***
Я склонился над текстом программы, которую сам же составил несколько недель назад. В тот период, когда я действительно собирался баллотироваться. В попытке унять дрожь в руках и всё возрастающую головную боль, я стискивал виски, концентрируясь на тексте, стараясь найти подвох. Все слова, вроде бы, были мои собственные, но между строк… между строк сквозило откровенно чужое. Я перечитывал программу уже в седьмой или восьмой раз — и ведь я сам её писал — и сколько раз я читал её до этого — как же я не мог заметить?.. Головная боль стиснула череп раскалённым обручем, и в этот момент сознание прояснилось. Я не мог заметить очевидного: за каждым словом здесь стоял Гриндевальд. Всё было просто, логично и красиво. С торжеством Асов и поверганием неугодных в Хёль. Боль. Боль вывела меня из странного состояния последних месяцев. Боль стала индикатором тех моментов моей жизни и деятельности, в которых через меня действовал Гриндевальд. Боль сводила с ума, достигала какой-то высшей точки, климакса, предела, а затем рассыпалась в прах окалиной — если у меня хватало настойчивости и сил пройти её до конца. Самое ужасное, что вид Габриэля тоже вызывал боль, стоило мне копнуть поглубже или задать себе вопрос «почему?», «когда?», «как?». Почему случилось так, что я, Персиваль Грейвз, аврор, позволил этому мальчишке зайти так далеко… и глубоко в свою жизнь? — Мы оба были изгоями тогда. Оба нуждались в поддержке. Он был единственным, кто меня слышал, кто меня понимал. (Поправка: не единственным. Был ещё Гриндевальд.) Потому что он поцеловал меня под омелой. Видел во мне такого же… фрика, как он сам… Потому что… потому что у меня уже несколько месяцев (или, вернее, лет) до этого не было ни с кем отношений… …ты прагматичный сухарь, Персиваль Грейвз, и на сто процентов деловой человек. Ты удовлетворяешься быстрым перепихоном на рабочем месте с хорошенькой сотрудницей, что даёт тебе одновременно и удовлетворение, и ещё больше власти. Особенно хороша была Серафина, жаль, её, как и меня, возбуждала исключительно рабочая обстановка. Тот «романтический» вечер под Рождество в 1916-м чуть было всё не угробил. В Криденсе (тогда ещё Криденсе!) была чистота, новизна, искренность. Мечтал ли он о великой любви до гроба и браке, заключённом на Небесах?.. Вряд ли мальчик, воспитанный немагами (да ещё какими!), действительно видел своей второй половиной зрелого мужчину. Тогда он ещё не начал бунтовать. Во многом он всё ещё пребывал под тенью Мэри-Лу, пусть и отбрасываемой уже её трупом. Он искал нежности. Участия. Учителя. Того, кто мог бы обучить его магии. Я, оторванный от своего привычного окружения, искал новые способы выживания. Способы остаться в здравом уме. Удалось мне это? Теперь уже не знаю. Хотел ли я с ним секса? О да. Переступать границы — это то, что всегда притягивало меня. Именно поэтому я до сих пор начальник Аврората. Странное действо в странных условиях. Новая грань жизни. То, что делает меня живым. То, что можно познать и распробовать. А затем решить, нужно тебе это или же нет, и в каком контексте. Когда произошел перелом в отношениях? — Криденс (тогда ещё Криденс!) был в депрессии. Я хотел его защитить. По причине… смотри пункт первый, «почему?». А потом был ритуал, при одной мысли о котором у меня до сих пор внутри всё переворачивается: что, если это была какая-то безумная ошибка или… не менее безумный расчёт?.. Наконец, как, каким образом, мы пришли к тому, что имеем сейчас? — Мы уже год живём вместе. Это да. Но мы так и не стали семьёй. Не сжились. Откровенно говоря, произошедшее на прошлое Рождество напугало меня больше, чем я сам мог бы подумать. Если условиться, что это действительно произошло, что это не был бред или галлюцинация. Но, судя по приступам головной боли, которые пронзают мой мозг всякий раз, когда я пытаюсь обдумать произошедшее, — оно и вправду имело место. Если так, то Габриэль (и нигде не Криденс) скрывает от меня как минимум свои контакты