***
Перед отлетом приходится оформить море документов. О наследстве, о будущем мастерской, о доме. Все, в чем Курт когда-то был уверен, теперь ставится под большой вопрос. Он несовершеннолетний, а значит, все это хоть и принадлежит ему, но не до конца. От него ждут каких-то решений. В итоге, всем занимается Кэрол. Это она контролирует Рэя, работающего в автомастерской с тех пор, как Курт себя помнит; это она заботится о доме, пока он думает, что с ним делать. Это она, в конце концов, регулирует время посещений для друзей Курта, контролирует ситуацию, чтобы не было никаких песен и слез. И Курт ей очень благодарен, потому что не уверен, что справился бы со всем этим в одиночку. Кэрол даже помогает ему упаковывать чемоданы, выбирая только то, что, по ее мнению, ему особенно нравится. Когда приходит время прощаться, Курт снова цепляется за нее и плачет. Ему кажется, что он никогда теперь не перестанет плакать.***
История (по крайней мере, та ее часть, в которую Курта посвятили) вышла такая. Мама Курта была знакома со Смайфами с детства. Оба семейства принадлежали социальному слою так называемых аристократов, и эту принадлежность юная – тогда еще юная – девушка ненавидела всей своей душой с тех пор, как себя помнила. Она всегда прилагала максимум усилий, чтобы держаться как можно дальше от семейных обязательств, но даже в самые мятежные свои времена не могла полностью отделаться от них. Порой ей приходилось посещать коктейльные вечеринки и званые ужины, и она справлялась с этим в меру своих возможностей – даже выдавливала из себя улыбку, когда просили родители. С окончанием школы наступила долгожданная свобода, и мама Курта уехала учиться музыке – своей единственной настоящей страсти. Родителям это, конечно же, не нравилось; они соглашались, что умение играть на фортепиано подходит юной леди, но считали, что это занятие едва ли стоит делать своей профессией. Впрочем, рассуждали они, если подобрать дочери хорошую партию, то музыкальное образование вполне впишется в их представления об элитности и классовости будущей ячейки общества, и только поэтому они согласились отпустить дочь туда, куда той больше всего хотелось. Единственное, чего многоопытные родители не учли, так это того, что их чадо до двадцати семи лет так и не выказало желания обзавестись этой самой хорошей партией. «Беда» случилась однажды ночью в сентябре, а началось все с безобразной ссоры между отцом и дочерью. Сложно что-то требовать от взрослого человека, в жизни не попросившего у родителей ни пенса, но они решили, что попробовать все-таки стоит. Заговорили о том, что мама Курта позорит имя семьи, вспомнили кучу других неприятных вещей, а особенно напирали на то, что ей даже необязательно выбирать самой и что они будут рады, если она просто смирится с их волей. В тот вечер мама Курта познакомилась с Себастьяном Смайфом – шестнадцатилетним подростком, считавшимся паршивой овцой в семейном стаде. Он был по-мальчишески мил и уже пьян, когда его заставили перетанцевать со всеми одинокими дамами в зале. В матери Курта Себастьян нашел родственную душу. Они вместе скрылись от вечеринки на балконе, и она клятвенно заверила его в том, что однажды он сможет сбежать от этой жизни, что наступит время, когда ему больше никто не сможет указывать, что делать. После этого Себастьян поцеловал ее, а она его не оттолкнула. До нее у него не было женщин – только мужчины, но в тот момент не было смысла упоминать об этом, – а у нее как раз было достаточно партнеров, чтобы показать ему, как сделать им обоим хорошо. Они были очень пьяны, настолько, что мама Курта не остановила тогда совсем еще юного Себастьяна. А девять месяцев спустя она родила сына. Скандал, конечно, разгорелся нешуточный. Она потеряла доброе имя, а потом, несмотря на ее протесты, новости дошли и до Смайфов. Мама Курта не хотела нагружать Себастьяна знанием о последствиях этой их ошибки, но ей не оставили выбора. Выходка с беременностью стала последней каплей в чаше терпения родителей мятежницы и навсегда отделила ее от семьи. Годы спустя этот неприятный инцидент стал для Смайфов страшным сном, а Себастьян и вовсе забыл о том, что где-то у него имелся сын. Когда Курту исполнился годик, его мама познакомилась с Бертом Хаммелом. Он оказался простым, добрым и душевным человеком – большего ей было и не надо. Он принял ее вместе с ребенком, и Курт стал его сыном. И был им до тех пор, пока ему не исполнилось шестнадцать. А потом Берт умер от сердечного приступа, оставив Курта один на один с растерянным мальчиком, когда-то совершившим непоправимую ошибку.***
Себастьян живет в квартире недалеко от Пайк-Плейс в Сиэтле, и это все, что Курт о нем знает к тому моменту, как его занесенная для стука рука застывает у двери. Он еще не совсем готов к встрече лицом к лицу с мужчиной, о котором Курт до сих пор не может думать, как о своем отце. Меньше часа назад его настиг приступ гипервентиляции легких, и все потому, что он был уверен: этот человек приедет его встречать. Однако вместо него Курт обнаружил под носом машину и безымянного водителя. И его бесит то облегчение, которое он тогда испытал. У Курта с собой три чемодана, ноутбук и сумка, и он стоит у двери в квартиру в чужом городе, готовясь к встрече с незнакомым человеком. Когда он нажимает на звонок, его палец дрожит. Себастьян… оказывается не таким, как он себе представлял. Курт умеет считать и знает, что тому тридцать два, однако выглядит он моложе. Себастьян высокий, даже долговязый, черты его лица острые, но привлекательные. У него зеленые глаза, каштановые волосы, и они с Куртом совсем не похожи. Ну, по крайней мере, тому не врали, когда говорили, что он пошел в мать. С секунду они просто разглядывают друг друга. Себастьян стоит, прислонившись к косяку, а Курт впивается пальцами в ремень сумки и, не в силах остановиться, мнет его, отпуская лишь для того, чтобы через мгновение смять снова. Не говоря ни слова, Себастьян отступает назад и взмахом руки зовет Курта следовать за собой. С чемоданами он не помогает. Курт втаскивает их в квартиру сам и оставляет у порога, спеша за шагающим по коридору Себастьяном. Ему хочется оглядеться, но он слишком сосредоточен на спине перед собой. Курт все еще не в силах называть этого человека своим отцом, для него он лишь Себастьян и никак иначе. Они останавливаются возле комнаты в самом конце коридора, и Себастьян, толкнув дверь, заходит внутрь. Помещение очень простое: белые стены, большая кровать, окно и еще одна дверь, ведущая, должно быть, в ванную комнату. Курт оглядывается, потому что, даже если смотреть особо не на что, это лучше, чем пялиться на человека, стоящего в трех футах от него. – Это твоя комната, – произносит Себастьян первые с момента их встречи слова. Курт чуть вздрагивает: он привык, что в последнее время люди вокруг него больше молчат, чем говорят. У Себастьяна приятный голос – довольно низкий, мужественный, – такой, какого у Курта никогда не будет. Частично он испытывает облегчение от того, что между ними нет совершенно ничего общего. – Делай… делай с ней, что хочешь, – говорит Себастьян, неопределенно взмахивая рукой и глядя куда-то в стену. – У входной двери для тебя приготовлен комплект ключей. – Один удар сердца, второй, и монотонный голос продолжает: – В школу пойдешь в понедельник. В государственную школу. – Курту удивительно слышать отвращение в этих словах. – Это единственное, чего я смог добиться посередине учебного года. В следующем рассмотрим вариант получше. В понедельник я тебя подвезу. Снова между ними повисает тишина, и она кажется удушающей и натянутой. Курт все еще держится за ремень сумки, словно тонет где-то посреди открытого моря, и это его спасательный круг. Ему не кажется обязательным говорить что-то в ответ. – Устраивайся. И на этом Себастьян выходит из комнаты. Курт не ждал слезливого воссоединения с ним, но ему кажется, что должно было произойти нечто большее. Он трясет головой, слишком онемевший внутри, чтобы в полной мере осознавать происходящее, а затем кладет ноутбук и сумку на кровать, чтобы вернуться в коридор за чемоданами. Когда Курт перетаскивает их к себе, Себастьян покидает квартиру. Щелчок замка на входной двери кажется слишком громким в окутавшей дом тишине. Курт не знает, как теперь относиться к новой жизни, в которую его так бесцеремонно втолкнули. Какая-то часть него пытается понять Себастьяна, которому, должно быть, тоже нелегко. Другая – злится на маму и отца за то, что скрывали это, за то, что умерли, бросив его одного в этой пустой белой комнате. Где-то глубоко в душе Курту хочется перестать думать и просто распаковаться, а потом изучить квартиру, постараться к ней привыкнуть. В конце концов горе подминает его под себя, вырывая из плотно сжатых губ тихий всхлип.***
