямо под удар чёрного ферзя, окончательно лишая себя шансов на победу в партии.       С недавних пор генерал Корлагон ради свободы слова был готов на любые жертвы.