Индульгенция

Время плавится, собирается в ком, погребает под собой пространство. Славу покачивает из стороны в сторону, как маятник; ведёт к стене; он выставляет руку, чтобы не упасть, и противно улыбается. Так довольно, будто только что совершил какой-нибудь героический поступок. — Ты что-то употреблял? — подозрительно присматривается Денис. — Употреблял или нет?.. Слав?.. Слава не отвечает, только лыбится ещё нахальнее, пытаясь сползти по стене вниз, и терпение Дениса медленно, но верно подходит к критической отметке. У всего должен быть предел, даже у Славиной наглости. — Очки, блять, сними, — хмурится он, осторожно подцепляя дужку пальцами. — Дай я посмотрю. Все ребята знают, что чёрные очки помогают Славе скрыть следы от бесконечных трипов. Денис не исключение. Сейчас он видит покрасневшие белки глаз и до одури огромные зрачки в расфокусе. Точно употреблял. Задавленная злость жжёт желудок, вгрызается во внутренности, делает дыры. Это происходит не в первый и явно не в последний раз, и возникает только один вопрос: столько можно? Сколько можно убивать в хлам свой организм? И сколько можно терпеть вот эти ставшие почти ежедневными явления Славы в квартиру Дэна? Вместо ответа — звук опускающегося на пол тела, сопровождаемый почти бессвязными ругательствами. Нет, так оставлять нельзя. Денис заставляет Славу подняться, заталкивает в ванную, поддерживая под руки, помогает наклониться над бортиком и открывает кран на полную. Холодная вода льется ему на голову, затекает за шиворот. Слава запоздало дергается и отфыркивается, пытаясь вырваться. От хлорированной воды режет глаза. — Бля, полегче, — резко потрезвевшим голосом хрипит он. — А то утопишь нахуй. Из-за шума воды получается какое-то приглушенное бульканье. — И поделом, — вздыхает Денис, но кран закрывает. Ледяной воды достается и ему, футболка местами хоть выжимай. Несколько дней игнорирования не пойми откуда нарисовавшегося гриппа теперь точно не пройдут просто так. Он подаёт Славе полотенце и быстро выходит из комнаты. Всё «свои» знают: к Денису можно обратиться за помощью, и он не откажет — не потому что такой гуманист, а потому что гипертрофированное чувство ответственности не даст ему это сделать. Это даже не чувство — инстинкт. Чистейший конструктив. Денису нужно, чтобы всё было схвачено и учтено, шло по плану так, как задумывалось с самого начала, без погрешностей, — потому что это правильно. Его фатум — паутина из причинно-следственных связок и нитей, за пределами которых лежит нечто недосягаемое. Его фатум — вытаскивать Славу из передряг, довозить до квартиры после вписок, снимать его извинения на камеру УмновПродакшн. Снимать с иглы. Денис так привык решать чужие-свои проблемы, что это становится его моральным правом, а, чаще всего, ещё одной обязанностью. Он останавливается у окна, чутко прислушиваясь к отголоскам воющей сирены. Здесь всегда была хреновая звукоизоляция. Глядя ему в спину, Слава моргает и, кажется, запоздало осознает, что перегнул палку. Его шаги всё ещё нетверды, но хотя бы из стороны в сторону больше не шатает. — Дэн, ну не злись, — небрежно выговаривает Слава, опуская руки ему на плечи. — Я больше не буду, честное пионерское, — он издаёт тихий смешок прямо на ухо и сжимает пальцы, ощущая, как медленно расслабляются напряженные мышцы. Осанке Дэна и неноминальный генерал позавидовал бы. Слава, когда накурится, становится слишком любвеобилен. Его тянет хлопать людей по плечу, близко прислоняться, задевать нарочно или нечаянно, и Денису часто достается больше всего. — Я не злюсь, — отмирает Денис, наконец поднимая на него отрешенный, но бесконечно решительный взгляд. — Но чтоб такой хуйни больше не было. Под этим взглядом Слава чувствует себя морально выебанным своей же, обычно гулящей, совестью. Необычная ситуация, прямо из ряда вон. Фантомная совесть заинтересованно поднимает голову и заливается пьяным смехом, грозя ему тонким пальцем. Опять ты, Слава, всё проебёшь. В том числе единственного человека, которому не впадлу вытаскивать тебя из глубин твоих аффектов и аддикций. Удивительно, как они вообще ужились. Странно, но факт. Слава относится ко всему философски, с долей (не)здорового похуизма. Периодически в пьяном пылу отмахиваясь, что так ему было завещано Марксом и Энгельсом, вискарь — лучший друг человека, и вообще отъебитесь нахуй. Может быть, как раз всё дело в том, что Денис относится к жизни не философски, а максимально деятельно, умудряясь одним своим присутствием упорядочивать ход вещей: будить с утра на работу, вечером желать спокойной ночи, складывать чужие помятые и исписанные мелким нечитаемым почерком листы в один угол стола. (Сам он тоже пишет свои текста не лучше, потому что привык так делать ещё со времен лекций на истфаке. Но собирает одинаково в стопку, задвигая в ящик). Говорят, плохой почерк означает, что голова работает быстрее, чем руки. Слава думает, что это всё из-за того, насколько в то же самое время его мозг разрывается, чтобы охватить всё необходимое. Так уж устроен Чейни. Слава невольно посмеивается над этой его особенностью, но не может ею не восхититься. Хаос, который тяготеет к Системе.