Себастьян не возвращается домой на ночь, и Курт, изучая кухню – большую, просторную и очень красивую, – готовит на двоих. Он съедает совсем чуть-чуть, потому что не может впихнуть в себя полноценную порцию, а потом плачет над остатками до тех пор, пока в нем не остается слез. Когда Курт наконец ложится спать, он так истощен, что не может даже думать о нераспакованных чемоданах и неприятно льнущих к телу холодных белых простынях.***
Первые выходные определяют, по какой дороге теперь покатится совместная жизнь двух чужих друг другу людей. Себастьян и Курт словно становятся тенями, которые едва пересекаются, хоть и живут на одной территории. Они разговаривают только в том случае, если это действительно необходимо, не обедают вместе и, когда это возможно, не находятся в одной комнате одновременно. Большую часть времени Себастьян проводит в домашнем кабинете и либо что-то неистово пишет, либо лежит на кушетке и читает книгу. Курт тратит время на изучение квартиры и всех ее углов, рассматривает каждую комнату, кроме спальни и кабинета Себастьяна. Он проводит подушечками пальцев по корешкам десятков книг, рассованных по разным помещениям – тут есть и учебники по праву, и научные работы, и фантастика, и драматические произведения, и много всего другого, – садится на каждую доступную поверхность и разглядывает каждую фотографию, которую только может найти. Курту нравится эта квартира и нравится, что она рассказывает о Себастьяне больше, чем когда-либо сможет поведать тот. Курт решает не брать телефон в первые два дня на новом месте, бегая от Мерседес, Рейчел и Финна, как от чумы. Он не может позволить себе думать об Огайо, в котором остались его жизнь, отец и все, что Курт любил, даже если существование там порою напоминало ад. Потеря Берта все еще тяжелым грузом лежит на сердце, вернее, в нем как будто образовалась огромная дыра, которую уже ничем не заполнить. К концу выходных Курт обнаруживает, что они с Себастьяном и двадцатью словами не обменялись. Он в какой-то степени ненавидит его, ненавидит загорелую кожу и зеленые глаза, совершенно не похожие на его собственные, ненавидит его молчание, претенциозность имени и остроту ухмылки. Ненавидеть Себастьяна издалека легко, проще простого внутренне орать на него за то, что не является тем, кем должен быть. Курту хочется крикнуть ему: «Ты никогда не станешь мне отцом!», – но он боится услышать в ответ: «Ты никогда не станешь мне сыном».***
В понедельник утром они вместе проводят на кухне ровно двадцать минут. Новоявленные отец и сын впервые так долго находятся в непосредственной близости друг от друга, и Курту неуютно видеть Себастьяна рядом с собой. Он старается не пялиться, но неизбежно ловит себя на том, что то и дело поглядывает на острую, как бритва, ухмылку и наблюдает за движениями рук, готовящих кофе. Курт не понимает, почему его так тянет к рассматриванию: то ли он ищет похожие на свои черты, то ли просто загипнотизирован и поэтому не может отвернуться. Дома он каждое утро готовил для отца что-нибудь полезное на ланч, а в процессе подшучивал над ним и иногда давал советы насчет внешнего вида. Одна мысль об этом чуть не заставляет его расплакаться. Когда Себастьян открывает рот, Курт настолько поражен, что почти роняет свою кружку с кофе. – И это ты носишь в школу? – спрашивает тот, кивая на его наряд. Чужие губы кривятся в ухмылке, и Курта вдруг выбешивает это выражение лица – из-за него Себастьян выглядит жестоким и бессердечным. Курт поправляет рубашку и, прежде чем ответить, опускает взгляд на свои узкие джинсы, ботинки и галстук. Шляпа внезапно начинает давить на голову так, словно весит тонну. Ему нравится, как все это смотрится вместе, хоть Курт и знает, что такая яркая обтягивающая одежда буквально кричит о его сексуальной ориентации. Он поднимает взгляд на Себастьяна и кивает. После недолгого молчания тот снова усмехается. – Смелый выбор. Это звучит резко и безжалостно, и Курт горячо просит, умоляет про себя: «Пожалуйста, только не будь гомофобом, пожалуйста, хоть бы не это». Через несколько минут они садятся в машину – в сияющий черный Мустанг. Курт обязательно попускал бы на него слюнки, но он слишком занят: кивает Себастьяну, который как раз объясняет, что подвезет его только один раз – сегодня – и что в остальные дни ему придется добираться до школы самостоятельно. Почти всю дорогу они молчат. Курт тратит время в пути на изучение профиля Себастьяна. В конце концов он не выдерживает: – Что ты делаешь? Себастьян поворачивается к нему буквально на полсекунды и снова возвращает все свое внимание дороге. – По жизни, я имел в виду, – уточняет Курт, не дождавшись ответа. – Я юрист, – наконец отзывается Себастьян. Курт не удивлен. Он уже оценил крой чужого черного костюма и сдержанное сочетание белой рубашки с серым галстуком, поэтому примерно так и предполагал, что работа Себастьяна связана либо с правом, либо с банковским делом. – Нравится? Себастьян пожимает плечами. – Это работа. После он оставляет его у школы и уезжает, а Курт никак не может избавиться от мысли, насколько скучной и печальной кажется его жизнь.***
Спортсмены замечают Курта через две недели. Несмотря на одежду и статус новичка, тому удается затаиться. Он ведет себя тише воды, ниже травы, слишком занятый своим горем, чтобы заводить друзей и заниматься чем-то еще, кроме учебы. Курт понимает, что хоронить себя в боли и даже не предпринимать попыток выбраться из этого состояния глупо, но оно как вторая кожа, которая, словно броня, защищает его от непрошеных эмоций. Первый тревожный звоночек звучит, когда плечо Курта ни с чего вдруг встречается со школьным шкафчиком. Над ухом гремит, острая боль простреливает руку и отдается в ладони. Ощущение настолько знакомое, что кажется почти уютным. – Фантастически выглядишь, новичок! Курт вздыхает и прислоняется к шкафчику, глядя не на обидчика, а куда-то вверх. За свою жизнь он наслушался столько оскорблений, что сейчас они все видятся ему одинаковыми, и неважно, что он в Сиэтле, а не в Огайо. Курт проглатывает ответ, который вертится на кончике языка, потому что знает, что проще дать этому умнику высказаться, а потом просто уйти. Спортсмены толпятся рядом, ухмыляются, и вдруг кто-то из них произносит: – Педик. Отвращение в его голосе настолько очевидно, что немедленно заставляет Курта среагировать. Он вскидывает на обидчика прямой взгляд и отвечает: – Ого, как креативно. Нет, правда, до тебя никому в голову не приходило так меня назвать. – Ты надо мной смеешься? – Спортсмен впечатывает кулак в шкафчик рядом с его лицом. Высокий и здоровенный, он настолько близко, что Курт чувствует его теплое дыхание на своей коже. Он зажмуривается и молчит. – Так и думал. Обидчик отступает, повторно пихнув Курта в плечо – предварительно убедившись, что оно же и получило травму парой минут ранее, конечно. На месте ушиба вмиг расцветает синяк.***
Вне школы Курт занимает все свое время домашней работой и чтением. Коллекция книг Себастьяна весьма обширна, и тот совсем не возражает, когда он что-то из нее заимствует. А еще Курт начинает подолгу бродить по городу. В это время года на улице уже очень холодно, поэтому он надевает на себя кучу тряпья: пальто, шарф, перчатки, шапку, – и просто гуляет. Курт понемногу исследует Сиэтл и обнаруживает, что гораздо проще отделываться от лишних мыслей, восхищаясь им. Он бродит даже поздними вечерами, потому что, хоть дома уютно и тепло, там есть Себастьян, а рядом с ним Курту душно. Если бы они хотя бы разговаривали… Ему не нужны длинные глубокомысленные беседы, но хоть иногда, хоть что-то. Есть кое-какие вопросы, которые Курту не мешает уточнить: о маме, о жизни Себастьяна. Еще ему ужасно хочется знать, что тот думает о его ориентации, есть ли у него в городе любимые места, имеются ли друзья. Курт не испытывает потребности в Себастьяне как в отце (одна мысль об этом заставляет желудок болезненно сжиматься – память о Берте все еще слишком свежа), но он не прочь подружиться с ним. И однажды, после очередной прогулки, Курт узнает о Себастьяне кое-что новое. Он приходит домой поздно, за полночь, потому что пятница, и Курт так сильно любит этот город, что совершенно забывает о времени. От зрелища, что ожидает его на кухне, из горла вырывается только задушенный хрип: в холодильнике копается какой-то совершенно обнаженный мужчина, который немедленно подскакивает и оборачивается на звук. – Ой, привет. Прости, не знал, что тут есть кто-то еще, – говорит он. Курт ничего не отвечает, все еще от удивления прикрывая рот ладонями. Его