с Гриндевальдом. В ситуации последних лет этого «минимума» может хватить, чтобы оказаться на допросе с использованием веритасерума, а затем и за решёткой. «Почему», «когда» и «как» тоже были частью игры. Частью большой картины. Я хорошо помню свои чувства к Криденсу, то, чего я хотел добиться от него: сделать его бойцом, способным защищать себя и то, что ему дорого; сделать его волшебником, достойным членом магического сообщества. Посмотреть, как он расправит плечи… И он действительно расправил их. А ещё он взлетел. Он поднялся до самого Асгарда, но он так же принадлежит Асгарду, как принадлежит ему Локи: чужой среди чужих, необходимый и незаменимый. Бог огня из страны вечного холода. Это звучит высокопарно, я знаю. Подозреваю, что это даже не мои сравнения: слишком легко они приходят, а я никогда особенно не интересовался «Эддой». Тонкая грань в моём сознании становится всё более ощутимой. Вот здесь — Персиваль Грейвз, аврор. А здесь — Геллерт Гриндевальд, самый разыскиваемый волшебник нашего времени. Тут — то, что я ещё мог бы использовать, а тут — то, что выходит из-под контроля и начинает использовать меня. То, что было в какой-то момент спаяно, неуклонно разделяется. Через боль. Боль — моё спасение. Боль — моё оружие. Боль заглушает все прочие эмоции и желания, и досужие рассуждения, оставляя неимоверно узкую дорожку, по которой бежит ток моих мыслей. Мозг знает. Но вот тело… Истина в том, что тело каждый час, каждой своей клеткой неистово желает Габриэля. Жаждет его крови и семени. Жаждет повторения кровавого ритуала Чёрной Исаис. Для чего? Чтобы раствориться в другом без остатка? Подчиниться силам Луны? Но эта жажда — и сейчас я осознаю это абсолютно отчётливо — совершенно чужда мне: большую часть осознанной жизни я посвятил борьбе с мраком. Я аврор. И тогда я беру тело под контроль. Никогда в жизни я ещё не работал столько и так напряжённо: аврорат, «Бойцовский Клуб», «Ад», исследования своего «я», попытки отделить чужое от собственного. На личную жизнь времени практически не остаётся, но этому я даже рад. Мне нравится вести эту странную войну — быть аврором, быть следователем, отдыхать в бою или среди грохота тренажёров. Контролировать своё сознание. Контролировать своё тело. Я замечаю то, как на меня смотрит Габриэль: тяжёлый, огненный взгляд. Мальчик с ангельским именем и демонической силой. Ни один из нас не хочет уступить другому. Я сдерживаю свои желания, и Габриэль сдерживается тоже. Никто не знает, скольких усилий это требует от него. Никто не знает, скольких усилий требует это от меня. Приходя домой поздно вечером, а то и ночью, я ложусь на диване в гостиной и тут же засыпаю без сновидений. Сны кончились. Возможно, если бы я обладал чуть менее железной волей — а работа с железом в «Аду» оказывает своё действие не только на мышцы — я бы вообще не ощутил никаких подозрительных перемен, я поддался бы. Или сломался — особенно когда заметил, во что превратился мой Патронус. Какое счастье, что я заканчивал факультет Вампус: боевая шестилапая пантера рождает ассоциации со временем обучения в Ильверморни, а не только с Гриндевальдом. И всё-таки бывают моменты, когда контроль кажется невозможным. Когда головная боль режет, словно тупым заржавленным ножом, покрывает кожу испариной, выжимает из глаз слёзы. Я зажмуриваюсь и надавливаю на глазные яблоки, мир растворяется в жёлто-красной ряби. «Это он уходит» — шепчу я сам себе. Я беру на вооружение тактику тибетских магов и начинаю заниматься медитацией. Я стискиваю зубы и пробую найти утешение в женщинах — и, в особенности, женщинах-немагах, к которым я могу применить Обливиэйт без зазрений совести. Я мог бы стать сексуальным маньяком или убийцей, и никто бы никогда меня не нашёл, но нет, я просто пользуюсь их прозаическими телами, невербальной магией срывая с них платья, и беру их, одну за другой, двоих сразу, как получится, с таким ожесточением, что это граничит с насилием. Не переставая думать о Габриэле.***
