How do I live without you?..

      Сколько слез она пролила, Маринетт не знала; она лишь чувствовала, что сердце, словно запертая в клетке птичка, хочет вырваться наружу от страха, от панических атак, от которых хочется кричать на весь больничный коридор.       Почему это произошло не с ней? Почему это произошло именно с ним? С человеком, который всегда ставил её превыше всего, который говорил много теплых слов, который обнимал, заставляя верить, что всё будет хорошо. Почему у Бога именно на хороших людей плохие планы? Почему он забирает души тех, кто уже успел оставить след в других жизнях? За что он наказывает её? За что он отобрал всех, кто ей дорог? И почему ему нравится, когда она одна?       Это судьба? Проклятье? Порча? Что это, мать вашу?       Этими вопросами она задавалась уже много раз, нарезая невесть какой круг у двери, где находится Адриан в экстренной части больницы. Она не верила в божью силу и в то, что это может спасти его, но… она согнула руки, переплетая пальцы, и поднесла их к лицу… она молилась за то, чтобы его сердце не останавливалось, чтобы он вновь смог открыть глаза, посмотреть на неё и с улыбкой сообщить «Хей, а я с того света вернулся! Скучала?»  — Живи, пожалуйста, живи… — умоляла она, чувствуя давно сорванный от плача голос и новые, подступающие к глазам слезы. Маринетт заплакала, чувствуя на губах горький привкус. Это, скорее, был не вкус капелек грусти, это был горький, смятый в кровь отпечаток в душе, который сейчас метался из стороны в сторону от кульбитов, мгновенно проносящихся по грудной клетке.       Вышел врач, и она тут же кинулась к нему. Не так сразу в глаза бросились ошметки крови на его зеленоватом костюме. Мари понимала для чего он вышел, мысленно просила фортуну скользнуть стрелкой на удачу, просила хотя бы раз в жизни расчертить белые полосы вместо постоянных черных.       Он снял маску с лица. Ну же…  — Он жив.       Это был тот самый предел, за черту которого она забежала; она будто бы участвовала в эстафете и прибежала первая, радостным возгласом радуясь победе, а здесь же она утопала в слезах счастья, чуть ли не падая на колени. Врачу даже пришлось под локоть её схватить, чтобы не дать коснуться кафельного пола.       Сколько было благодати в его словах. Она видела в этом человеке смиловшегося над ней Бога, который, «ну так уж и быть», даровал жизнь самому дорогому ей человеку.  — Как он? Он очнулся? Можно мне к нему? Пожалуйста! — трясущиеся руки, не брезгуя, коснулись окровавленного костюма врача. Она не боялась крови, напротив — любила её, любила красный цвет, любила мрак, да и к тому же, кровь была не чужая — она была её любимого человека.  — Жив будет, не волнуйтесь, — мужчина даже весело посмеялся, однако глаза говорили о его сильной усталости, превозмогая которую, он спас человека. Боже, он спас его… — состояние стабильное, но в сознание не пришел. Можете навестить его завтра.       За всю проведенную ночь она не смыкала глаз, всё время думая о нем; всё внутри неё трепетало: вот оно, то самое мгновение, что наступит рано утром, где она, наконец, обнимет его и скажет, как рада, и то, как он её напугал. Ведь зрелище и вправду было не для слабонервных. Живое тело, сбитое кинетической энергией, летит по асфальту, обдирая части тела и лицо, моментально создавая брызги крови, которые где только не были. Тело, растекающееся в крови, не шевелящееся… Она впервые поняла, как страшна смерть со стороны… И как она могла позволить друзьям такое представлять о ней? Бессердечная…       Маринетт зарылась пальцами в темные локоны, и даже сейчас, лежа в постели и стиснув зубы, зарыдала. Что-то внутри клокотало, будто требовало этого; будто говорило, что вскоре полегчает. Но легче не становилось. Нет. Она страдала, чувствуя себя виноватой в этом, а с другой стороны была несказанно рада, что всё обошлось.       И всё же… почему бы не поверить в судьбу? Родители ведь тоже погибли в автокатастрофе, а тут почти подобный тому случай. Почему в этот раз смерть обошла стороной? Пожалела? Или посчитала, что наказание отбыто всеми теми черными днями, что она убивала вредными способами? Неизвестно.  — Очнись скорее…