взгляд, предательский и неопытный, скользит по обнаженному телу, сильным загорелым ногам, накачанным рукам и груди. Курт дважды моргает, когда он достигает чужого члена, и наконец отворачивается. – Боже, прости! – спустя мгновение восклицает мужчина. – Я не заметил… я просто… Секунду! Он сбегает с кухни и через пару минут возвращается с обернутым вокруг бедер полотенцем. Оно ничего особо не скрывает, но, по крайней мере, Курт может хотя бы немного расслабиться. Мужчина мягко и даже робко улыбается ему, и он не может не признать, что это выглядит в какой-то степени мило. – Себастьян не упоминал, что у него имеется компания, – сообщает мужчина. – И, тем более, такая очаровательная. Курт краснеет от мгновенной злости. Присутствие незнакомого человека в доме выводит его из равновесия и заставляет насторожиться, и он хочет только одного – чтобы тот замолчал и оделся. Излишняя открытость чужой кожи слишком отвлекает, из-за чего Курта бросает то в жар, то в холод. – Том, какого хрена ты так долго? – доносится из коридора голос. Секунду спустя на кухне появляется Себастьян, к счастью, одетый в сидящие низко на бедрах штаны. Однако его грудь и живот обнажены, и загорелая, усыпанная родинками кожа – совсем не такая, как у Курта – так бесстыдно выставлена напоказ, что тот отводит взгляд и с трудом сглатывает. Но он все равно видит, как плотоядно смотрит на Себастьяна этот мужчина, как касается его груди всей ладонью, расставив пальцы. И вот так бесстыдно трогая чужую кожу – господи, теперь Курт совсем не может не пялиться на них, – говорит: – Приберег эту очаровательную штучку для себя? Курт не находит в себе сил, чтобы посмотреть на Себастьяна, но тона его голоса достаточно, чтобы нарисовать в воображении похолодевший взгляд. – Это мой сын. Курт резко выдыхает, слова эхом отзываются в его голове, отражаясь от костей черепа. «Это мой сын». В первый раз за все время кто-то из них озвучивает статус их взаимоотношений. Желудок болезненно сжимается. Курту очень хочется крикнуть: «Нет, я не твой сын, не твой». – Серьезно? – спрашивает незнакомец. – Я не думал, что… Я… Курт знает, о чем тот размышляет: Себастьян недостаточно стар для такого взрослого сына. Он наверняка решил, что Курт – малолетняя приживалка, которой позволено существовать под одной крышей с Себастьяном, один только Бог знает для чего. – Вот именно, ты не думал, – колюче отвечает тот. – Разве тебе не пора идти? – Себ, да ладно тебе. Это была невинная ошибка. Себастьян усмехается, и эта гримаса на лице на пару мгновений делает его буквально уродливым. – Я все равно уже устал от тебя, так что иди, Том. Пока Том собирает одежду и покидает квартиру, Курт с Себастьяном стоят на своих местах, бесстрастно глядя друг на друга. Разум Курта не справляется с осознанием, что мужчина перед ним – полуголый, открыто демонстрирующий свою золотистую от загара кожу, такой привлекательный, что даже думать об этом больно – гей. Он гей. Он его отец. «Это мой сын». Мысль о родстве с ним по-прежнему неприятна Курту, словно ее наличие предает память о единственном человеке, который был ему настоящей семьей. После того как Том уходит, громко хлопая дверью на прощание, плечи Себастьяна опускаются и мышцы шеи заметно расслабляются. – Иди спать, – говорит он. – Уже поздно. Впервые его голос звучит так по-отечески. Когда он разворачивается к двери, Курт восклицает ему вслед: – Подожди! Но… мама. Она ведь… она. Себастьян вздыхает и смотрит на него с непонятной эмоцией, застывшей в глазах. – Мне было всего шестнадцать, и я был пьян, – отвечает он. – Ничего больше, ребенок. Вздрагивая, Курт неосознанно делает шаг назад. – Пожалуйста, не называй меня так. Он не хочет объяснять, не хочет рассказывать, что так к нему обращался Берт. – Я бы звал тебя принцессой, но очень сомневаюсь, что это тебе понравится. Курт поджимает губы от внезапной ярости. У него нет никакого желания торчать здесь, видеть этого человека и его голую грудь, думать о том, чем он занимался весь вечер с только что ушедшим Томом. Курту хочется домой – так сильно, что он почти забывает: дома-то у него больше и нет. Возвращаться некуда. – Я не твой сын, – ершится он. Курт уже чувствует, как на глаза наворачиваются слезы, и сейчас он ненавидит свою жизнь. После этого он уходит к себе в комнату и прячется там ото всего мира до утра.***
Жизнь все равно продолжается. И даже если Курт чувствует неловкость из-за нового открытия о Себастьяне, он заталкивает мысли об этом в самую глубь сознания и пытается их игнорировать. Боже, Курт правда очень сильно старается, хоть это и трудно: с тех пор, как Себастьян выяснил, что он не возражает против третьих лиц в доме (третьих лиц мужского пола), парад парней просто не остановить. Чаще всего Курт с ними не сталкивается, но иногда он натыкается на то выходящие из душа, то обыскивающие кухню полуголые тела. Впрочем, они никогда не остаются на завтрак, за что Курт им очень благодарен. Только однажды в октябре, глубоко за полдень, с ним происходит один примечательный инцидент: он случайно застает практически обнаженного Себастьяна на диване в гостиной. С очередным партнером под ним. Курт сбегает, даже не поняв, заметили его или нет. В голове тревожно звенит, потому что он не может перестать раз за разом воспроизводить в памяти, как пальцы Себастьяна скользили вниз по груди другого мужчины. И сосредотачивается Курт не на пресловутой груди, а именно на пальцах. Иногда он слышит звуки, когда в спальне Себастьяна становится слишком уж шумно, и Курту приходится бороться с внезапным и очень навязчивым желанием подслушать. В такие вечера он надевает наушники и напевает себе под нос до тех пор, пока не засыпает.***
Школа похожа на ночной кошмар. Курт не рассказывает об этом, даже когда Кэрол спрашивает о новой жизни – мягким озабоченным тоном, словно боится, что он может разбиться от любого громкого звука. Курта так и подмывает ответить, что у него и жизни-то теперь никакой нет, но он опасается нагружать Кэрол своими проблемами. Он ведь ей не сын – не более, чем Себастьяну – и не может себе позволить выказать при ней слабость. Однако с Кэрол оказывается очень просто разговаривать ни о чем, проще, чем с друзьями из Огайо, и Курт очень дорожит их короткими беседами по телефону, что повторяются стабильно раз в неделю. По большей части ему удается избегать спортсменов, поставивших перед собой цель сделать его жизнь еще более несчастной. Курт через это уже проходил и знает, как избежать одиночества в школьных коридорах и как себя вести, чтобы никого не провоцировать. Впрочем, для последнего хватает и его одежды, поэтому встречи Курта со стенами и шкафчиками становятся традицией, как бы он ни пытался от этого уклониться. После особенно сильного толчка в плечо Курт знакомится с Тейлором. Он сидит на полу, крепко зажмурившись – разбитый и уставший настолько, что это затмевает даже страх, – и думает о красных слиперах своей мечты. А когда поднимает взгляд, то обнаруживает над собой светловолосого парня с большими карими глазами. – Ты там в порядке? – спрашивает тот. Курт мгновенно вскакивает на ноги и прижимает сумку к груди. – Да, в полном. Просто присел отдохнуть на грязный пол. Он уже отходит на несколько шагов, когда парень догоняет и окликает его: – Я Тейлор, кстати. – Привет, Тейлор, – говорит Курт. – …Ладно. А тебя как зовут? Можешь сказать чисто из вежливости. Курт останавливается и разворачивается к нему на каблуках. Тейлор, кажется, удивлен тем, что он больше не убегает. Курт так долго старался не общаться с другими людьми, что сейчас от близости чужака ему становится некомфортно. И все же он улыбается Тейлору, а потом, вспомнив, что в этой школе его взаимодействие с другими учениками ограничивается одними тычками от хулиганов, дает ему шанс. – Курт, – отвечает он, с неохотой отпуская ремень сумки и протягивая Тейлору ладонь. Тот широкой улыбкой демонстрируя очаровательные ямочки на щеках. – Это было нетрудно, правда ведь? Курт пожимает плечами. Попытка показаться дружелюбным лишила его остатков энергии и желания продолжать любые разговоры. – Ну, – тянет он, – еще увидимся, ладно? – Ладно! – восклицает Тейлор в его удаляющуюся спину. – Увидимся!***
