Вьетнамский гамбит

Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Л. Н. Толстой

      Всё-таки неправ был классик, ой как неправ. Или никогда не принимал в расчёт семьи однополые. Вот вроде всё хорошо, живём с моим парнем вместе больше трёх лет, счастливы безмерно, а тем не менее всё у нас ни как у людей. Каждый раз, общаясь с любимым, чувствуешь себя разведчиком, пробирающимся в стан врага по минному полю. Того и гляди где-нибудь шарахнет так, что костей не соберёшь. И ведь не со злобы всё это, а просто характер у Паши такой. Скажи ему, что дважды два — четыре, тут же обзовёт идиотом и примется настойчиво доказывать, что не четыре, а пять. И не дай бог тебе с ним в итоге не согласиться…       Нет, он, конечно, может быть и покладистым, ласковым, заботливым, только такие моменты всегда и есть самые страшные. Потому что наступают после того, как Паша крупно накосячит. После одного такого приступа ласки я, например, обнаружил у себя на ноутбуке вирусный порно-баннер, свидетельствующий о том, что мой любимый шарился по специфическим сайтам. И это при живом-то мне. Когда же я попытался выяснить, чего он там высматривал, молчал как партизан на допросе.       Я б даже не назвал наши постоянные споры ссорами, это, скорее, такая долгая и продолжительная словесная борьба за главенствующее положение в семье. Борьба беспощадная, идущая с самого первого дня совместной жизни с полной самоотдачей и поглощением всех внутренних и внешних резервов.       С одной стороны я, Артём Илонин, старше на год, выше на полголовы, сильнее физически, да и умнее, хотя бы потому, что умудряюсь все эти годы не поддаваться на провокации. С последним пунктом, правда, мой любимый никогда б не согласился.       С другой стороны мой парень, Павел Муратов, который в двадцать один год уже окончил школу с красным дипломом и теперь постигал основы истории в местном университете. Он очень общителен, в отличие от меня, и легко сходится с людьми. При этом широко эрудирован и отлично владеет мастерством перевоплощения. А самое главное, за годы совместной жизни научился мной манипулировать, постоянно подстраивая под своё переменчивое настроение всю нашу жизнь. К тому же из нас двоих, только он умеет более или менее сносно готовить. Моих кулинарных талантов хватает в лучшем случае на подгоревшую яичницу.       Была середина марта. Я сидел на работе, обдумывая последствия нашего очередного спора, случившегося накануне. Паша в резкой форме заявил, что я стал слишком мало времени проводить с ним. Он был зол, а потому красноречив.       — Артём, ты со своей работой совсем скоро появляться дома не будешь, — пылая гневом, сказал Паша, когда я, усталый, вернулся после трудовых будней. То, что он назвал меня полным именем, говорило о крайней степени раздражения, за которой могло последовать, всё что угодно. — То у тебя студенты, то работа, то написание диссертации. А мне что делать? Ты же домой приходишь и лежишь как бревно, не шевелясь. Аспирант хренов. Может быть, мне найти кого-то ещё, чтоб скучно не было? Заведу себе мальчика-одуванчика, устроим милую шведскую семью. Как ты смотришь на это? Нравится идея? У меня как раз несколько кандидатур есть.       — Паша, ну не начинай, — вяло попытался оправдаться я, и вправду чувствуя некоторую вину. А что поделать, если всё навалилось одновременно, и сил выбраться из этого порочного круга не хватало? — Скоро я сдам очередной проект на работе, и всё наладится.       — Про твоё «скоро» я слышу уже месяц, хватит! — грозно сверкнул глазами Паша, размахивая половником. Он готовил в момент моего прихода украинский борщ, только вот мне б скорее влепили по лбу, чем дали его отведать. — Либо ты учишься приходить домой вовремя, либо считай, что у нас с этого момента свободные отношения. Я найду, как себя развлечь! Ты меня понял?       — Какие ещё свободные отношения? Что ты несёшь? — тут уже и я не смог сдержаться, переходя на повышенные тона. — Или я тебе надоел? Тогда так и скажи! Думаешь не найду никого? Всё для тебя делаю! А ты?       