Эдельвейс

—Прошу, присаживайся. Вина? —Нет, спасибо. —Как хочешь. Расправилась со всеми нарушителями справедливости, которые покушались на честь ордена Искателей? — вино впотьмах совсем чёрное, терпко пахнет — Лелиана не меняется с годами. —Со всеми. Этому раздробила череп и вогнала меч прямо в глотку — чтобы не трепался больше. —В твоём стиле, — неслышно садится напротив, закидывает ногу на ногу; тонкие пальцы держат бокал черноты. — К чему так резко? —Мы же только узнали, где он. Там большая местность, а потерять такого проныру сейчас — значит, потерять навсегда. —Весьма прозаично. Мы веселились больше. —В каком смысле? — хмурит черные брови; все какие-то другие, будто знают секрет, а Кассандре не рассказывают. — Ты не первый человек, который мне это говорит. Объясни, пожалуйста. —Объясни! — остро смеётся Соловей, взмахивая рукой. — Лучше ты мне объясни, что за ерунда происходит между вами. —Между кем? —Тобой и Никой. Удивительное дело, — глаза горят огнём свечей, — Кассандра сводит с ума Инквизитора, в доказательство убедительности своих намерений уезжает кромсать подлецов и предателей ничего ей не сказав, а мне оставляет нервозную Жозефину, переломанного двадцать раз командора и одинокую голубку, — ловит испуганный до холодного пота взгляд; наслаждается своими словами, улыбается, на мгновение закрыв глаза. — Нет, я не сержусь — мне смешно и немножко грустно. Я всегда считала тебя благоразумной. Ну, или способной словами объясниться с человеком. Кассандра молчит, не зная, что нужно сказать. Ей будто дали пощёчину, гулкую, звонкую — ни с того ни с сего; беспомощно смотрит на Лелиану, сжав кулаки. Тут же разжимает, дёргает плечами, тыльную сторону ладони прижимает к губам и жмурится. —Какие эмоции, Касс! — говорит она весело, облизывая губы после вина. — Я даже не знаю, нужно ли вам помогать. Такое редко случается — напуганный Инквизитор и романтичная Искательница полгода пытаются, но обе напуганы романтикой! Прелесть! Воительница выдыхает, качнув головой; опускает голову, запускает пальцы в волосы, массирует кожу головы. Все так сложно, тяжело и непонятно — любовь, долг, вера, привязанность. Она не ответит — Лелиана не нуждается в словах. —Серьёзно, — заключает Соловей, меняя ногу. — Я поняла. Ты можешь посидеть, но обязательно скажи мне, если захочешь что-нибудь исправить. Кивает, не поднимая головы. Долго сидит: слушает, как канцлер ходит по помещению, как с железным скрипом открывает клетки спящих птиц, шебуршит тканью; снова наливает себе вина, зажигает новые свечи, садится, скрипит пером. Думает так, ни о чем; вспоминает езду верхом, тяжесть доспехов, неожиданные открытия в природе, жгучую ярость в бою. Старается воспроизвести перед глазами лицо Энтони, Байрона, Галиана, Джустинии; сравнивает свою любовь к каждому, что бы она сделала, на что бы пошла ради каждого. Все примерно одинаково, есть отличия, но небольшие, частные. Собирается, глубоко вдыхает; образ Ники влетает сам, она не пытается его вызвать — коротко выдыхает. Длинная лунная коса, как видела её впервые, какое-то аристократическое платье, куча подъюбников, алых лент, золотых рюшек, шлейфов, заколок и вещей, названия которых Кассандра не знает; белые руки в серебряных кольцах, звон украшений и голоса, драгоценных камней, неуловимый запах, цветы в волосах; тонкое, сильное тело. Стоит прямо, смотрит уверенно, ничего не боясь — Андрасте положила руки на плечи, благословив короной власти, дав понять цену жизни и смерти. Молодой цветок, не открытый, но кто-то обязательно его найдёт, ища всю жизнь, до самой