После полудня они с Финном обсуждают победу Новых Направлений на отборочных, и Курт, борясь со слезами, внезапно обнаруживает себя на кухне возле плиты. Он рад, что поговорил именно с Финном, а не с Рейчел, потому что от ее причитаний о том, что ей не дали соло, как будто это единственная проблема в мире, было бы еще больнее и обиднее. Финн даже отправляет ему видео, но Курт не может заставить себя его посмотреть. Вместо этого он решает что-нибудь испечь. – А ты у нас, оказывается, маленькая домохозяйка, – произносит Себастьян, появляясь на кухне, когда в духовке подходит уже вторая партия печенья. Курт держит рот на замке и проглатывает пляшущий на кончике языка ответ. Себастьян, видимо, замечает его общее расстроенно-сердитое состояние и, не говоря больше ни слова, надкусывает один из сдобных кругляшков. Стон удовольствия, спустя секунду срывающийся с его губ, заставляет Курта на мгновение прикрыть глаза. – Это потрясающе, – шепчет Себастьян. Курт улыбается ему уголками губ. Вопреки ожиданиям, Себастьян не уходит с кухни тут же. Он стоит рядом и молчаливо жует второе печенье. Курта так и подмывает спросить, нужно ли ему что-то еще, но он решает молчать, пока Себастьян не оставит его одного. А тот не торопится, вместо этого делая нечто совсем другое. – Эй, у тебя все хорошо? – спрашивает Себастьян, опуская руку – длинные пальцы, широкая ладонь – на плечо Курта. Тот мгновенно вздрагивает, порываясь сказать сразу же отступившему Себастьяну правду: дело не в нем, а в том, что в последние дни его плечи перманентно усеяны синяками. Однако тот все делает сам. Он приоткрывает рот, словно собираясь что-то сказать, но уже через секунду в его глазах мелькает подозрение. Себастьян прищуривается и, вместо того, чтобы отойти, чего от него ждал Курт, делает к тому шаг, двумя пальцами дотрагиваясь до шеи. Курт на мгновение забывает, как дышать, и растерянно моргает от внезапного ощущения. Это всего лишь легкое, теплое, бережное прикосновение к коже, но почему-то от него голова идет кругом. Пальцы скользят ниже, к плечу, сдвигают ткань рубашки – достаточно, чтобы приоткрыть начавшие желтеть синяки. Себастьян почему-то не отходит сразу же, а снова накрывает потревоженное плечо ладонью, на этот раз гораздо осторожнее. Курт уже не помнит, когда его в последний раз кто-то касался, и от жара руки Себастьяна и близости чужого тела ему становится трудно дышать. – Ну, – начинает Себастьян; тон его резок. – И как же у тебя дела в школе, Курт? Тот наконец-то делает шаг в сторону, увеличивая дистанцию между ними. Воротничок рубашки снова прикрывает синяки. – Слушай, в этом нет ничего особенного, – говорит Курт. – Ты ведь сам сказал, что мой выбор одежды достаточно смел. – Мне будет плевать, даже если ты пойдешь в школу на каблуках и в гребаной пачке, принцесса. Ты не виноват, что современный мир все еще воспитывает дегенератов. Курт с трудом сглатывает вязкую слюну и опускает взгляд. Сколько раз другие люди говорили, что ему стоит пересмотреть свою привычку ярко наряжаться? Гнев в голосе Себастьяна ошеломляет. В его словах Курт слышит поддержку и чувствует внезапный прилив благодарности, ощущая, как одиночество, преследующее его последние месяцы, немного отступает. И все-таки он говорит: – Я с этим справлюсь, честно. Себастьяна убедить не удается, впрочем, на этой ноте тот закрывает тему. Курт уже знает, что обязательно оценит его старания, если Себастьян еще хоть раз спросит, как у него идут дела.***
– Я тут подумал, – говорит Себастьян в один из вечеров, – что тебе, вероятно, захочется вернуться в Огайо на Рождество. Курт открывает рот, чтобы ответить, но из горла не вырывается ни звука. Его сердце, ошалевшее от предложения, бьется быстро и взволнованно. Он ведь уже смирился с тем, что проведет праздник в одиночестве, и совсем не думал, что Себастьян предложит другой вариант. – У меня есть кое-какие семейные дела, – кривится тот. – Вряд ли ты захочешь составить мне компанию. – Курт знает, что на самом деле это значит «они не захотят тебя видеть», но он благодарен Себастьяну за ложь. – Может, проведешь каникулы с другом? Или… м-м, как там ее зовут? С женщиной, которая была… – С Кэрол, – перебивает Курт, не давая Себастьяну шанса упомянуть отца. – Да, с ней. Курт глубоко уходит в раздумья. Честно говоря, идея уехать в Огайо на Рождество не приходила ему в голову, и хотя сначала мысль вернуться туда заставляет его сердце подпрыгнуть к горлу, сейчас он ощущает беспокойство. Интересно, как это было бы: Рождество с Кэрол и Финном? Курт мог бы побыть с ними, встретиться с Мерседес и Рейчел, с остальными ребятами из Новых Направлений, с теми, по крайней мере, кто еще не забыл его. Или погрузиться в пучину несчастья, потому что оказался там, где привык проводить это время года с отцом. Душевная боль возвращается так стремительно и неожиданно, что Курт почти физически чувствует ее удар. – Наверное… – отвечает он. – Наверное, я лучше останусь здесь, если ты не против.***
Рождественские каникулы проходят тихо, но Курт ценит эту тишину и возможность быть подальше от Огайо. Так проще представить, что эти дни ничем не отличаются от любых других в году, и отогнать горе на задний план, притворяясь, что оно – всего лишь неприятное воспоминание. Курт много гуляет и даже иногда позволяет Тейлору присоединяться к нему за стаканчиком кофе. Тот, к слову, становится практически постоянным его спутником в школе и периодически пытается знакомить Курта со своими приятелями. Прежний Курт, который все еще живет где-то глубоко в душе, ценит эти усилия и с теплом относится к протянутой ему руке помощи. Однако нынешний слишком занят своим одиночеством, и усилия, которые нужно приложить, чтобы завести новых друзей, кажутся ему слишком трудозатратными. Впрочем, с Тейлором и кофе он уже может справиться, и Курту почти приятно, что тот так очевидно заинтересован в нем. Однажды он задумывается, что мог бы поцеловать Тейлора. Ну, чтобы хотя бы узнать, каково это – целовать человека одного с собой пола. Из-за череды любовников Себастьяна Курт как-то внезапно начал уделять больше внимания своей сексуальности и в то же время осознавать отсутствие у себя какого бы то ни было опыта. У Тейлора красивые губы, и Курт думает, что целовать его будет приятно. Но не решается – из страха или осторожности, как знать? – просто не решается к нему прикоснуться и все. Рождественский день Себастьян проводит с родными, перед этим делая неловкую попытку позвать Курта с собой. Какое-то нездоровое чувство почти заставляет того согласиться встретиться со Смайфами – этими «аристократами», приходящимися ему семьей ровно настолько же, насколько и Себастьяну (хотя, возражает самому себе Курт, родственники по крови – это еще не семья). Однако он все-таки спасается от возможного унижения и отвергает предложение. Так же, как и следующее, прозвучавшее тридцать первого декабря. Курт встречает Новый год на диване в гостиной, за просмотром фильма «Клуб «Завтрак». Где-то на середине действа на экране Себастьян возвращается домой с развязанным галстуком-бабочкой и взъерошенными волосами, находящимися в таком беспорядке, словно он ежеминутно теребил их руками. Курту требуется масса усилий, чтобы не выказать удивления, когда Себастьян падает на диван рядом с ним и первым же делом фыркает. – «Клуб «Завтрак»? Следовало догадаться, что ты фанат таких фильмов, – говорит он. – И кто тебе больше нравится? Популярная девица в паре с плохишом, замухрышка, на которую все обращают внимание только после того, как она превращается из гусеницы в бабочку, или тот несчастный парень, которому пришлось отдуваться с сочинением за них всех? Курт закатывает глаза. – Ты абсолютно не понимаешь сути фильма, ты в курсе? – Конечно, – саркастически соглашается Себастьян. Больше он ничего не говорит, но и не уходит. Они смотрят картину в практически товарищеской тишине, неосознанно придвигаясь друг к другу, пока их плечи не соприкасаются. Курт невольно бросает короткие взгляды на профиль неожиданного соседа, который мягко очерчивает свет от экрана. Себастьян выглядит усталым и грустным. Как и всегда, думает Курт и задается вопросом: а насколько вообще тот одинок, раз чувствует постоянную потребность в случайных связях? Когда фильм заканчивается, а на экране появляются титры, они оба замирают практически в темноте. Себастьян смотрит на него, откинув голову на спинку дивана, и Курт возвращает ему взгляд. Они сидят очень близко друг к другу, так, что Курт чувствует, как его щеки без особой причины постепенно заливаются краской. Он слышит тихое дыхание Себастьяна – вдохи и выдохи, медленные и спокойные, – и первым отводит глаза, подтягивая колени к груди и обнимая их руками из-за внезапного ощущения неясной угрозы. – Посиди здесь, – спустя несколько минут молчания произносит Себастьян. Курт снова бросает на него взгляд – теперь любопытный, а Себастьян куда-то уходит. Возвращается он с парой фужеров в одной руке и бутылкой в другой. Затем он снова садится на диван и открывает шампанское так, что пробка с громким хлопком отлетает в угол гостиной. Курт не сдерживает смешка, тут же прикрывая рот ладонью и замолкая. – Держи. – Себастьян предлагает ему полный бокал. Курт послушно его берет. – Счастливого Нового года. Курту не нравится оттенок сарказма в этих словах. – Счастливого Нового года, – мягко отвечает он и легонько касается бокала Себастьяна краем своего.***
