Другая Каренина

— Как ты мог?! — графиня Джонс идет за сыном, который на ходу собирает вещи, идя по комнатам. — Я ведь предупреждала тебя! Говорила, что будет, если ты с ней свяжешься! Тебя теперь презирают, твой поступок осрамил нас, разве ради этого я столько сил потратила на тебя, чтобы ты отплатил мне таким образом?! — Тебя не должно это касаться, maman, — пренебрежительно отзывается Киллиан, закинув на плечо сумку, и оборачивается к ней. — Это мой выбор и моя жизнь. Только я отвечаю за свои поступки, на тебе они не отразятся, потому что ты не знала о том, что я делаю. — Это уже отразилось на мне! Ты не видел, какой был скандал, когда Эмма во всеуслышание заявила о том, что вы с ней… Какой позор! Ты не представляешь, какой начался ужас, когда она сбежала, оставив своего мужа. Вы и ваша глупая влюбленность сломала две семьи, подумай о бедной Эшли! Она так сильно переживает! — Я не любил ее. Никогда, — жестко перебивает ее юноша, фыркнув, — да, я ухаживал за ней и даже думал о том, чтобы жениться, но это было бы ошибкой. Мы слишком разные, и не нужно говорить, maman, что мы идеальная пара, это неправда. Она из хорошей семьи, это верно, и могла бы стать прекрасной женой, но не для меня. — А кто для тебя? Эта замужняя женщина?! Она старше тебя! У нее муж и дочь, у нее семья, при чем тут ты и твои чувства? К тому же ты наиграешься, она тебе наскучит, как это часто бывает, а поправить уже ничего не получится. Ты понимаешь, что разбиваешь ее семью? Что сам в итоге останешься ни с чем? — Возраст не имеет значения, к тому же разница не так велика. Да и зачем вообще задумываться о таких вещах, как возраст? Я люблю ее, а она влюблена в меня, и все остальное просто не важно. Мы счастливы вместе, нам ничего не нужно. — Да не любит она тебя! — она повышает голос и вздрагивает, стараясь сдержать слезы. — Не может такого быть, это абсурд! Как ты сам не понимаешь, что ошибся? Я не знаю, что ей от тебя нужно, но точно не любовь. Ты молодой, красивый, а она уже в возрасте, естественно ей хочется чего-то нового, ощущений новых, а ты и подвернулся! — Я не понимаю, что ты говоришь, — выдыхает он, сверкнув глазами. — Она была готова ехать ко мне на войну, потому что испугалась за мою жизнь. Подумай, maman: она была готова бросить все, только прознав, что я ранен, ты же думала только о том, как сохранить свою честь. Получается, что она любит меня даже сильнее, чем ты, а я люблю ее. И не важно, кто что подумает, мы готовы к последствиям.       Не дожидаясь ее ответа, Киллиан целует мать в щеку и выходит из дома, прижимая забинтованную руку к груди. Сумка покачивается за его спиной, и он садится в кэб, откинувшись на сидение. Он понимает, на что идет, оставляя дом ради любимой женщины, чем рискует, но уже ничего не может изменить: он окончательно влюбился в Эмму Голд.       Когда Киллиан узнал, что Эмма собиралась приехать к нему на фронт, он с трудом нашел людей, которые передали ей весточку от него. Уже в поезде он услышал, что прошла весть о том, что он тяжело ранен и находится при смерти. Никто не мог сказать, откуда пошли эти слухи, но он понял, в каком состоянии находилась его Эмма.       В Москве, на перроне, он мгновенно очутился в ее объятиях. Девушка с трудом держалась на ногах от страха и волнения, и они около часа сидели в парке в беседке и разговаривали. Он успокаивал ее, рассказывав о том, что отделался лишь сломанной рукой и синяками. Эмма слабо улыбалась, прижимаясь к нему, и практически ничего не говорила, глядя на него восторженными влюбленными глазами. — Я не знаю, что было бы со мной, если бы ты умер… Ты стал моей жизнью, Киллиан. Я ведь… я все бросила, все оставила ради тебя. Когда я услышала, что ты ранен, что тебе угрожает опасность, я ни о чем не думала. Только о том, что должна увидеть тебя. Все остальное же отошло на задний план. — Ты правда перед всеми объявила, что… — Роберт хотел остановить меня. Требовал, чтобы я поехала домой, потому что после известия, что ты ранен, я перестала соображать. И признание как-то само сорвалось, я не знала, что говорю. Думала только о том, что ты можешь умереть, а тогда и мне жизнь не нужна. О, зачем ты появился в моей жизни? — Эмма прижимается к его груди, вцепившись в воротник его камзола. — Я теперь ничего не вижу, кроме тебя. — Ты — моя жизнь, — шепчет он, встретившись с ней взглядом, и легко касается ее щеки, — и не важно, что говорят или думают люди. Для меня главное счастье, что ты чувствуешь то же самое, что чувствую я. А я влюблен в тебя, Эмма, — она счастливо улыбается и прикрывает блаженно глаза, когда он целует ее в висок. — Не знаю, чем я заслужил такое счастье, но ты — самый главный подарок для меня, и я благодарен за это судьбе. — Долгое время я была пленницей своего положения, своего мужа, не имея возможности поступать так, как мне вздумается, а ты ворвался в мою жизнь и перевернул все. Ты подарил мне крылья, и я не могу сопротивляться. Я твоя, Киллиан, и пусть мой поступок неправильный, и я предаю мужа, который, может, даже любит меня, мне не жаль, что я бросаю его. Ведь мне нужен только ты.       Киллиан улыбается и притягивает ее к себе, углубляя поцелуй.