***

      Ноги дрожат, дыхание сбито. Она здесь, рядом с Нино, Альей и отцом парня, стоящего в стороне. Габриэль выглядел морально сильным человеком и терпел, что есть сил, решая уступить очередь в палату сына именно Маринетт.       Мысли выбивали из колеи, а слова врача, которые она ожидала услышать, будут как приговор. Точно ли не случилось осложнений?  — Можете войти.       Дюпен-Чен быстро всучила в руки подруги сумку и побежала в палату, где он находился.       Дрожащая рука дотянулась до двери. Ну надо же, она ещё не вошла, а уже чувствует собравшиеся в уголках глаз слезы.       Она медленно прошла в палату, и увидела, как Адриан, облокачиваясь об подушку, смотрел в окно. Голова была перевязана тугим бинтом, и волосы смешно торчали из-под него, создавая подобие птичьего гнезда. Зеленые глаза от солнечных лучей блестели, они были такими родными, такими знакомыми.       На лице было несколько бинтовых заплаток, видимо, скрывающих жуткие, огромные царапины, полученные при столкновении с асфальтом. Тело было тоже полностью перебинтовано, чуть ли не до самого горла, но несмотря на это, он сидел и улыбался неизвестно кому, а она стояла, сдерживая водоворот эмоций, который с каждой секундой только накапливался.       Он почувствовал её присутствие и повернул голову, после чего хрипло рассмеялся, увидев её грустное лицо и поблескивающие слезы.  — Мне на том свете сказали, что меня ждет одна Принцесса, и не позволили уйти из жизни, — покаламбурил парень, а затем мягко добавил: — скучала, солнышко?..       Слезы градом полились по разгоряченным щекам, и она как можно быстрее стала утирать их, но ответить всё же осмелилась, своим дрожащим голосом…  — Скучала-а-а, — разрыдалась та, подбегая к нему, и, несильно кидаясь на него, принялась плакать навзрыд, а он так крепко, как только мог после полученных травм, обнял её, медленно закрывая глаза и как всегда пряча в себе натуру ранимого мальчишки. Но с ней можно быть собой, даже после всего пережитого.       Она никогда прежде не любила кого-то так сильно, как его, хотя, по сути, он как был её первой любовью, то так ею и остался.       Адриан заставил встать её на ноги, распахнуть двери темного мирка в себе и выйти в свет, принимая руку помощи того, в кого незаметно, даже для себя, влюбилась. Вновь.  — Тш-ш-ш, — шепчет он ей на ухо, прижимая ближе к себе, — я тебя не бросил, как и обещал, не стоит плакать, а то котик обидится, — даже в такой момент он умудрялся шутить, пускай и получалось не очень умело.  — Ты не представляешь, что я почувствовала в момент, когда тебя сбили, — зубы стискивались, а тело дрожало, как осиновый лист после сказанного, — я думала, ты умер.  — Маринетт.  — Как бы я жила дальше без тебя? — она представила, что умирает, и вдруг широко распахнула глаза. — Как мне жить без тебя теперь?!  — Ну, теперь-то я здесь, — он ухмыльнулся, — так что всё будет хорошо.  — Я так люблю тебя, кошак ты дранный… — тихо-тихо, чтобы не слышали посторонние, сказала она, всхлипывая.  — И я тебя люблю, малая, — он закрыл глаза, расплываясь в улыбке, — больше всех на свете…       Глаза посторонних, находящихся в палате людей, наполнялись слезами от увиденной сцены. Это было сильно… И так необычно… Видеть подростков такими открытыми, честными друг с другом и любящими в столь малом, как им казалось на вид, возрасте. Это действительно вызывало слезы, вызывало смешанные чувства, заставляло улыбаться. И эти улыбки были самими искренними, а ещё, пожалуй, самыми теплыми…