Почему-то после этой ночи жить вместе становится проще. Они начинают больше разговаривать, добродушно подшучивать один над другим, и пусть не становятся лучшими друзьями, зато понемногу привыкают к существованию друг друга. Себастьян не стремится навязывать Курту свое отцовство, и тот, освобожденный от необходимости притворяться сыном, благодарен ему за это.***
Март приближается стремительно, и Курт почти счастлив от того, что погода начинает меняться. Но только почти, всегда почти, потому что испытать чистое, всеобъемлющее счастье в его ситуации до сих пор кажется ему невозможным. Впрочем, Курт уже не так сильно ненавидит свою жизнь и понемногу начинает считать квартиру в Сиэтле домом. Ему нравится думать, что те редкие фразы, которыми они с Себастьяном перекидываются каждый день, чуточку скрашивают одиночество, преследующее их обоих. Когда Себастьян задерживается и не приходит с работы вовремя, Курт вместе с очередной книгой устраивается на диване в гостиной, под мягким светом настольной лампы. Он знает, что Себастьян всегда возвращается домой – как правило, ночью – и возвращается не один, а с компанией. И тогда Курту приходится надевать наушники, которые защищают его сон от того, что происходит в чужой спальне. Иногда ему неловко, что он так запросто думает о сексуальной жизни Себастьяна. Раньше Курт не мог употребить слова «Берт» и «секс» в одном предложении, но в случае Себастьяна половое влечение – это как часть его характера, с которой, кстати, Курт знакомится чуть ближе, когда однажды тот заваливается в квартиру, приклеившись ко рту другого мужчины своим. Курт не хочет подсматривать, правда, но понимает, что не может отвести взгляда от рук Себастьяна, которые с нажимом скользят с чужих плеч на бедра. Курт прекрасно видит, с какой силой пальцы стискивают податливое тело, и от одной только мысли об этом он ерзает, не в силах усидеть спокойно. Курт знает, что его не видно из коридора, но, даже если бы это было не так, Себастьян и его партнер слишком заняты друг другом, чтобы заметить, что они не одни. Курт много времени проводит вне дома, Себастьян и сейчас наверняка считает, что квартира пуста, и именно поэтому начинает раздевать свою очередную жертву прямо у порога. Курт удивляется, когда Себастьян скользит приоткрытым ртом по чужой ключице, хотя ему подставляют уже обнаженную спину. Его губы алеют в полумраке, припухшие от долгих поцелуев. Себастьян придерживает узкие бедра любовника, дразняще проводя большими пальцами вдоль пояса джинсов. Секунда – и в выгнутую поясницу впиваются короткие ногти. В коридоре раздается громкий стон. – В спальню, – коротко отдает команду Себастьян, и вот так просто их обнаженные тела и бесстыдные стоны прячутся под защиту его комнаты. Курт медленно выходит в коридор, бесстрастно окидывает взглядом сброшенные на пол рубашки… и уходит к себе. Он слышит их через стену – мягкие приглушенные стоны, эхом отдающиеся у него в голове. Курт закрывает глаза, думая, что нужно отыскать iPod, и пытаясь игнорировать свой наполовину вставший член. И все же не выдерживает от одного только воспоминания о том, как ногти Себастьяна впивались в чужую кожу. Курт всхлипывает, и ему очень стыдно, когда он опускается на колени у стены и прижимается к ней ухом, чтобы лучше слышать доносящиеся из соседней спальни стоны. Отрицать желания было проще, пока только эти звуки ему и доставались, но теперь, когда Курт своими глазами видел, как Себастьян обращается с другим мужчиной, как мягко и влажно его губы ласкают покрытое испариной тело, он не может выбросить это из головы. И Курт отпускает себя, позволяя воображению нарисовать картинку, достойную звукового сопровождения. Когда он запускает ладонь в пижамные штаны, его член уже совсем тверд, а голова полна фантазий о руках Себастьяна, насмешливом изгибе его губ, загорелой коже, бедрах… Курт с силой двигает рукой – грубо и быстро, словно желая наказать себя – и пытается представлять спину и шею незнакомца… но не может, потому что в его воображении царят зеленые глаза. Курт кончает после громкого хриплого стона, который может принадлежать только Себастьяну, и вжимается лбом в стену, словно этот жест отчаяния способен стереть воспоминания о только что им содеянном. Но ничего не меняется, из горла Курта вырывается всхлип, и он прикусывает запястье, чтобы не издать больше ни звука.***
Спустя неделю Курт приглашает Тейлора в гости. Он проводит его в гостиную, угощает кофе, болтает с ним о каких-то пустяках, а после целует. Курт не думал об этом с самого Рождества, но теперь не может остановиться – только не тогда, когда ласка чужих мягких губ ощущается так естественно и правильно. Ведь нет ничего плохого в том, что Курт целуется с симпатичным сверстником, верно? Тейлор отвечает именно так, как он себе представлял – мягко, сладко. Курт мечтал о своем первом настоящем поцелуе с тех самых пор, как завел дурацкие недельные отношения с Бриттани, и реальный опыт совпадает со всеми его ожиданиями. Он не влюблен в Тейлора и не знает, хочет ли тот с ним встречаться, но, так как Курт вообще не уверен, что готов к отношениям, этого ему пока вполне достаточно. Он открывает рот, когда язык Тейлора проходится по его губам, и тяжело, резко выдыхает в ответ. Прикосновение – влажное и теплое – воспринимается на ура. Тейлор накрывает щеки Курта ладонями, наклоняя его голову так, что поцелуй начинает ощущаться как-то по-новому: он становится насыщеннее и глубже. Курт совсем не против и лишь стискивает пальцами чужие бока. Это почти идеальное чувство, настолько, что Курт позволяет Тейлору уложить себя на диван и нависнуть сверху. Их губы все еще спаяны в поцелуе, но теперь, в таком положении, Курт может дать волю рукам. Он гладит плечи Тейлора, вжимается в него бедрами, трогает шею и зарывается пальцами в волосы. Курт даже особо не задумывается о том, что они творят, перед тем, как оба оказываются раздетыми по пояс. Частичка его романтичной натуры все еще жаждет настоящей любви и трепетного соприкосновения пальцев с особенным человеком, но Курт настолько выбит из колеи с самого своего переезда в Сиэтл, что даже не может думать об этом. Он знает только одно: кожа под его пальцами горячая и мягкая, а он изголодался по чужим прикосновениям, которых не ощущал целую вечность. Его губы уже истерзаны поцелуями к тому моменту, как над их с Тейлором головами раздается покашливание и стук костяшек о стену. Тейлор вскакивает с дивана так быстро, что Курту не удается сдержать всхлип. – Не хочешь объяснить, что это такое, сын? – спрашивает Себастьян, стоя в дверном проеме. Курт слышит, как на миг срывается дыхание Тейлора, и ему даже становится его жалко: несомненно, тот считает, что их поймали на чем-то ужасном. Курту приходится закусить нижнюю губу, лишь бы не ляпнуть что-нибудь о том, как Себастьян его назвал. Тот продолжает испытующе смотреть, и Курт ничего не отвечает, откидываясь на локти и уверенно глядя в ответ. Он и сам дышит тяжело, почти задыхается, и знает, что его волосы в жесточайшем беспорядке, а румянец украшает половину груди. Себастьян, кажется, не собирается отводить взгляд, но, вместо того чтобы хоть попытаться прикрыться, Курт чувствует в себе достаточности решимости и вызова остаться полуголым. – Разве тебе не пора идти? – произносит Себастьян, явно обращаясь к Тейлору, хоть при этом и смотрит на Курта. А тот не может не думать, что те же самые слова Себастьян сказал тому мужчине, с которым Курт застукал его в первый раз… целую вечность назад. Тейлор испуганно пищит что-то сбоку, торопливо натягивает на себя рубашку и сбегает из квартиры, даже не посмотрев на Курта на прощание. – Ну? Ты объяснишь мне свое поведение или нет? – спрашивает Себастьян, наклоняя голову набок. Курт прикусывает щеку изнутри, ощущая, как в глубине грудной клетки начинает клокотать гнев. – Я думаю, что ситуация не требует объяснений. – Тогда скажу, что я думаю, – говорит Себастьян, проходя в гостиную. И смотрит на Курта безжалостно. – Ты посчитал, что это нормально – привести кого-нибудь сюда и заняться с ним этим… – Я учел твои еженедельные практики с разнообразными поклонниками и решил, что проблемой это не станет, – огрызается Курт. Он наконец приходит в движение: встает с дивана и поднимает с пола футболку. Но не надевает ее, не прячет обнаженную грудную клетку и свою четко наметившуюся эрекцию, от которой топорщится ширинка узких джинсов. – Из нас двоих отец тут я. – Да неужели, – отвечает Курт, и его голос сочится ядом. – Ты меня, наверное, разыгрываешь. Он шагает к выходу после очередного молчаливого сражения взглядами, но Себастьян делает резкий шаг к нему и хватает за руку, вынуждая остановиться. Курт, возможно, и хочет отшатнуться от него, потому что с того места, где сжимаются чужие пальцы, еще не сошел синяк, но не может заставить себя шагнуть назад и прервать прикосновение ладони к обнаженной коже. Себастьян, кажется, осознает, что делает, лишь после резкого выдоха со стороны Курта. И отдергивает руку так, словно обжегся. После нескольких мгновений напряженного молчания он произносит: – В пределах комнаты. – Что? – Держи свои увлечения в пределах комнаты. – Отлично.***