смерти. Все это такое знакомое, словно любимый меч, книга или сорт вина; сейчас она двинется, заговорит новые старые слова, увидит на дне печали глубину океана с новыми возможностями, разглядит красоту в уродстве и выход в тупике. Вдруг стало неприятно, грустно; осознание того, что Искательница просто так ее бросила врезалось во что-то внутри и поломало тонкую грань напускного спокойствия. Стольким связаны — и она все рвёт, портит, может, такого больше и не будет? Никогда не доверится, не улыбнётся, не споёт песню, не расскажет про ее Андрасте и Создателя во снах, не позовёт по имени, будет радоваться всем, кроме неё. Эта мысль огнём зажигается в груди и голове, перехватывает дыхание — две руки вокруг шеи. Хочется вскочить прямо сейчас, побежать к ней, упасть и не встать, извиняться до рассвета, объяснять, что по-другому было нельзя… —Я не прощу себя, — трёт лицо, нижней частью ладоней несколько раз проводит по глазам, качает головой. — Я не смогу, если… Я хочу все исправить. Она слышит, как Лелиана улыбается. —Правильно. Слушай. Сейчас идёшь спать, уже полночь, — не отрываясь от бумаги, — назавтра прямиком к ней и каяться на коленях. Обними ей ноги и скажи все что думаешь, от сердца. Просвещаю — она все десять дней провела с Соласом. Последнюю неделю с трудом выходила из комнаты, но разума не теряла. Я у неё была вчера — держится неплохо. На вид все хорошо, но в глубине глаз… Эта какая-то гадость, уныние, темнота. Дай ей вина — сопьётся насмерть! Если единственное дошедшее до нас послание Создателя чокнется, Брешь мы не закроем. Это в твоих руках и на твоей совести. Все, вроде? — макнула перо в чернильницу, поставила подпись. — Больше не дури, Касс. Нам всем свойственно, но не так же сильно. Искательница встала, пока слушала. —Спасибо, Лелиана. —Всегда рада. Да пребудет с тобой Создатель.

***

—О, кого я дождалась! Хорошо отдохнула без нас? У входа в кузницу стоит Сэра, уперев руки в бока. Тон не нравится Кассандре, но ругаться она не хочет — слишком устала. —И мне приятно тебя видеть, Сэра. Давай не будем? —Опять не будем? — разбойница заходит в кузницу вслед за Искательницей, размахивая руками. — Там не будем, это не будем! Нет, прости, я забочусь о Нике и хочу узнать, где она такое обращение заслужила! Кассандра выкладывает кинжалы на стол с оружием. Взгляд исподлобья — острый, злобный; кто дал ей право судить? —Я сама могу решать, куда и когда я поеду. Я подчиняюсь Инквизитору, но собственной воли не лишена. Мы можем закончить сейчас? —Можем, — складывает руки на груди; серьёзно настроена воевать. — Можем, если ты сейчас пойдёшь и извинишься перед ней. —Сейчас поздно. —Ничего не поздно, когда человек бредит тобой! Мы сходим вместе, если боишься! Ты хоть знаешь, что с ней сделал Солас? —Знать не хочу. Кассандра не хочет идти с Сэрой — их отношения с Никой не ее дело; отвечает быстро, не думая. —Ах, так даже? — голос дрожит. — Это ты мне доказать пытаешься что теперь тебе насрать и все дела? —Я ничего никому не доказываю, — выпрямляется она и раздражённо выдыхает. — Сэра, я не хочу портить с тобой отношения. Ты знаешь, как я реагирую на беспочвенные обвинения… —Где беспочвенные? Все почвенно! Она нуждалась в тебе, а ты сделала ноги! —Никаких ног я не делала. Не лезь не в своё дело, пожалуйста. —Что? —Что слышала. Внутри Сэры все жжёт, злость разливается горящим маслом, язык заплетается. В драку с таким воином не полезешь — переломает кости на раз-два; слова следовало бы выбирать крайне осторожно, но выдержки не хватает. Сэра действительно не понимает — как можно было бросить