Кто знает, чем бы всё это закончилось: Серафина уже несколько раз интересовалась (сперва надменно, затем, вроде бы, даже смягчившись) не нужен ли мне отдых. В зеркале я выгляжу осунувшимся и диким. Наконец, во время тренировки в «Аду» Граф Б. подходит ко мне и кладёт руку на плечо: — Парсефаль, тебе не кажется, что ты немного переутомился? Я думаю, не стоит делать этот последний рывок. Сломаешься к гренделевой бабушке. — Отстань, — сквозь зубы цежу я, пытаясь поднять штангу с добавленным весом. И не могу. — Ну, вот, чего ты добился! Ты, Граф, должен был меня мотивировать… что такое? Потому что упомянутый Граф смотрит на меня как-то странно. — Ничего, Парсефаль. Ничего… но если тебе понадобится моя помощь — не в качестве тренера — заходи. Я всегда готов тебя принять. — Спасибо, Беласко, ты уже помог со своими чашками… Он ухмыляется: — Всё, как ты хотел. Я серьёзно, Парсефаль. — Ладно. Не понимаю, о чём ты. Но буду иметь в виду. — Ещё поймёшь. И хватит тебе на сегодня. Ты мне нужен живым. Странный человек этот Граф Б. Но его предложение не выходит у меня из головы. Возможно, он и вправду мог бы мне помочь. Хотя бы со вспышками боли. Уж про боль хозяин «Ада» знает достаточно. Потому что у меня нет никакого желания обращаться к нашим официальным целителям. Снова шумиха в прессе, хватит… …а Беласко, всё-таки, учился в Дурмстранге… интересно, застал ли он там Гриндевальда?.. Я иду по улице, чтобы немного проветриться после «Ада», затем, зайдя в одну из подворотен, трансгрессирую прямо домой. Сегодня я раньше, чем обычно, не только из-за скомканной тренировки, а по причине прямого приказа госпожи Президента «идти отдыхать». Габриэля нет. Внезапно я ловлю себя на мысли, что в последнее время вообще редко вижу его дома. И что понятия не имею, чем он занимается. Поэтому возникшее было чувство некоторого облегчения (никто не смотрит на меня своим неподъёмным взглядом) сменяется неприятным холодком по позвоночнику. Этой ночью Габриэль так и не появляется. Я знаю это совершенно точно, поскольку так и не смог сомкнуть глаз ни на минуту, вне зависимости от того, что пытался бы применить против сводящей с ума боли. Утром мы совершенно неожиданно сталкиваемся в гостиной — Габриэль только что трансгрессировал неизвестно откуда, вид у него не менее усталый, чем у меня (а отражение в зеркале меня сегодня абсолютно не радует). Он молча проходит в спальню и, не раздеваясь, ложится на кровать. На календаре дата — 13 февраля. Ровно год назад, в ночь с 13-го на 14-е состоялся ритуал. Его описание, сделанное профессором Альбусом Дамблдором (если это был профессор Альбус Дамблдор), равно как и адресованное мне письмо (если никто не перехватывал этого письма), хранится в сейфе у меня в офисе. Всё, что мне нужно сделать — это применить хитрую комбинацию, снимающую защитные чары, достать сложенный пополам листок и провести ритуал заново. И тогда — я знаю это абсолютно точно — боль кончится. И у нас с Габриэлем будет ещё время (по меньшей мере, несколько месяцев) сумасшедшего секса, вышибающего из головы все тревожные мысли, время неистовых кровавых оргий, которые делают тебя таким особенным, ведь никто не имеет ни малейшего представления о сильных древних чарах, дающих власть над людьми через Луну. Вот только… Я, скорее, умру, чем допущу повторения этого безумия. Всё яснее видится мне фигура кукловода. Возможно, я просто параноик, но если бы вы пожили с Габриэлем — я уверен — вы бы нашли сколько угодно подтверждений. Любым страхам. Мне больно и горько разрывать нашу связь, но это единственный способ выйти из-под влияния Гриндевальда. Я не решаюсь не то, что поцеловать — коснуться Габриэля: иначе я не выдержу. Поэтому перед уходом я в ставшей уже автоматической манере произношу «буду поздно» — и, как обычно, не дождавшись ответа, трансгрессирую в МАКУСА.***