Они как будто делают шаг назад в отношениях – туда, где были, когда Курт только переехал: практически перестают разговаривать, даже когда пересекаются в квартире, а Себастьян никого не приводит домой, видимо, решив избавить Курта от своих свиданий. И тому хотелось бы чувствовать облегчение по этому поводу, но через несколько недель ему становится слишком одиноко. После того случая Курту приходится соврать Тейлору, что отец не очень-то принимает его ориентацию. Ему удалось превратить эту ложь в душещипательную историю, и даже ему самому это кажется предательством по отношению ко всем, кого Курт мог бы назвать отцом, ведь ни один из этих людей никогда не стыдил его за предпочтения. А Тайлер верит и отстает, едва кивая издалека, когда они пересекаются в школе. Курту не нравится то облегчение, которое он из-за этого испытывает. Приближается день рождения Курта, и тот с каждым днем все больше становится собой прежним: тихим, одиноким, похожим скорее на призрака, чем на человека. Однако менее заметным для спортсменов, которым нравится его задирать и оставлять синяки на уже «цветных» руках и плечах, он от этого не становится. Из-за этих зверюг Курт почти начинает скучать по Карофски и Азимио. – Знаешь, какие слухи до меня дошли, куколка? – так издевательства начинаются сегодня. Курт закатил бы глаза и ушел, вот только ему заступают дорогу две здоровенных фигуры, каждая размером со шкаф. – Пожалуйста, поделись со мной, – отвечает он. – Просто трясусь от предвкушения. – Я слышал, твоему папочке не нравится, что ты делаешь с другими мальчиками. Курт напрягается. «Черт побери, Тейлор, я думал, ты выше этого». От понимания, что эти придурки считают Себастьяна его папочкой, крутит в животе. – Это отвратительно. – Ты закончил? – резко и зло бросает Курт, сытый по горло этими людьми с мозгами размером с горошину. – Может, тогда просто швырнешь меня о стену, чтобы удовлетворить свою потребность в бессмысленном насилии, и я пойду? У меня есть дела. – Смотрите-ка, он еще и сам просит. В тот день Курт возвращается домой с ранкой на губе и простреливающей руку болью. Ну, если быть совсем честным, губу он сам прокусил на одном из особенно сильных тычков в бок. Себастьяна нет дома, так что Курт приводит себя в порядок настолько, насколько это возможно, а затем принимает долгий обжигающий душ, пытаясь забыть все события дня – так, словно их не было. Он едва сдерживает слезы, пока разговаривает с Кэрол: та сообщает, что отправила ему подарок по почте и надеется, что он придет быстро. Остальные звонки Курт игнорирует – он слишком устал, чтобы трепаться с Рейчел, Мерседес или даже Финном. Он отказывается от ужина и рано уходит в свою комнату, прячась там под одеялом, словно оно может заставить весь реальный мир исчезнуть. А затем посреди ночи просыпается, потому что кто-то стучит в дверь. В первое мгновение Курт думает, что ему показалось, но стук повторяется, и тогда он вылезает из кровати и идет открывать. За дверью никого нет, но, опустив голову, Курт видит маленький плоский сверток у порога. Он поднимает его и пробегает взглядом прикрепленную записку с парой простейших слов: «С Днем рождения». В свертке обнаруживается шарф – мягкий, яркий, идеальный. Курт смеется: надо же, Себастьян умеет выбирать подарки. Он оборачивает шарф вокруг шеи, позволяя ткани накрыть плечи и руки, и только после этого разрешает себе разрыдаться.***
На следующий день, попивая за завтраком кофе, Себастьян прерывает месяц молчания: – Что за хрень с тобой случилась? Курт поднимает на него вопросительный взгляд – он полностью уверен, что ничего необычного в это утро с ним не произошло, – но когда Себастьян опускает взгляд на его рот, тут же вспоминает вчерашний день в мельчайших подробностях. – О-о, – тянет он, касаясь ранки на губе. – Именно – о-о, – жестко отвечает Себастьян и в рекордно короткие сроки вламывается в личное пространство Курта. Тот лишь делает глубокий вдох, когда он отталкивает его пальцы и заменяет их своими. Руки Себастьяна греют пересохшую губу теплом, и… боже, он слишком близко. – Я сам прикусил, – сообщает Курт. Себастьян фыркает. – И о шкафчики ты тоже бьешься сам? Курт пытается отрицательно помотать головой, но пальцы Себастьяна соскальзывают с губы и твердо фиксируют подбородок. Дышать становится трудно. – Это правда, – пытается сказать Курт. – Я прикусил губу, когда меня толкнули к стене. Во взгляде Себастьяна появляется ярость – ослепляющая, пугающая. Зеленая радужка как будто темнеет, пальцы сдавливают подбородок сильнее. – Достаточно, я поговорю с директором, и если виновного не отстранят, я за себя не отвечаю. – В действительности, совсем необязательно… – Заткнись, ребенок, и дай мне хотя бы об этом позаботиться.***
Себастьяну удается добиться отстранения хулиганов от занятий до решения школьного совета по их дальнейшей судьбе. Курт уверен, что большего он не достигнет – не для подростка, который не может скрывать свою гейскую сущность, – но это не значит, что он не ценит пыл, с которым Себастьян говорит с директором. Он вспоминает его утренние слова – «дай мне хотя бы об этом позаботиться» – и вдруг осознает, что тот впервые ведет себя так… по-отечески с ним. Вечером они заказывают доставку из китайского ресторана и садятся смотреть фильм. Впервые за последние месяцы они проводят столько времени друг рядом с другом в одной комнате. Баланс, кажется, восстановлен, и Курт удивленно понимает, что от этого становится легче дышать. Ему не нравится думать, что он скучал по общению с Себастьяном, каким бы оно ни было.***
Восстановление баланса тянет за собой возвращение незнакомцев в их квартиру. Они приходят не так часто, как раньше, и к концу учебного года Курт готов поклясться, что одного из них видел как минимум дважды. Нечто темное ворочается внизу живота, когда Курт думает о том, что Себастьян до сих пор не нашел человека, который мог бы остаться на завтрак, поэтому он старается проводить как можно больше времени вне дома. С началом лета они начинают обсуждать, в какую школу Курту лучше перевестись. Себастьян настаивает на более дорогом и классовом учреждении, и это значит, что он ищет место, где никто не будет наказывать Курта за потребность выделяться и где он сможет по-настоящему учиться. Тот не то чтобы возражает. А еще Себастьян предпринимает пару попыток поговорить с ним о возвращении в Огайо… когда-нибудь, но Курт даже слышать об этом не хочет. С тем количеством свободного времени, что у него есть, он даже представить не может, как будет разгуливать по Лайме, в которой нет Берта.***