Слово за слово и в итоге день закончился тем, что я спал на полу на кухне и мне был поставлен ультиматум, определиться в своих желаниях до следующего вечера.       Вот почему следующим днём я сидел на работе и вместо тяжкого труда размышлял, как же выпутаться из сложившейся ситуации. Переход на свободные отношения меня совершенно не устраивал, уведут ведь моё золотце, глазом моргнуть не успею. А ведь он мне просто чудом достался. Сам порой не верю в такой подарок судьбы.       С другой стороны, проект требовал ещё около недели кропотливой работы, и сократить этот срок никак не получится. Столько времени Паша терпеть точно не будет, не тот у него характер. Он привык получать всё и сразу. Значит, время нужно было как-то выиграть. Вот только как?       Незаметно я погрузился в воспоминания. В памяти само собой всплыло наше знакомство. Сумбурное, необычное и чертовски будоражащее, как и всё, что связано с Пашей. Он вообще всегда любил ходить по краю пропасти, находя в этом какое-то извращённое удовольствие. И с тех пор как мы вместе, я не перестаю чувствовать себя зависшим над обрывом в своём нереальном счастье, потому что выше уже некуда. Остаётся только балансировать на самом краю и надеяться, что это потрясающее состояние будет длиться вечность.       Наше знакомство пришлось на сентябрь месяц. В тот год он был тёплый и солнечный, что, вообще говоря, редкость для Сибири. Я только-только вникал в совершенно непривычную для меня студенческую жизнь, несущую в себе новых друзей и знакомых, полную свободу от контроля родителей и, как следствие, уйму различных соблазнов. Девушки меня не интересовали, постоянного парня я не имел, а потому был не обременён какими бы то ни было обязательствами.       В тот день я получил первую в своей жизни стипендию. Деньги, лежащие в кармане, будоражили воображение и требовали немедленно спустить их на что-нибудь этакое. Я возвращался от банкомата, чуть ли не пританцовывая от нетерпения. На мне были тёмно-синие джинсы в обтяжку, футболка любимого хоккеиста с большой цифрой пять на груди и спине и старенькие кроссовки, которые давно пора было сменить. Я как раз размышлял о том, что вполне можно потратить стипендию на покупку новой обуви, когда спустился в подземный переход.       Я тысячи раз за свою жизнь ходил по этому переходу. Он всегда был чистеньким и светлым, в отличие от прочих своих городских собратьев. Никаких грязных бутиков или курящих гопников. Тут даже просящих подаяние алкашей никогда не было. Наверное, сказывалась близость районного отделения полиции. Но в этот раз что-то было не так. Моё сердце предательски дрогнуло, и я услышал звонкий, мальчишеский голос, поющий с невероятной тоской и жалостью. По приютам я с детства скитался, Не имея родного угла… Ах, зачем я на свет появился, Ах, зачем меня мать родила…       Я быстро спустился по ступенькам и увидел невысокого, худого паренька. Одежда его была потрёпанной, по-детски невинная мордашка выпачкана в грязи, а в лице столько тоски и горя, что к горлу невольно подступал комок. Он сидел прямо на бетонном полу, подогнув под себя чумазые босые ноги, и пел, уставившись в пустоту перед собой. Просидел я на нарах немало И закон воровской изучил; За решёткою солнце сияло, А хозяин по морде мне бил.       Люди, идущие по переходу, взирали на парня с непонятной смесью брезгливости и жалости, хотя деньги всё-таки в картонную коробку, расположенную у ног певца, бросали. Тот же не замечал ничего вокруг, весь вложившись в песню. Детдома я не раз вспоминаю, Я б хотел повидать свою мать… Ах, зачем я на свет появился?! — Повторяю опять и опять.       Я подошёл к парню и молча, не задумываясь, бросил в коробку всю свою стипендию. Только такой шаг казался мне правильным в тот момент. Парень поднял на меня глаза и пристально посмотрел, как будто стараясь запомнить. Вынести этот взгляд я не смог и спешно ушёл, встревоженный до глубины души. Мне было нестерпимо стыдно перед неизвестным парнем за то, что я сыт, обут, одет, имею родителей, которые мне во всём помогают, а он всего этого лишён. Но что я мог сделать?       