Видимо, выгляжу я действительно совсем неважно: сотрудники рангом пониже отводят глаза, а те, кто занимает положение достаточно высокое, интересуются, всё ли в порядке. «Напряжённо», — бросаю я, и это правда. Дойдя до офиса, я без сил опускаюсь на стул и роняю голову на сложенные руки. «Сейф, сейф, сейф», — стучит у меня в мозгах. Сопротивляться оказывается на удивление трудно, ведь это не стандартный Империус, против которого у меня выставляются блоки чуть ли не рефлекторно. Но тогда что? — Попытка думать «в нужном направлении» едва не повергает меня в обморок. Однако ответ находится на удивление быстро: кровь. И я всегда это знал. Возникнув в сознании, слово вплетается в долбящую мантру: «Сейф, сейф, сейф — кровь, кровь, кровь…» Я беру листок бумаги и, накорябав записку Серафине, отправляю её мышью по трубе внутреннего сообщения. Встаю, пошатываясь, из-за стола и, сделав несколько шагов, ощущаю, как темнеет в глазах. Прихожу в себя уже на пороге офиса, стало значительно легче. Если это не тот самый день, в который мне действительно необходима помощь со стороны, то я личурка. Гигантская личурка. Ростом пять футов десять дюймов.***
Мы с Беласко сидим друг напротив друга в его исключительно тёмной комнате. Признаюсь, в то время как я спускался в подвал и шёл по узкому коридору, у меня несколько раз возникала малодушная мысль развернуться и уйти. Но в то же время я понимаю, что мне некуда идти. И не к кому больше обратиться. Вся эта история касается слишком узкого круга людей, и мне бы не хотелось, чтобы о ней прознал ещё кто-то. Кроме, может быть, Графа Б. — но он предложил помощь сам. — Как ты узнал? Граф пожимает плечами. — Сделал расклад на Таро. И даже не один. Картинка вышла кругом напряжённая. Я решил, что тебе может понадобиться моя помощь. И, потом, Парсефаль, ты уж мне поверь, как личному тренеру, который приглядывал за тобой последние четырнадцать лет, я уж как-нибудь различаю, в каком состоянии находятся мои клиенты, в данном случае — ты. Что-то он не договаривает. И дело тут не только в Таро… — Так как ты, Парсефаль, всё-таки пришёл именно ко мне, то я делаю вывод, что сам ты с проблемой справиться уже не можешь, а обращаться к кому-то со стороны мешает гордость. Так? Я неопределённо хмыкаю. — Вижу, что прав. Ну так, как, начнём? Есть, что рассказать старине Графу? Это ужасно сложно — найти слова. Несколько минут я собираюсь с духом, бессознательно трепля в руках клочок бумаги, завалявшийся в кармане пальто. Беласко вдруг меняется в лице. — Так, Парсефаль. Можешь молчать. Главное — покажи мне это. — Что «это»? — То, что ты держишь в руках. Описание какого-то ритуала, если не ошибаюсь… Я перевожу взгляд на собственные руки и обнаруживаю, что верчу не что иное, как магическую формулу действа Чёрной Исаис. То затемнение в офисе. Неужели моё тело сделало всё само, без участия сознания?.. Ситуация намного хуже, чем я мог себе представить. Я передаю бумагу Беласко, он пробегает взглядом формулы, и его брови взлетают всё выше. — И вы что, всё это сотворили?! — Д-да. — Мудрёно больно… и вот здесь какая-то ошибка либо допущение… где проходил ритуал? — В больнице Св. Христофора. — Нам надо осмотреть место. Немедленно. Граф надевает тёмные очки. — У них там слишком светло. Через несколько секунд мы уже очень быстро идём по холлу больницы. — Беласко, год прошёл… — Всё равно. Ты вообще давно здесь был? — С тех пор ни разу. Честно говоря, не хотелось. Мне и сейчас не хочется. Мне хочется к Габриэлю, и пусть весь мир катится под откос. Но я не сделаю этого, нет, не сделаю… не вернусь. Я показываю удостоверение охранникам, и лифт мчит нас на семнадцатый этаж. — Знаешь, Парсефаль, мне иногда кажется, что Аврорат МАКУСА потерял ценного сотрудника в моём лице. — Учитывая, что половина глав руководящих постов и сам начальник Аврората так или иначе бегают к тебе на консультацию по Таро, я думаю, что в некотором роде ты и так являешься этим ценным сотрудником… — Нервничаешь, Парсефаль? Я стискиваю кулаки. Мне кажется, что я вот-вот потеряю сознание. — Ты