ее одну после того, что случилось? Она хочет, чтобы Ника больше не страдала и понимает, что за Инквизитора никто не заступится, что, великая в глазах людей, Ника будет скромно улыбаться обиде и тихо плакать в кулак от боли. Кто поможет, если не Сэра? —Посылаешь, значит? А ничего, что я спасла человека от смерти? А тебя, между прочим, не было! Солас, Солас! Добренький маг-отступник! К чему это? Видела, как он херачит все живое?! Умная, думаешь?! —Хватит! От сильного удара по столу эльфийка замирает, больно прикусив язык. Оружие ужасающе гремит, оглушает; поток слов не возобновляется, руки дрожат. —Ты не знаешь, о чем говоришь, Сэра. Не зли меня. Последний раз предупреждаю. Не менее громкие слова отскакивают от деревянных стен и ухают в горне. Кассандру задело — на виске бьётся синяя жилка. Ее и эльфийку разделяет только стол; Сэра испугалась, но злость безостановочно катится, рвёт грудь, рокочет внутри. —Знаю я! Ты просто ошиблась и боишься признаться! Воительница резко выпрямляется и одной рукой опрокидывает стол. Сложенные мечи будто ломают пол, железо стучит, помещение трясётся в фундаменте — кажется, что слышал весь Скайхолд. Сэра вскрикивает, отскакивая назад. —Бля! Кассандра! Стой! Она молчит, поджимает губы. —Что ещё сделать? Ну просто сходи со мной! Она напугана! Кассандра! Искательница все равно не отвечает, стоит напротив, глубоко дыша. Разбойницу это злит, ужасно злит. Она ничего не может сделать ей, а так хочется… Вдруг она вспоминает про слабое место, в голове звучит мёрзлый голос; сжимает кулаки, готовясь к последней атаке. —Все понятно с тобой! Зря надеялась, что ты поймёшь! Ты зазналась, подруга! Думаешь, везде и всюду права? Искательница! Истина! Хочешь истину? Я когда ее в три ночи на себе тащила из сада в её хоромы, окоченевшую и вырубленную, она очухалась! И знаешь, что сказала? Кассандра закусила губу, снова зарычала — на этот раз подобно зверю. Двинувшись, она перешагивает стол, ногу ставит прямо на оружие; ещё пара шагов — и она сможет ударить разбойницу. —О, не знаешь? «Только не к Кассандре»! Едва выговорила! А ты ещё и слилась! Вот классно было бы, если я ее в пустую комнату притащила, вот тебе, твоя любовь! Просто пойдём сейчас! Я с ума схожу от ее состояния! Ты же в этом виновата, знаешь, знаешь?! На этих предложениях Сэра совсем вышла из себя. Кассандра на расстоянии вытянутой руки; эльфийка брызгает слюной, дышит ртом, покраснела до корней волос. Позади — стена. Сердце сжалось, колется от страха и злости; в горле — ком, короткие ногти впились в бесчувственные мозолистые ладони. Хочется содрать с себя удушливый шарф и вмазать им в это дёргающееся, потускневшее от ярости лицо, в сведённые брови и искривлённые губы, в самую душу, обедневшую до одного лишь меча и веры. —Ещё одно слово — и я ударю, — спокойно шепчет Кассандра, едва шевеля багровыми губами; не моргая, смотрит прямо в бледные глаза. Кассандра немного выше Сэры, пахнет железом и ещё чем-то, трава, цветы… Запах легко воспринимается, забивается в нос и рот; эльфийку колотит, душа дёргается, силы совсем покинули тело. Она понимает, что воительница не шутит, что сейчас действительно ударит — на этих мыслях в глазах плывёт картинка. Сэра визжит, закрывшись руками. —Твою мать, отойди! Совсем рехнулась! Помогай тебе ещё! Больная! Не помня себя эльфийка дёргается и выбегает из кузницы. Ей страшно, очень страшно; она жива? В таверне ещё сидят самые стойкие из «Быков», кто-то окликает по имени, но она не обращает внимания. Сопли не дают вздохнуть, сердце разрывает грудь, дышать безумно