***

      Эмма ставит книгу на полку и, укутавшись в шаль, подходит к окну. Снег идет все реже, Москва утопает в грязи и лужах, люди стараются не задерживаться на улице без надобности, и город погружается в мрачную угрюмость, навевая тоску.       Они с Киллианом поселились в небольшой квартире в отдалении от центра, стараясь лишний раз не попадаться людям на глаза. В любой другой ситуации Киллиан бы затосковал без шумных компаний и приемов, но рядом с любимой женщиной ему не нужно было ничего. Более того, он решил погрузиться в бизнес, как давно хотел, и Эмма поддержала его в его начинании.       Эмма могла бы быть счастлива, если бы не одно обстоятельство, отягощающее ее радость. Она волнуется о судьбе дочери, тайно следя за ней и Робертом, страстно желая встретиться с Евой. В какой-то момент не выдержав, она пишет бывшему супругу письмо с просьбой отдать ей ребенка и днями ждет его ответа, пытаясь скрыть напряжение от возлюбленного.       Киллиан часами сидит за документами в своем кабинете, стараясь разобраться в непонятных ему вещах. Они редко покидают дом, особо не испытывая потребности в общении. Они оба устали от высокомерных, поглощенных сплетнями людей, которые смотрят на них жадными, горящими глазами, надеясь, что они дадут им повод для очередного слуха или грязной сплетни. — Ты не проголодался? — Эмма подходит к нему со спины и обнимает его плечи, поцеловав его в затылок. — Ты весь день не выходишь, какие-то проблемы? — Нет, просто хочу, чтобы все было идеально к тому времени, когда я решусь предложить свой проект. Не хотелось бы ударить в грязь лицом, сама понимаешь, будет очень несолидно, если я приду к людям с недостойными вещами. Мне нужно быть готовым к вопросам и сделать все, что в моих силах. — Я уверена, у тебя все получится, — он поворачивается и, положив руки на ее бедра, притягивает ее к себе, нежно целуя. Она улыбается, проведя руками по его волосам, и осторожно касается кончиками пальцев его щеки. — Ты перестал бриться. Времени не хватает? — Просто решил, что я так выгляжу более представительно, — улыбается Киллиан, пожав плечами. Эмма на мгновение бледнеет и проводит языком по губам. — Тебя смущает наша разница в возрасте, правда ведь? Я понимаю, это неправильно… — она порывается встать, но он удерживает ее и усаживает себе на колени, обвив ее талию руками. — Ты идеальная для меня, слышишь? Не думай о том, чего нет. Я не знаю, как бы жил, если бы в моей жизни не появилась ты. Твоя поддержка, любовь, твой свет — это все, что сейчас имеет для меня значение. Я могу сказать то же самое каждому, кто будет сомневаться в моих чувствах, потому что я не вру. — Ты только не оставляй меня, хорошо? — тихо просит она, с болью глядя ему в глаза. — Без тебя я жить не смогу, просто не вижу смысла. Это глупо, и я понимаю, что эта любовь неправильная, но ничего не могу с собой сделать. Ты что-то сломал во мне, подарил чувства и вернул любовь к жизни. А без тебя все снова станет черно-белым. — Иди ко мне, — Джонс встает и, легко касаясь ее губ, медленно подталкивает ее к дивану, скользя руками по ее телу. Она слабо улыбается, прижимаясь к нему, и отзывается на его поцелуй, полностью и безоговорочно подчиняясь его желаниям.