плох… — Ох, заткнись, Граф… Всё-таки к окончанию подъёма мне удаётся взять себя в руки и даже обойтись без дружеского плеча. Правда, в голове шумит. Я прохожу к дежурным и сообщаю, что мне необходимо ещё раз осмотреть комнату №1788. Она оказывается до сих пор опечатанной. На полу словно бы выжжена прихотливая вязь, оставшаяся от проведённого ритуала. — Ого! Беласко подходит и внимательно вглядывается в следы. Он шевелит губами, словно беззвучно шепчет что-то или, может быть, читает узор. Затем вынимает волшебную палочку и делает несколько закручивающих спиралевидных движений, сопровождаемых незнакомыми мне заклинаниями. Как ни странно, узор, вроде бы, бледнеет. Я прислоняюсь к стене и закусываю губу: не вернусь, не вернусь. — Слушай сюда, Парсефаль, — Беласко заметно взволнован и начинает говорить с сильным акцентом. — Я почти уверен, что мне попадались подобные чары. Очень давно. Надо проверить. Белый шум в моей голове нарастает. Голос звучит как сквозь пелену. Кажется, я скоро не смогу держаться на ногах. — Вот и замечательно. А теперь мы с Габриэлем проведём ритуал… — Парсефаль! — Пощёчина возвращает меня в настоящее. Рука у Графа очень тяжёлая. Я вспоминаю, что он был чемпионом по армрестлингу. Во рту ощущается вкус крови. Я тру виски. — Дракон тебя раздери, Беласко! Ух. Что ты там сказал? — Я сказал, что мы возвращаемся. Я узнал достаточно. — Куда возвращаемся? — Ко мне. — Ясно. А потом, стало быть, ритуал… — от второго удара я уклоняюсь. — Эй, Граф. Ты, всё-таки, по лицу-то не бей. — Я бы так за лицо не переживал на твоём месте. Но ты, похоже, не знаешь, во что вляпался, так что тебе простительно, красавчик. — Он значительно воздевает палец. — Меньше знаешь — крепче спишь. — Судя по всему, я знаю очень много… Таким образом переговариваясь, мы идём обратно к лифту. И чем дальше мы отходим от магического узора на полу комнаты №1788, тем сильнее у меня кружится голова. Последнее, что я помню достаточно чётко — Граф силой затаскивает меня в лифт, затем ещё короткий проблеск сознания — холл Св. Христофора. И всё.***
Я прихожу в себя от резкого запаха, Беласко убирает флакончик из-под моего носа. Мы снова в его подвале. Низкий стол завален книгами. Я никак не могу понять, что я тут делаю. Потому что мне жизненно необходимо сейчас же увидеть Габриэля. Я умру, если не увижу Габриэля. Я порываюсь встать, но тяжёлая рука опускает меня на место, а под носом снова оказывается флакон. Отрезвляет. — Побочный эффект, Парсефаль. Всего лишь побочный эффект. Лучше помоги мне найти Печать Святого Бэлы. — Чего? Граф впивается в меня своими зелёными глазами. В темноте они светятся. Очень раздельно он повторяет: — Печать Святого Бэлы. Она должна быть в одной из этих книг. Я не помню точно. Ты должен её найти. Я оглядываю фолианты. — Дьерюнк!* Быстрее, Парсефаль! — Хорошо, хорошо… Голова до сих пор идёт кругом. — Как мне узнать эту… печать? Беласко как-то странно улыбается. — О, ты её узнаешь. То, что есть в тебе, её узнает. Я беру один из тяжёлых томов и, вздохнув, начинаю перелистывать. Печать находится со второй моей попытки. Или, может быть, лучше сказать — печать находит меня. Рука замирает над иллюстрацией, выполненной в ало-золотых красках: фантастические переплетения орнамента, хотя нет, постойте, это не узор, это всё — слова, но язык мне незнаком. Я ощущаю, как ладонь мгновенно становится очень горячей. Слова начинают переливаться и змеиться в том месте, где на них падает тень от моей руки. — А, вот и она… красавица… Граф осторожно принимает книгу, внимательно разглядывает страницу и комментарии к рисунку. Смотрит на часы, сперва на обычные, затем — на очень странные, в форме гроба, со слишком большим количеством делений на циферблате и несколькими стрелками, отмеряющими явно неземное время. Что-то, как будто бы, прикидывает в уме. Вздыхает. Я осторожно подаю голос: — Что, надежды нет? — Да не в этом дело… жалко книгу портить. Но сильную копию я всё равно