больно. Оказавшись у себя на балконе, разбойница ещё раз кричит, хватает нож с тумбочки и с размаху кидает в стену. Лезвие входит на половину пальца, — небывалая глубина, — но Сэра не видит. Она тихо плачет в подушки, колотя диван кулаком. Ей тяжело и противно. Опять искренняя забота вылилась в чужую злость, вино обернулось ядом — где она ошиблась на этот раз? Где, где, где?.. Кассандра долго смотрит на дверь. Это было последней каплей — горькой, ранящей. Она в полной мере поняла, что бросать Нику не стоило, но как это исправить? Что она может сейчас? Зачем укорять за сделанное? Нельзя идти сейчас, Лелиана права — наговорит ужасного, не удержит эмоции… Заболела голова и грудь, щеки запылали — гром ударил в остатки самообладания и воинской выдержки. Кровь снова отошла от лица, сила покинула сжатые кулаки. Ей все равно, что сказала Сэра, — такое говорят достаточно часто; ей стало нестерпимо тяжело от того, что она действительно ошиблась. Она могла додуматься, что безмолвное исчезновение не лучший вариант, потому что она нуждалась в поддержке кого-то более близкого, чем Солас, — но не додумалась, сорвалась с места от обязательств, причём, с нешуточными последствиями; если верить словам, то она сделала больно важному человеку, человеку, который действительно не заслужил такого отношения. Сколько можно быть такой беспомощной? Сколько можно загонять саму себя в тупики? Искательница совсем не помнила, сколько так простояла. Время спустя она вышла на улицу, села на скамью, почему-то на ту самую, где больше недели назад она призналась; подняла голову к небу и замерла. Когда все остальное потеряла, и очи подвели меня, Когда вкус крови рот наполнил, тогда В биеньи сердца своего Творенья славу услыхала я. И Кассандра увидела зажжённую сухим летом душную ночь, распростёртые тучи по краям небес, редкие, грустные звезды, бесконечно далёкую умирающую светом луну; простор вокруг Скайхолда откликнулся, границы между душой и природой упали. Она почувствовала голоса всего этого где-то у себя внутри, теперь она могла им ответить, рассмотреть ближе; сердце вспыхивало и тлело, рука сама зажала рот, большие капли выпали из глаз. Ты горевал, как я. Ты, из полного ничто миры создавший. Искательница плачет впервые за несколько месяцев, впервые так чувственно. Она не может понять, что происходит — из всего тела живыми кажутся только скулы, по которым ползут свинцовые слезы, затекая в уши. Беспомощность, беспомощность… Ветер бежит шорохом листьев, каждой иголочкой ёлок во тьме; с пологого склона за километры отсюда сходит огромная лавина снега, крошась аукающимися звуками. Кассандра слышит это; вздрагивает, дёргает головой в сторону звука, с ней вздрагивает весь мир, позволяя блестящим слезам дугой слететь с щёк. На этом тесная связь внутри рвётся, чувства больше не подвластны разуму. Она сгибается, не найдя источника звука, обнимает себя, плачет и плачет, заглушая всхлипы и дёргая плечами. Совсем не чувствует, как в воздухе неестественно холодает, как иней с шёпотом бежит от её ног во все стороны, образуя лучи Создателя. Только Сэра замечает это через пелену не менее горьких слез, ужасается, шепчет слова проклятия — то ли миру, то ли магии. Подобно скульптору и глине, в скорби мы, В творения таинстве — отрада для друг друга. Кассандра в первый раз обратилась к Создателю настолько прямо — через его творения. И получила ответ — ёмкий, ясный и поучающий. Творец всего, по мне ты не горюй. И хоть могли Тебя забыть все остальные — Мой каждый шаг был с именем Твоим. Тебя не отрекусь, пусть даже самое себя забуду.