***

— У меня письмо для княгини Голд, — Эмма вскакивает и бежит из гостиной в холл, видя мужчину в форме. Киллиан протягивает ей письмо, и она, лишь слабо кивнув, возвращается в комнату, опускается на диван, со страхом глядя на письмо.       Ее руки дрожат, и она долго не решается разорвать бумагу, однако потом берет себя в руки и вскрывает конверт, пробегая глазами по ровным строчкам, написанным знакомым почерком мужа. С каждым предложением на душе становится все тяжелее, слезы начинают душить, но она читает письмо снова и снова, пока не выучивает его наизусть. Бумага падает из ослабевших пальцев, но женщина даже не замечает этого, глядя в одну точку немигающим взглядом. — Что он ответил? — Киллиан осторожно касается ее плеча, встав за ее спиной, и Эмма слабо качает головой, не обращая внимания на слезы, струящиеся по щекам. — Он отказал? Если так, то мы можем… — Он сказал Еве, что я умерла, — шепчет она срывающимся голосом, — пишет, что так будет лучше для нее. Лучше жить без матери, чем с именем женщины, которая опозорила ее. Он не хочет, чтобы я виделась с ней… Он… он… — внутри все рвется, и она прижимается к груди мужчины, вцепившись в него руками. — Это ужасно… Разве он имеет на это право? — Теперь у меня остался только ты… — словно не слыша его, продолжает Эмма, дрожа всем телом, — ты один во всем мире. И больше никого. Ни семьи, ни ребенка… Я не знаю, что будет со мной, если ты меня оставишь. Я, наверное, не захочу больше жить. — Даже не думай об этом, — он прижимает ее к себе, проведя рукой по ее волосам, — я с тобой, я никуда не денусь, обещаю тебе. А касательно Евы… мы что-нибудь придумаем, хорошо? Наверняка есть возможность как-нибудь забрать ее или хотя бы видеть изредка, если Роберт имеет такую точку зрения. Главное, не сдаваться… — Кажется, у меня есть только один выход, — она поднимается, пошатнувшись, и проводит рукой по лицу, вытирая слезы, — прийти домой, когда его не будет, и попрощаться с Евой, потому что он… он не даст мне с ней видеться. А люди будут на его стороне, по их мнению я предательница… — Эмма… — Нет, не нужно, — женщина встречается с ним взглядом и выдавливает слабую улыбку, — я понимала, на что иду, когда выбрала тебя. И, может, будет даже лучше, если Еву вырастит Роберт, я ее балую… А он сделает из нее леди и пристроит в обществе. А я… я просто хочу увидеть ее в последний раз, убедиться, что она в порядке, а дальше… Будь, что будет.

***

— Только, пожалуйста, госпожа, недолго. Хозяин может проснуться в любой момент, — испуганно шепчет служанка, и Эмма кивает, практически не слыша ее. Она открывает дверь детской, как можно тише проходит к большой кровати и замирает, увидев спящую дочь. Колени подгибаются, и она падает на пол рядом с ней, сжав в дрожащих ладонях ее маленькую ручку. — Девочка моя… Моя маленькая, любимая девочка… Прости меня, прости меня за то, что я делаю… Может, когда-нибудь ты сможешь меня понять, может, когда-нибудь ты простишь меня. А сейчас просто спи, спи, моя золотая девочка… — слезы текут по щекам, и она ласково гладит дочку по голове, кусая губы. — И помни, что мамочка очень сильно тебя любит, что она будет скучать по тебе… — Госпожа, пожалуйста… — слышится шепот служанки, которая сама вот-вот готова расплакаться, и Эмма кивает, но не шевелится, просто не в силах сдвинуться с места. Она продолжает что-то бормотать, глядя на спящего ребенка, цепляется за ее руку и снова и снова целует ее.       Вдруг Ева зевает, открывает глаза и, прошептав что-то нечленораздельное, обхватывает шею матери руками, прижавшись к ней всем телом. Эмма садится на кровать, крепко обняв ее, и баюкает, напевая колыбельную. Служанка, стоящая в дверях, прижимает к глазам платок, тихо плача.       В коридоре слышатся шаги, и в комнату заходит изумленный Роберт. Он застывает в дверях, ошарашенно глядя на супругу, которая, встретившись с ним взглядом, лишь опускает голову, в последний раз целует уже уснувшую дочь в лоб и, положив ее на кровать, заботливо прикрывает ее одеялом. Потом поднимается на ноги, покачиваясь из стороны в сторону, проходит мимо мужа в коридор и торопливо идет к двери, пытаясь сдержать слезы. — Ты сама сделала свой выбор, Эмма, — слышится жесткий голос Роберта, и она останавливается, однако не оборачивается. — Ты сама выбрала такую жизнь. У тебя было все, но ты предпочла какую-то интрижку. Это только твоя вина, вини себя. — Я виню, — кивает она, сглотнув, — однако у меня не было главного: у меня не было любви, — обернувшись, женщина с едва скрываемым презрением встречается с ним взглядом, — Вы ведь никогда меня не любили, по крайней мере по-настоящему. Хотя я старалась быть примерной женой. Я уважала Вас, слушалась, родила Вам дочь, которую Вы даже боитесь обнять. Теперь у нее есть только Вы, так что, прошу, хотя бы изредка дарите ей свою ласку, не хочу, чтобы из нее выросла точная копия Вас, — с этими словами она приподнимает край длинной юбки и выходит на улицу, где ее ожидает кэб. Киллиан мгновенно выскакивает наружу и помогает ей забраться вовнутрь. — Что дальше?.. — А дальше новая жизнь, — отзывается она, глядя в окно, — здесь я все оставила.