От летних каникул проходит всего две недели, когда вся их отлаженная система сыпется, как карточный домик. Часовые стрелки перебираются за полночь, и Курт выходит на кухню за стаканом воды. Последние несколько месяцев он плохо спит, так что бродить по дому в такое время для него обыденность. Курт делает пару глотков и слышит стон. Он закатывает глаза – «серьезно, Себастьян?» – но, когда звук повторяется, вдруг осознает: это не из спальни, уж слишком отчетливо он их слышит. Курт напрягается, стискивая стакан рукой. И… идет к гостиной, из-за надетых на ноги носков неслышно ступая по деревянному полу. Он не переступает порог, но это и не нужно: голую спину незнакомца и так видно с его места. Руки Себастьяна сжимают бедра очередного любовника, подушечки пальцев лежат на его округлой заднице. Курт делает глубокий вдох, чувствуя, как горит воздух в легких. Он медленно разглядывает руки Себастьяна, перекатывающиеся под кожей мышцы, плечи. Себастьян выше, чем его сегодняшний гость, и Курту видно ключицы, кажущиеся острыми в слабом освещении ночника. Взгляд скользит дальше… Курт почти уверен, что может различить быстро бьющуюся жилку на шее Себастьяна, и застывает, осознав, что тот пристально смотрит на него. Он давится вдохом, делает шаг назад, совершенно забывая о том, что нужно вести себя тихо. Незнакомец не замечает появления третьего человека, но Себастьян сверлит взглядом именно его, и зеленые глаза блестят в интимном полумраке гостиной. Он все еще смотрит, целуя своего любовника в шею. Ни на секунду не отводит глаз, даже когда тянется вниз рукой, чтобы смять чужую ягодицу или оставить след от укуса там, где кожа нежнее и тоньше. Отвернуться самому слишком сложно, требуется приложить немалое усилие. Курт сбегает, и его уже не беспокоит, сколько шуму он создает. Он влетает в свою комнату и крепко закрывает дверь за собой, обессиленно приваливаясь к ней. Курт распахивает губы, чтобы набрать побольше воздуха в легкие; в темноте спальни слышны только его сиплые вдохи и выдохи. Он всхлипывает, ощущая полную беспомощность, и сползает по двери вниз, на пол. Несколькими минутами позже в ведущем к выходу из квартиры коридоре слышится злой голос, сопровождающийся оглушительным хлопком. Курту остается только гадать: Себастьян выгнал своего партнера или тот сам решил уйти. В любом случае, этого достаточно, чтобы он мог выйти из комнаты и вернуться в гостиную. Курт задерживается у дверного косяка и мягко касается стены, потому что чувствует себя так, словно ему тесно в собственной коже и нужна хоть какая-то точка соприкосновения с реальностью. Себастьян сидит на диване, на нем, к счастью, до сих пор присутствуют так и не расстегнутые джинсы. Но Курт отчетливо различает под ними контур напряженного члена и с трудом сглатывает, чувствуя себя неловко в тонких пижамных штанах и футболке. Себастьян поднимает голову, и выглядит он усталым, сдавшимся. – Иди сюда, – произносит он. Курт ни секунды не сомневается, мягко подходя к Себастьяну ближе. Он останавливается, когда их разделяет всего полшага, и с трепетом ждет того, что вот-вот должно произойти. От Себастьяна пышет жаром даже на расстоянии, и Курту очень хочется коснуться его, найти источник этого тепла. – Я сказал, – снова заговаривает Себастьян, глядя ему прямо в глаза, – иди сюда. Курт вскрикивает, когда он рывком протягивает руку вперед и дергает его на себя, заставляя неловко свалиться на расставленные колени. Несколько секунд Курт пытается усесться ровнее, и ему наконец-то удается удобно устроиться на бедрах Себастьяна, широко раздвинув ноги. Он кладет ладони на обнаженные плечи, и пальцы инстинктивно сильнее сжимают их. Курт тяжело дышит, пытаясь сладить с ощущениями: бедра Себастьяна напрягаются под его бедрами, в ногу упирается горячий твердый член, кожа обжигает руки. – Откажи мне, Курт, – шепчет Себастьян спустя минуту безэмоционального молчания. – Черт побери, Курт, скажи «нет». Тот приоткрывает рот, словно хочет что-то ответить, но молчит. Трезвая часть сознания вопит, что нужно остановиться, потому что под ним его отец и, конечно же, все это неправильно. Вот только отец Курта – это тот человек, который его вырастил, благодаря которому у него остались теплые детские воспоминания, который бесконечно поддерживал его, всем сердцем любил маму и подарил Курту свою фамилию. А сейчас всего этого нет, ушло в прошлое, и Курту так пусто, что ему кажется, будто прикосновения Себастьяна могут излечить его от одиночества, словно они способны помочь ему найти место в мире и дать почувствовать себя в безопасности. Именно поэтому Курт закрывает рот и ничего не отвечает, глядя Себастьяну в глаза. Тот стонет, дергается вперед и вверх и целует его. Губы влажные от слюны и горячие, Курту ненавистна мысль о том, что они еще полчаса назад касались другого человека. Но он безжалостно давит ревность на корню, выдыхая в поцелуй и расслабляясь в чужих объятиях. Одна рука Себастьяна лежит на спине Курта, а вторая – на плечах, и они обе притягивают его ближе к распаленному телу. Поцелуй с Себастьяном ни капли не похож на поцелуй с Тейлором, во многом потому, что первый – не неловкий и неопытный подросток, но еще и потому, что в каждом движении его губ, в каждом скольжении языка сквозит отчаяние. Курт же гонится за ним, преследует, жаждет его, потому что чувствует то же самое и надеется, что поцелуя будет достаточно, чтобы печаль и тоска ушли. Себастьян сладкий, на языке послевкусие от алкоголя и фруктов. Его губы неподатливые, неугомонные – нападают, углубляют поцелуй. Проходят часы, годы, вечность, прежде чем он отстраняется, и Курт всхлипывает, тянется за ним, таким вкусным, сам. Себастьян смотрит на него задумчиво, а Курт в этот момент желает только одного: чтобы тот не пытался остановить их безумие, потому что они зашли уже слишком далеко, чтобы поворачивать назад. И в следующее мгновение Себастьян вдруг поднимается на ноги, подхватывая Курта под ягодицы и удерживая на весу. Тот удивленно вскрикивает, но скрещивает ноги в лодыжках за его спиной и крепче обнимает за плечи. Курт прячет лицо в шее Себастьяна, кладет ладони – с растопыренными пальцами – на лопатки. Он весь горит от того, как его удерживают, от ощущения кожи под пальцами, от того, насколько они с Себастьяном сейчас близки – настолько, что чувствуется смесь ароматов парфюма и чужого пота. Себастьян вносит Курта в его спальню и осторожно усаживает на кровать. Он делает шаг назад, и Курт опять пугается, что вот сейчас его оставят наедине с мыслями в голове. Он всем телом стремится к Себастьяну, протягивает руку, а тот… тот стонет, встает на кровать коленями, целует его запястье с внутренней стороны – там, где бьется пульс. И снова останавливается, снова смотрит Курту прямо в глаза – неужели рассчитывает, что ему разрешено, а что нет, как далеко можно зайти? Курту хочется сказать, что он свободен делать что угодно, но он молчит, потому что Себастьян подцепляет пальцами низ его футболки и тянет ее вверх, пока не снимает полностью. Чужая ладонь ложится Курту на грудь, и тот, подчиняясь, опускается на кровать всем телом. Себастьян возвышается над ним на коленях, разглядывая так, словно нашел клад. Это выглядит в какой-то степени даже угрожающе. Он хрипло и громко дышит, и его дыхание только тяжелеет, когда он наклоняется и прижимается губами к солнечному сплетению Курта. Тот давится воздухом, пока теплые влажные поцелуи покрывают грудь, едва скользя по одному соску и сразу же переходя к другому. Курт слышит себя – он задыхается так громко, что по комнате отдается эхо, их с Себастьяном выдохи мешаются друг с другом, – но он совершенно уверен, что свежий воздух в его легкие не поступает. Кожа кажется тесной и горит, вспыхивает под поцелуями Себастьяна. Курт не может думать и едва двигается. Когда чужие губы касаются его под пупком, он подкидывает бедра – с неожиданной силой. Себастьян прижимает его обратно к кровати и широкими ладонями удерживает на месте. Клеймит Курта. Это сносит крышу. Тот не знает, сколько времени уже это продолжается, но уверен, что никто не сможет выдержать так долго, особенно человек, которого никогда в жизни не касались таким образом, а потом в один момент обрушили на него весь чувственный опыт. К тому времени, как Себастьян стягивает с Курта штаны и нижнее белье, тот превращается в лишенную костей массу. Себастьян вскидывает голову, прежде чем продолжить, устроившись у него между ног, и взгляд его по-волчьи хищный. Курт медленно моргает, глядя на него в ответ с похотью и полнейшим доверием. От первого же прикосновения языка к члену бедра Курта взмывают вверх, но Себастьян к этому готов, поэтому с легкостью удерживает его на месте. Курт стонет, выгибаясь под ним, и самостоятельно закидывает ноги на чужие плечи. Себастьян накрывает ладонями его бедра, стреножа, облизывает крепко стоящий ствол, всасывает яички в рот и движется ниже. Курт думает, что не выдержит этого, и стискивает простыни в кулаки, когда Себастьян снова приподнимается и заглатывает его член. Курт хочет смотреть, хочет видеть его втянутые щеки, длинные, лежащие на них ресницы. Хочет впитать в себя вид губ, обхватывающих его плоть, но едва может держать себя в руках и управляться с накатывающими на него ощущениями. – Все хорошо, малыш, отпусти себя. – Боже, голос Себастьяна такой грубый, хриплый. Тот широко мажет языком по подрагивающему низу живота и возвращается к своему предыдущему занятию. Курт чувствует, как к нему подступает оргазм. Он кончает с беззвучным криком, наслаждение прокатывается по телу от кончиков пальцев на ногах до волос. Курт тяжело дышит, пока Себастьян, отстраняясь, сглатывает последние капли его семени. Он сыто опускает ноги на кровать, оставляя их широко раздвинутыми, и впервые в жизни чувствует себя таким бесстыдным. Себастьян резко выдыхает через рот, вставая на колени между его бедрами. Курт устал – а еще он слишком ошеломлен, – чтобы как-то помочь ему, и вместо этого он