***

Карабкаюсь я вверх в густом тумане, Скрыт пеленой скалы отвесной пик. Подножье бесконечно далеко внизу осталось, Создатель — та скала, к которой льну я. В каждом из Пентагастов течёт горячая кровь. Горячая до такой степени, что одной случайно пророненной каплей можно заставить кожу обычного человека идти ожогами. В зависимости от образа жизни она или остывает, превращаясь в голубую, или краснеет, закипая до боли в артериях. По закону рода, чем меньше потомков остаётся на свете, тем сильнее множатся качества оставшихся в живых и тем сильнее они напоминают о себе в обычной жизни. Снег хлещет Кассандре по лицу. Ей не больно, не холодно; лицо разучилось чувствовать боль, когда несколько лет назад ей рассекли левую щеку насквозь. На ресницы комочками налипает снег, воротник побелел от дыхания, холод неродной рукояти жжёт руку сквозь толстые перчатки. Искательница делает шаг в снег, не ощущая тяжести сапог. Сегодня она одна — Джустиния доверила последнего именно Кассандре, не кому-то ещё. Она убьёт его, даже если придётся заплатить — ей, к счастью, нечего терять. Снегопад густой, хлопковый; опавший снег слипается в камень, доспехи едва шевелятся — замёрзли до корочки льда, пока воительница высматривала путь к цели. Мир до ряби в глазах белый, в снеге отражается яркое небо; Кассандра идёт вперёд, сжимая кулаки и зубы сильнее и представляя, каким трудным будет бой. Каждая мышца в могучем теле напряжена до ломоты, пот замерзает на висках, не успевая стечь на скулу. Горячая кровь одной из последних Пентагастов прожигает ее изнутри, побуждая каждую жилу двигаться в соответствии с яростью, страстью и ненавистью — она боец, она Воин; сама воля Создателя течёт сквозь неё, ещё больше разжигая алый огонь. Красная лента под ногами появляется из ниоткуда и струится, как приманка. Снег расступается перед ручейком крови, края не тают, а запекаются, подобно корке пережаренного хлеба. Кассандра нашла его, укутанного в десяток мантий, затянутого поясами и с капюшоном до земли, с длинным посохом из чёрного дерева, что когда-то росло в Андерфелсе. Кассандра нашла и его спутника — дракона размером с друффало, совсем юного, с ледяной, как этот край, кровью. Кассандра уже готова к бою, хоть меч новый и сияет белизной снега, а на щите нет ни единого развода. Малефикар, убивший сотню сестёр и обычных людей, стоит прямо перед ней, но Кассандра не жертва — она пришла совершить правосудие, которого требует её существо. Искательница не привязана к результату, совершая то, что должно быть сделано; когда порядок восстановлен, нужно переходить к ещё одной битве — Кассандра знает, что они вечны. —Вы видели море, Искатель? Кассандра уже перехватила меч острием от себя, подняв на высоту груди. От мага ее отделяет меньше десяти шагов, она горит внутри, душа ноет, жжется, шипит. Голос спокойный и очень знакомый; Кассандра останавливается, раненная вопросом. —Вы не видели моря, Искатель. Он не оборачивается. Дракон становится на задние лапы, задирает голову и начинает играть с причудливыми формами из льда, выходящими из его пасти. —Я не зря здесь, Искатель. Вы знаете, что сегодня произойдёт, Искатель? «Искатель» такое сыпучее, струящееся песком или змеёй; Кассандра делает шаг, не чувствуя тела — ее занесло с ног до головы, ветер в лицо. —Не знаете? Сказать, Искатель? —Заткнись, — плюётся она; ещё шаг. —Ох… А я вот только за этим и приехал. Вы не думали про солнце, Искатель? Он наконец оборачивается. Кассандра в рывок может убить его, но не может дышать — слюна замёрзла, язык побелел, грудь забилась льдом. Она медленно умирает с поднятым мечом, остатки жизни ещё теплятся в сердце из-за безумной крови в теле, пузырями нашёптывающей «море, море, море»; она видит его лицо, родное и не изменившееся за годы, румяное, как от смущения; слезы не польются из остеклённых глаз, только на багровых губах растает корка льда, закапав незамерзающей водой на глаз Андрасте. —Сегодня восход. Сегодня из мрака поднимется преисполненное силой солнце. Ему предначертано испепелить неугодных в угли и выжечь миллионы лун. Вы угодная, Кассандра? Вы не боитесь подойти к солнцу, Кассандра? Он светло-светло улыбается; дракон