***

— Сестра, дорогая! — Эмма пытается ответить на объятие брата, но с трудом поднимает руки, и Дэвид отходит в сторону, хмурясь. — Ты бледна. Ты нездорова? Может, тебе нужен врач? На тебе лица нет. Где твоя красота? Ты похудела, осунулась… Что случилось? — Я в порядке, — она слабо улыбается и кутается в шаль, стараясь скрыть дрожь в руках, — просто дом остался на мне, после того, как Киллиан стал работать. Его дома практически не бывает, я не видела его уже несколько месяцев… Но он пишет, что скоро придет… Так что не переживай, я просто притомилась. — Тебе нужно развеяться, — решительно произносит он, — поехали со мной в Петербург. Нынче популярна опера, я уверен, тебе понравится. Я как раз собираюсь на нее, мы с друзьями договорились. Поехали со мной, может, хоть развеешься, а то ты здесь медленно сохнешь. — А если Киллиан вернется? — Эмма качает головой, устало покачав головой. — Нет, я не могу, что будет с домом, хозяйством? Киллиан обещал, что скоро приедет, я должна остаться, дождаться его. Он скоро вернется, и все будет по-старому, я уверена… — Ты сходишь с ума, сестра, — Дэвид испуганно обхватывает руками ее плечи и вглядывается в ее пустые, абсолютно безжизненные глаза, — ты давно на себя смотрела? Ты бледна, как смерть, я решил, что ты больна. Так не должно больше продолжаться… — Не неси чепухи, я в порядке… — она пытается засмеяться, но выходит какой-то полуистерический смешок, и ей самой становится не по себе. — Правда, не бери в голову, скоро он вернется, и все… — Не будет все в порядке, если ты сейчас не возьмешь себя в руки. Эмма, я не узнаю тебя. Ты должна поехать со мной, это обязательно, иначе я не ручаюсь за тебя. К тому же Киллиан, насколько я знаю, сейчас сам в Петербурге, почему бы тебе не навестить его? Вы встретитесь, ты снова воспрянешь духом. — Я не знаю… — Мне кажется, что это отличная идея. Давай, собирайся, мы как раз успеем к вечеру на оперу. Не стой же, сестра, время идет, а я не люблю пропускать первое действие.       Тщательно скрывая усталость и напряжение, Эмма надевает свое лучшее платье, собирает волосы в красивую прическу, едва ли не впервые за последний год достает косметику. Уже подъезжая к опере, она понимает, как ей этого не хватало — балов, танцев, людей, общения. Легкая улыбка невольно касается ее губ, и она немного расслабляется, заходя в ярко-освещенный зал. К ней мгновенно поворачиваются десятки лиц, и она замирает, не зная, как себя вести. Но потом, подняв голову, она гордо идет дальше, скрывая нервное напряжение, однако ее уверенность разрушается, когда до нее начинают доноситься слова гостей. — Как она посмела явиться? — Бессовестное создание… — Какой стыд. — Позор! — Ее появление — скандал! — Как у нее ума хватило прийти сюда? — Это отвратительно! — Разве так можно?       Толпа все больше и больше налегает на нее, повышая тон, Дэвид исчезает, и Эмма начинает пятиться, скользя испуганными глазами по озлобленным незнакомым лицам, которые кричат, ругают ее, не церемонясь в выражениях. Слезы душат, но она пытается сдержать их, неловко открывая и закрывая рот, не зная, что сказать.       Вдруг кто-то касается ее локтя, и Эмма, обернувшись, встречается взглядом с Робертом, который смотрит на нее немного напряженно и высокомерно. Он поджимает губы и указывает ей подбородком на дверь, крепко держа ее руку. — Тебе не следовало приходить, Эмма. Тебе лучше уйти, ты поступила глупо. Здесь тебе не рады, ты сама приняла решение и предпочла сама знаешь кого всему этому. Уходи, пока люди не перешли к радикальным мерам. Уходи, хотя бы ради дочери.       Она вздрагивает и пятится, глядя в его беспощадные глаза. Потом разворачивается и выбегает из зала, едва не упав на ступеньках. Ее колотит дрожь, и она бежит по улицам, минуя кэбы и кареты, боясь остановиться.       