сейчас не успею сделать... Ну да ладно. Ты что-то почувствовал? — тон Беласко снова становится деловым. — Горячо. Какие-то резонирующие чары?.. — Правильно. Это кровь горит. А теперь слушай внимательно. То, что я сейчас буду делать, вероятнее всего, не покажется тебе ни приятным, ни правильным в том состоянии, в котором ты находишься сейчас. Но магическая этика обязует испросить твоего разрешения на проведение действий. Ты согласен? Я заминаюсь. Перед глазами встаёт образ Габриэля, от него веет прохладой и успокоением. Он обещает мне купание в нежном лунном свете и текучую власть над чужой кровью. Здесь же — кусачий огонь. Ядовитое пламя, разрушающее хрупкий лунный баланс. Ещё больше боли. — Ты согласен, Парсефаль? Я закрываю глаза. На самом деле выбор уже сделан. Иначе меня бы здесь не было. Надо просто сказать это вслух. — Парсефаль? — Я согласен. — Нош**. — Ещё что-то спросить хочешь? — Меньше знаешь — крепче спишь. — Это мы уже проходили… — Я буквально. Сейчас мне придётся тебя усыпить. Потому что разговаривать Святой Бэла будет не с тобой, Парсефаль, а с Чёрной Исаис и её армией кошек. И не думаю, что тебе нужно знать подробности разговора. — Ты знаешь, я не люблю бесконтрольность… — Контроль — это то, что тебе мешает сейчас. Беласко взмахом палочки убирает лишние книги со стола. — Ложись. — Хорошо. Прямо так, в одежде? — Лучше бы без. Вряд ли захочешь, чтобы она на тебе сгорела или ещё как попортилась. Будь спокоен, уж я-то не собираюсь тебя насиловать. Я стараюсь не думать о том, откуда Граф узнал все подробности моей больничной жизни. — Дьерюнк, Парсефаль! Как твой тренер, я уверен, что тебе нечего стыдиться. Хотя, конечно, не устану повторять, что икры вяловаты. Я просто пытаюсь тебя подбодрить, не надо так на меня смотреть. Я отвожу взгляд. Мне отвратительно от собственного бессилия в этом вопросе. Я не только аврор с большим стажем, я начальник Аврората. Я должен знать ВСЁ о тёмной магии. — Скажи, что ты знаешь такого, что мне неизвестно. И я решу, можно ли тебе верить. Граф вздыхает: — Кровь, Парсефаль. Твоя проблема — кровь. Он берёт отложенный фолиант и открывает на первой странице, где изображено ветвистое генеалогическое древо. Одна часть ветвей окрашена красным, другая — зелёным. Над деревом — два герба: с драконом в боевой стойке над красной половиной и вороном со свитком в клюве над зелёной. — Вот это — я, — тычет Беласко на одну из зелёных ветвей. — А вот это — Влад III Басараб, известный более как Влад Дракула, — теперь он указывает на красную ветвь. Расстояние между ними и правда небольшое. — А вот это — Святой Бэла, аз ыйлет фóрраша***, «источник жизни» — Беласко тыкает ближе к корням. — Хотя бы по этим примерам ты видишь, что мой род знает про кровь всё... — Я вижу, что ты, к тому же, действительно граф… Беласко делает жест «прекратим разговор», взмахнув рукой. — А, это всё в прошлом. Америка уравнивает всех. Честно, Парсефаль, мне здесь по душе. Новая жизнь. Но ты мне зубы не заговаривай. Я же чувствую это у тебя внутри. Не хуже, чем печать. Очень хотелось бы… — Что «хотелось бы»? Тебе-то какая выгода? Он облизывается. — Когда мы это из тебя вытащим — не беспокойся, Парсефаль, вот тут уж ошибки быть не может — я это съем. О да. Я люблю экзотическую кровавую магию. Скажем так, одно из свойств моего рода — решать проблемы способом поглощения. Ну что, начнём? — Надеюсь, я не превращусь после этого в вампира… — Можешь надеяться на что угодно, это не отразится на моей работе. Я раздеваюсь. Вернее, пытаюсь сделать хоть что-то координированное собственными руками. В конце концов, Графу приходится мне помочь. После этого я растягиваюсь на столе. Затаившаяся было боль накатывает с такой силой, как будто тело погрузили в кипяток. Только изнутри. Я не выдерживаю и вскрикиваю. Беласко кивает. — Самое время. А теперь, — он наклоняется и направляет палочку мне в лицо, — спи… Я смотрю в светящиеся зелёные, как абсент, глаза. И засыпаю.