радуется, срывается в воздух и с детским визгом пикирует со склона. Он улетает, и Кассандра видит сразу все, будто он мешал, будто закрывал весь мир собою. Она не в своём теле, не ощущает смерти и холода; она видит клубы тьмы, схожие с дымом от кострища, тёмные акварельные полосы, перламутр волн и льдин, гнёт серых облаков, картины из кружащегося повсюду снега; слышит биение сердца нового Восхода, шёпот внутри себя, становящийся все громче. Ее дух тонет в точке у горизонта, что режет купол небес ветвями молодого дерева, который сейчас вдохнёт, задребезжит и раскрошится на лучи — красные, брусничные, малиновые, розовато-лиловые, яблочные, винные; весь мир узрит это солнце, парадные одежды Создателя, поцелуй торжества… Вдруг все успокаивается, меркнет, тает, тлеет, капает, как ранней весной. —На самом деле… Вы правы, Кассандра. Вы всегда были правы и будете правы. Ваш меч… Убейте меня. Солнце не желает доказывать своё могущество двум Пентагастам сразу. Сердце Кассандры остановилось. Рука с мечом обессилела, щит едва не упал в снег. Кровь не позволила отпустить; кровь рода продолжала свою жизнь, гоняясь по сосудам без давления, она почувствовала долгожданную свободу, возрадовалась и взбунтовалась. Первые капли соскользнули с подбородка, окрасив глубокий снег переспелой вишней. И мир растёкся. Двинулись льды, растаяли меха и лишние мантии малефикара, нагрелось небо. Дождь хлынул на просевший снег, на оголённую траву и на мраморную кожу Искательницы, замороженную смертью. Грянул гром — предрассветный гром, он сотряс землю перед великим солнцем; крики ворон вторили ему, словно перед чьими-то похоронами. Малефикар отвернулся и запел, звуча тысячами голосов, тысячами слов, повторяя песни могильниц; Кассандра медленно подняла голову, истекая кровью. Разорванное и горячее небо встретило ее мёртвый взгляд, лишённый смысла и божественной искры. —Нет, — вырвалось у неё шёпотом сквозь кровь, совпав с понижением тональности песни. — Нет, нет, нет… Слова все лились и лились; дождь наигрывал мелодию, а живая трава подсказывала интонации. Искательницу настигла смерть от льда, настигла только сейчас, будто она внезапно вспомнила, что нужно забрать Кассандру у этого мира. Крови все больше, снег шипит и расходится, оставляя куски непокрытой черно-зелёной земли. Дракон возвращается к хозяину из ниоткуда, магией льда помогая его песне звучать громче. —Нет, нет… Нет… Кассандра не боится смерти. Солнце почти взошло, почти осветило грехи и ошибки. Она умирает, не отпустив меча и щита, не схватившись за начищенную броню, не пожалев себя. Она умирает с горечью о своей самонадеянности, эгоизме и грубости; невидящие глаза отражают расколы неба, не готового к пришествию Создателя — и песнь сливается с кровью, тушит огни, затекает в уши с водой, стучит в глубине, душит руками брата, режет изнутри. Смерть положила руки на плечи — оружие полетело на землю, Искательница упала на колени, опустив руки. Она предала… Предала кого-то. Она не может вспомнить имя, потому что умерла; начинается паника, страдание, непринятие — кого она предала?! Малефикар с песней исчезает за обрывом, оставляя зажатую в мёртвой плоти душу наедине с собой. —Нет, прошу… Имя… Имя, имя человека… Прошу… Ответа нет. Кассандра стоит на коленях, хрипя последней кровью. В этом мире наступит вечное лето от количества полученной крови Пентагаста-воина; жара сваривает ее полумёртвое тело, закутанное в зимнюю броню. Воздух замер и мелко задрожал от незнакомого звука. Он все рушит, мир растерялся на отдельные цвета от вторжения в его тонкие границы. Дождь замирает в воздухе бесформенными каплями, кровь в ожидании сворачивается, Восход задерживается; смерть снова отпускает измученную Кассандру с мёртвой кожей и синим сердцем. «Ищи, Искатель». Она оглядывается по сторонам, не способная встать. Ущербное поле вокруг не изменилось — чёрствая земля, высокий купол небес, замершие ручьи, обрыв, выходящее из берегов море, размазанная по горизонту кровь неба, жалкие снега; звук все ближе, то лёгкий, то тяжёлый, быстрый, словно испуганный. Откуда? Это тот человек? Воительница сводит брови, прислушивается, больше не находя сил шевельнуться или