Оказавшись на перроне, женщина наконец замирает, дыша, как загнанная лошадь, и с трудом остается стоять, хотя ноги предательски дрожат. Губы искусаны в кровь, пелена слез застлала глаза, и она качает головой, потом, сдавленно вскрикнув, запускает руки в волосы и распускает их. Перед глазами все плывет, и она прислоняется к фонарю, вцепившись в него руками. — Эмма? — вздрогнув от неожиданности, Эмма оборачивается и облегченно выдыхает, когда различает знакомую фигуру Киллиана. Бросается к нему и цепляется в его плечи так, словно она тонет, и только он может ее спасти и вытащить. Он напрягается, но не обнимает ее в ответ, лишь жестко поджимает губы. — Что ты здесь делаешь? Я же писал тебе, что скоро приеду домой. — Ты мне не рад? — шепчет она, глядя в его неожиданно холодные глаза. — Я скучала, о, я так скучала по тебе! Я умирала без тебя, тебя так давно не было, что я просто не выдержала. Я приехала в оперу и… — Знаю, — глухо обрывает он ее, сверкнув глазами, — все знаю. Ты выставила себя посмешищем, явившись перед всеми после всего, что случилось. Чем ты думала, Эмма, когда ехала в оперу? Ты же знаешь, как люди относятся к тебе. Я кручусь, чтобы хотя бы меня приняло общество, а ты своим глупым поступком все рушишь. — Киллиан, я… — ее голос дрожит, и она отступает на шаг, — я просто так скучала по тебе, что ни о чем не думала. Ты нужен мне, я так рада тебя видеть, я… — Довольно, — Киллиан морщится, и его губы кривятся в недовольной гримасе, — ты выглядишь жалко. Все, о чем я просил тебя, это сидеть дома и ждать меня. Но даже тут ты ослушалась. Чего ты хотела добиться своим появлением в опере? Думала, что все забыли? Что общество примет тебя? Это глупо, это чертовски глупо. Но в то же время… — он делает паузу и хмурится, — я хотел поговорить с тобой. Кажется, моя мать была права, когда говорила, что чувства между нами — лишь пустая влюбленность. И она прошла. — Нет… — Эмма отступает, пошатнувшись, но Киллиан не шевелится, холодно и, кажется, даже презрительно глядя на нее. — Я должен был сделать предложение Эшли в тот день, и это было бы правильно. С ней у меня было будущее, семья, а с тобой… Я не знаю, что у меня было с тобой. Пару месяцев страсти? Пренебрежение людей? Вынужденность скрываться? Я слишком молод, чтобы жертвовать всем ради тебя. — Но я пожертвовала ради тебя всем… — Не стоило. Это того не стоило. Но сейчас… довольно, — жестко заканчивает он, вскинув голову, — я считаю, что нужно покончить со всем этим. Мы и так заигрались, пора закончить эту глупую и бессмысленную игру. Мне нужно вернуться к нормальной жизни и восстановить свое имя, а тебе… Я не знаю, делай, что хочешь, это уже не мои проблемы.       С этими словами Джонс, поправив воротник камзола, разворачивается и уходит с перрона, пропадая в вечерних сумерках. Сердце бешено стучит в груди, и Эмма не шевелится, обезумевшими от страха глазами глядя вслед человеку, которому она отдала все, что у нее было. Полусумасшедший смешок срывается с ее губ, и она тяжело опускается на скамью, прижимая пальцы к сухим губам. — Эмма Голд… Эмма Джонс… Эмма Свон… Кто все эти женщины? Кто они мне? Что… что я сделала не так? Разве я просила слишком многого? Разве я мало любила, малым пожертвовала? — слезы обжигают щеки, и она не понимает, плачет она или смеется, или и то, и то одновременно. Голова становится слишком тяжелой, мир вокруг накренятся, и она упирается ослабевшими руками в скамью, пытаясь остаться в сознании. Последнее, что она успеет прошептать, это: — Я подумаю обо всем завтра, — и падает набок, растворяясь во тьме.       А на Петербург медленно опускается снег…