***

К ночи Денису предсказуемо становится хуже. Он даже перестает пялиться в телефон, ожидая звонка по работе, а потом и вовсе ставит его на беззвучный. В ход идёт куча таблеток в расчёте на быстрое облегчение к утру. Только удостоверившись, что сделал всё, что мог, чтобы стремительно не слечь в середине лета и, самое главное, до завершения кроссовера с Версусом, Денис идёт в постель. Славе смутно не нравится, как блестят его глаза, обычно сухие и не бегающие лихорадочно с одного предмета на другой. И хуй его знает, что делать. Слава не умеет суетиться вокруг с энтузиазмом родственника, которому за «услуги» отписали квартиру в центре и дачу в довесок. Он без церемоний пихает Дениса в бок, чтобы тот подвинулся, и плюхается рядом, протягивая чашку чая. — Послушаешь второй раунд на Ромащенко? — предлагает Слава, откидывая голову на спинку и искоса поглядывая на пальцы Дэна, задумчиво поглаживающего ободок чашки. — А? Да, — кивает он, вымученно улыбаясь. — Прости, Слав, отвлекся. Я тебя слушаю. Дело в том, что на прошлой встрече Денис не смог удержать маску, провал Аббы нихуево так задел его организаторское самолюбие. «Но у них по уровню тут каждый павший», — тоже. Потом он как-то намекнул, что неплохо бы ответить, а Слава запомнил и написал эти строчки. «...Ты представляешь лигу, которую сам же ебал в рот, А я представляю лигу, которую сам же создал, вот В чём наше отличие, Баттл не твоё, заруби на носу, ведь наёмники бьются за деньги, А солдаты убьют за семью. Так что нахуй тебя, нахуй Версус вместе с ебучей толпой». Безмолвно слушающий Денис разве что не порозовел от удовольствия. Слава понимающе осклабился, видя, что ему понравилось. Игра набирает обороты. Он убьёт двух зайцев одним выстрелом: поможет Чейни реабилитироваться и в очередной, контрольный, раз ткнёт жида в его продажную гнилую сущ(/ч)ность. Может, наконец-то получит свою дозу хайпа прямиком в вену окровавленным шприцом, который не юзал разве что ленивый. Грязно-обыденная инъекция. — Это будет охуевший баттл, — улыбается Денис, тут же срываясь на новый приступ кашля. — Слушай, ты бы лёг сегодня на диване, а то заражу ведь. — Похуй. Меня не возьмёт, — Слава, храбрясь, готов хоть демонстративно постучать себя кулаком в грудь, но осекается, когда замечает недоверчивый взгляд Дениса. И усмехается: — Спи давай. Откашлявшись, Денис послушно закрывает глаза. Ему не слишком хочется сопротивляться, что-то доказывать, сейчас тянет только в отруб. Не нужно ни о чём думать. Ровное дыхание Славы над ухом, его рука, закинутая поперёк живота. Вся его забота обычно заканчивается на чем-то таком, и Денис даже рад этому. Заботиться он о себе предпочитает сам, так надежнее, но Славин механизм самозащиты работает гораздо гибче. Денису осточертело пытаться через него достучаться, но нравится быть под ним. Надо признать, Слава труднопробиваем. Пожать плечами, грязно отшутиться, сделать вид, что не задело, — выигрышная тактика. Он сжигает свою жизнь, как еретиков на кострах инквизиции. Обличать, но не соответствовать. Нести ахинею, но не ответственность. Это высшая точка протеста в его ис(/про)каженных формах. А ещё Слава слишком часто грешит, предполагая, что наркотики не зло. Слава слишком часто грешит, но сегодня у него индульгенция.