перевести взгляд. Она не дышит — не жива; ближе, вот почти рядом, за спиной, сбоку… Смерть скрипит зубами и отпускает Искательницу, швыряет дар жизни как мусор или бесполезную вещь — в ноги; возьми и подбери, если нужно, Искатель. А имя у человека простое… Кассандра вскакивает на спальном мешке, дышит глубоко и громко. Инстинктивно поворачивает голову на звук, пытаясь сфокусировать взгляд в темноте. В этот момент на этаж взбегает Сэра и подпрыгивает от неожиданности, ухватившись за перила. —Ой! Ты же… —Имя! — вскрикивает Искательница, игнорируя тяжесть в горле. — Имя человека! Мне нужно его имя! Падает обратно на матрас, не закрывая глаз. Эта девушка все испортила — ей ведь почти сказали имя. —Какое имя, Кассандра? Я пришла… Извиниться… А ты тут разговариваешь, в темноте сидишь… Я просто видела, как ты расстроилась. И не смогла уснуть. Искательница слышит, как она подходит и садится рядом с ее головой. —У тебя это… Все нормально? Приснилось что-то? Она не будет отвечать. Сначала ей нужно имя того, перед кем она виновата. —Не молчи, а… Мне правда жаль, что я такое сказала. Я извиняюсь. Ты не сумасшедшая и не больная. Горячая рука у тебя… И сама ты тоже горячая штучка… Такое бывает ведь? Имя, имя… Почему она забыла? —Не расстраивайся, ну-у… Все тебя любят. А Ника видит во всех больше хорошего, чем плохого. Это я по себе знаю… —Ника… — шепчет, не моргая. — Ника, Ника… — садится на матрасе. — Ника. —Ника, Ника… А извинилась если — то так бы не мучилась. —Ника! — резко поворачивается на Сэру и встряхивает ее, схватив за голые предплечья. — Я виновата перед ней, да?! Сильно?! —Ух ты, блин, — заволновалась эльфийка, мотая головой. — Фига… Да, нормально так виновата. И ты реально горячая. У тебя жар какой-то? —Виновата, значит… — отпускает Сэру, кладёт руки на одеяло на бёдрах. — Извиниться нужно… —Во-во! — легко хлопает ее по плечу, подметив, что сейчас она за такое не врежет. — Извиниться и признаться. И все пройдёт. —Извиниться и признаться… В чем? В комнате темно, лиц почти не видно; ночь лунная, но света мало. —Признаться в том, что ты чувствуешь. С девчонками всегда работает — отвечаю. Кассандра поворачивается и смотрит на эльфийку. Сэра не может разглядеть выражения лица в темноте. —Что я чувствую? —Ага. Это не так сложно, как кажется, — улыбается Сэра, пожимая плечами. —Чувствую… Отворачивается, локтями упирается в бёдра, за лоб придерживает голову. Сэра разглядывает чёрный профиль, угадывающийся в таком же мраке, на грубое одеяло и темно-серую льняную рубашку, скрывающую прекрасное тело. Она никогда не видела Искательницу спящей на своём месте; сейчас эльфийке было настолько страшно просто заявиться посередине ночи, что она стояла за дверью кузницы минут пятнадцать. И вот она застала безупречного воина в каком-то упадке сил, в состоянии полнейшей потерянности и детской открытости — нужен ли такой груз Сэре? —Я ничего не чувствую. Разбойница поднимает взгляд от своих коленок, удивлённо моргая. —Вообще ничего? —Ничего, — отзывается Кассандра, ложась на спину. —А если ещё подумать? С минуту они молчат. —Ничего. —Такое случается, — улыбается Сэра, сонно моргая. — У тебя будет ещё куча времени все понять. Только завтра обязательно извинись перед ней, лады? —Лады, — бездумно повторяет Кассандра, не отрывая взгляд от потолка. —Тогда я пойду? —Иди. Спасибо. —Да не за что, — встаёт, отряхивает колени. — Не кисни. Все классно будет. Искательница не реагирует. —Я тебе только одно сказать могу, — у самой лестницы Сэра останавливается. — Она в тебе нуждается и очень дорожит вашими сложными отношениями. Не рви с ней, хорошо? С этими словами эльфийка убегает вниз, больше не испытывая никакого желания разбираться в чужих проблемах. Кассандра долго лежит без сна. Она солгала — она чувствует. Она чувствует невероятно много к этому нежному, прозрачному существу; она тонет в обилии запретных чувств, что отвлекают во время боя, достигают слов в молитвах, преображают улыбки и взгляды, туманят разум. Да, она готова умереть и убить ради неё, она готова открыться и преклониться перед ней, но не выразить любое из этих чувств преждевременно — это будет означать их моментальную смерть.