смотрит, как Себастьян достает член из джинсов и гладит его… один раз, два. Курт мягко охает. Себастьян стонет, упирается рукой в матрас рядом с его боком, нависает над ним, лаская себя. Его рука движется быстро и жестко, он не отводит от Курта взгляда, даже когда тот тянется рукой к его напряженному члену. Себастьян фыркает, почти отчаянно, и Курт, приподнимаясь, целует его. Вообще-то, это скорее укус, чем поцелуй, понимает он, но этого достаточно, чтобы Себастьян переступил черту: его сперма длинными росчерками ложится на живот Курта. Долгое мгновение в спальне слышатся только вдохи и выдохи – ускоренные, громкие. Себастьян приходит в себя первым. Он отходит от кровати и возвращается с полотенцем, а затем вытирает Курта, пока тот лишь приводит в порядок дыхание и наблюдает за каждым его движением. Курт боится, что Себастьян уйдет, вернется в свою комнату, бросив его тут – голым и использованным, – поэтому он подается вперед и обхватывает руками чужую шею. Наверное, со стороны это кажется навязчивым, но Курт не может вынести даже призрак мысли о том, что останется один. Только не сейчас, не после того, как он осознал, что они с Себастьяном никогда не были ближе друг к другу, чем в этот вечер. Тот стискивает его в ответных объятиях, но всего на мгновение, а затем отодвигается. Курт скулит, как раненый зверек. – Ш-ш, – шелестит Себастьян. – Давай просто накроемся. Курт отпускает его, но, как только они оба оказываются под одеялом, снова прижимается ближе, окутывает себя чужим запахом. Себастьян в какой-то момент раздевается полностью, Курт чувствует, как их руки, ноги и тела соприкасаются без преград в виде одежды. В объятиях Себастьяна тепло, и он с легкостью проваливается в сон.***
Утром Курт просыпается в одиночестве. В нем же он проводит и всю последующую неделю. Себастьян дома не показывается, Курт знает, что он даже не ночует в их квартире, потому что прислушивается к каждому, даже самому малейшему шуму в ней. Он кажется себе… забытым, недостойным внимания, и ему хочется истерично смеяться от мыслей об этом. Курт догадывается, что должен мучиться от чувства вины или хотя бы испытывать неловкость из-за того, что так запросто нарушил одну из самых основных норм человеческой морали. Но он не мучается и не испытывает, потому что до сих пор от одного воспоминания о руках Себастьяна на коже вдоль позвоночника бегут мурашки. Курт пытается читать и не может. Он постоянно отвлекается, как будто ждет чего-то, что скоро произойдет. Почему-то Курт уверен, что это ему не понравится. Спустя неделю Себастьян возвращается. Он входит в квартиру с опущенной головой, понурым, сгорбленным, и садится за кухонный стол. Курт, настороженный, тяжелыми шагами преследует его по пятам и падает на стул напротив. Он понимает, что столешница будет играть роль буфера между ними, физически и психологически отделять их друг от друга, и смиряется – в конце концов, Курт может позволить Себастьяну хотя бы это. Когда тот наконец-то поднимает голову, его взгляд полон вины – той, которую не ощущает Курт. – Я заключил договор на следующий год, – спустя несколько мгновений тишины говорит Себастьян. Безэмоционально, почти отстраненно. – Договор? – С твоей будущей школой. – О-о. Себастьян продолжает, игнорируя мягкий выдох Курта: – Я нашел частную школу в Вестервилле, в Огайо. Академия Далтон. Это хорошее заведение с политикой нулевой терпимости к издевательствам над учениками, а еще я слышал, что у них есть классный хоровой клуб. Тебе понравится. – Подожди… в Огайо? – Это интернат, – упорно чеканит Себастьян. – Я поговорил с миссис Хадсон, и она с удовольствием будет ждать тебя в гости по выходным. Или ты можешь оставаться у друзей, что угодно, я не… – Ты выгоняешь меня, – невнятно бормочет Курт. – На рождественские и летние каникулы ты также можешь отправляться, куда захочешь, и… – А если я захочу сюда? Себастьян делает громкий вдох, на несколько секунд его ледяной взгляд тает, и он смотрит прямо на Курта. – Только не сюда, сюда тебе нельзя. Тот широко раскрывает рот от шока. – Ты выгоняешь меня навсегда? – Послушай, Курт, у тебя появился шанс вернуть себе прежнюю жизнь, только в школе уровнем повыше. После нее ты сможешь подать документы в любой колледж, где бы он ни находился: в Нью-Йорке… где угодно, понимаешь? С деньгами проблем не будет, я прослежу, чтобы у тебя было все необходимое, но тебе нельзя, нельзя оставаться тут. Эти слова бьют не хуже кулака, и Курт выпаливает в ответ: – Ты не сделал ничего плохого, ясно? Ты меня ни к чему не принуждал. – Сделал! – восклицает Себастьян, маска невозмутимости крошится, глаза виновато блестят от непролитых, успешно сдерживаемых слез. Он с болезненным выражением лица отводит взгляд, и прерывисто выдыхает. – Я должен был вести себя, как взрослый человек, Курт, должен был заботиться о тебе. Я должен был стать твоим от… – Себастьян обрывает самого себя, и невысказанное слово повисает в воздухе между ними. – Я должен был вести себя, как взрослый, – мягко повторяет он. Курт ошарашен и не знает, что сказать, кроме: – Ты меня не заставлял. На кухне снова воцаряется тишина – тяжелая, неуютная… Курт не уверен, что сможет выносить ее еще хоть секунду. – Сколько времени тебе понадобится, чтобы собраться? Я куплю билеты и предупрежу миссис Хадсон о дате твоего прилета. Курт в ответ может только выдохнуть: – Неделя. Дай мне неделю.***
Все оставшееся время Себастьян старается не попадаться ему на глаза. Курт же неторопливо пакует вещи и гуляет по городу. Он назло крадет у Себастьяна пару книг и одну из футболок и прячет их в самом низу чемодана. Все это время они совсем не разговаривают, хотя напряжение, витающее в воздухе между ними, ощутимо настолько, что, кажется, его можно потрогать. В последнюю ночь в Сиэтле Курт не может уснуть. Себастьян буквально напарывается на него, когда он выходит на кухню попить воды, и, на пару шагов отступая назад, ворчит: – Господи, принцесса, чего свет не включаешь? Себастьян неделями не был таким естественным рядом с ним. Курт догадывается: он расслабился из-за его отъезда и наконец-то снова почувствовал себя комфортно в собственной коже. Курт не спешит включать свет, продолжая наблюдать за тем, как Себастьян делает еще один шаг назад и прислоняется к холодильнику. Курт на секунду задумывается, о чем бы таком заговорить, чтобы выжать еще хоть что-то из последней ночи в этой квартире – что-то, что останется горько-сладким воспоминанием, – но у него нет на это сил. Вместо этого он ставит стакан с водой на стол и подходит к Себастьяну, вставая вплотную, грудью к груди. Тот бессознательно пытается отодвинуться, но лишь натыкается спиной на холодильник. А когда Курт обнимает его за шею, деликатно бормочет: – Курт… – Ты выгоняешь меня, – произносит тот, прижимаясь ближе. Настолько, насколько это вообще возможно. Он выдыхает Себастьяну в губы: – Мы друг друга больше не увидим… Пожалуйста, Себастьян. Пожалуйста, пап. Это слово решает все. Оно ломает что-то в Себастьяне, который буквально с рыком накрывает щеки Курта ладонями и крепко, отчаянно целует его. Этой ночью Себастьян с силой втрахивает Курта в матрас, глубоко тараня членом, а тот до боли стискивает его бедра ногами. Это неправильно, он знает, что это неправильно, но еще Курт знает, что никогда об этом не пожалеет.***
Утром Себастьян помогает ему с чемоданами, вместе с ним проходит регистрацию, а потом просто стоит рядом вплоть до паспортного контроля. Он даже не двигается, выражение его лица абсолютно пустое, и Курт вдруг не может понять, как ему прощаться с этим человеком. Из глаз брызгают слезы, прежде чем он успевает спохватиться. Курт поднимает внимательный взгляд на Себастьяна, а затем бросается ему на шею, стискивая в крепких объятиях. Он комкает в кулаках грубую ткань пальто, и его дыхание срывается, когда на спину ложатся широкие ладони, почти так же крепко прижимая к чужому телу. Курт чувствует себя крайне уязвимым и несчастным в этот момент, он не может вспомнить, чем занимался последние месяцы своей жизни, и не знает, как будет снова приспосабливаться к жизни в Огайо. Как же Курту хочется, чтобы совесть позволила ему упросить Себастьяна оставить его тут! – Я ведь не сломал тебе жизнь окончательно, – шепчет тот ему на ухо. Мочку согревает теплый прерывистый выдох. – Пожалуйста, скажи, что не сломал. Курт смеется – невесело и странно из-за того, что голос дрожит от слез. Они с Себастьяном отпускают друг друга, и каждый делает шаг назад. Воздух между ними становится невидимой преградой, стеной. – Иди, ребенок, – говорит Себастьян. – Иди уже. Курт кивает. А затем разворачивается, шагает вперед и ни разу не оглядывается.