В тот вечер мне так и не удалось прийти в себя и восстановить душевное равновесие. Ночью тревожили кошмары. А на следующий день я сразу после учёбы чуть ли не бегом побежал к переходу. Мне как никогда было важно узнать, что парень не сидит там вновь, такой забитый и несчастный в своём одиночестве.       Его голос я услышал издалека… Было время, когда хотел я, Руку помощи вашей сыскать, Но теперь уж душа очерствела И решил я пойти урковать.       Я быстро сбежал по ступенькам и завороженно замер. Парень на этот раз стоял ко мне спиной. Всё такой же нелепый и забитый. Я не мог видеть его глаз, но голос говорил о такой жгучей и безысходной тоске, что хотелось плакать. Он пел и слегка пританцовывал, стукая босыми пятками по бетонному полу перехода. И вот выпала доля мне злая: Срок отбыл я в проклятой тюрьме, Изнурённый болезнью чахоткой, Был я выпущен к третьей весне.       В этот момент парень на секунду замолк и с быстротой молнии кинулся к проходящей мимо важной даме, лет сорока.       — Дамочка, дай копеечку, а то вошь тифозную запущу! — выкрикнул он и потянул грязную руку к женщине.       Дама резко взвизгнула и шарахнулась в сторону с такой скоростью, как будто её убить пытаются. Парень с печальной улыбкой проводил женщину взглядом и в этот момент увидел меня. В глазах всего на секунду мелькнуло узнавание, и вновь зазвучала песня. Злые люди завидовать стали, Что судьба нас так рано свела, А мы горя с тобою не знали, И ты, детка, так любишь меня.       При этом вводя своим звонким голосом слово «детка», он смотрел прямо в глаза, как будто поёт только для меня. Я впервые с тобой повстречался И увлёкся твоей красотой, Я жиганскою клятвой поклялся: Неразлучны мы, детка, с тобой.       Допев последние слова, он резко отвернулся и вновь уселся на пол, поджав под себя ноги. Послышались тихие всхлипы, переходящие в плач.       Денег у меня не было, забрать его домой я б тоже не смог, родители никогда бы не приняли постороннего в семью. А зная мою ориентацию, ещё бы и заподозрили что-то неладное. Но оставить всё как есть я не мог. В итоге я не выдержал и рванул на выход. Я должен был помочь парню во что бы то ни стало.       До дежурной части ближайшего отделения полиции я добежал буквально за несколько минут, а потом принялся сбивчиво рассказывать о забитом парне, выступающем в переходе. Явно ведь его кто-то заставляет это делать!       Дежурный долго меня выслушивал, теребя длинный ус и слегка кивая головой. При этом он не переставал улыбаться чему-то своему, так что в итоге я не выдержал.       — Вы вообще собираетесь что-то делать? Парень явно несовершеннолетний! Или нашей полиции совсем ничего не нужно?       — Тридцатый, — коротко бросил полицейский и с ленивой грацией бегемота развалился на стуле, подперев рукою массивную голову. Улыбка так и не сошла с его лица.       — Что значит тридцатый? — оторопел я.       — За сегодня ты тридцатый, который мне про Пашку рассказывает. Вчера так вообще за сотню перевалило. Талантище! Я когда слушал, а ж сам прослезился.       — Так вы его знаете? — не удержал я своего изумления.       — У нас в отделении его все знают, — коротко ответил полицейский. Затем поднялся со стула, поправил ремень на толстом пузе и кивнул мне на дверь. — Пошли, поможешь этого певца сюда дотащить, сам он ни за что не пойдёт.       Пока добирались до подземного перехода, страж порядка всё-таки немного пояснил мне, что из себя представляет пресловутый Паша.       — Ты не подумай, никакой он не нищий или беспризорный. Золотая молодёжь. Родители за границей живут, а здесь дядька один, Аркадий Петрович, подполковник наш, начальник отделения. А Пашка, он вечно во что-нибудь влипает, хотя до такого, пожалуй, ни разу не доходило. У нас вчера все сотрудники в переход успели сходить, поглазеть. А ведь как поёт, шельмец. Аж за душу берёт.       В переход спускались уже молча. Мне было до боли обидно, что я повёлся на жалость к этому парню. Ещё и стипендию всю ему отдал. Чёртовы мажоры со своими играми.       Когда мы подошли к юному «беспризорнику», то затравленно покосился вначале на меня, потом на полицейского. На лице отразилась лёгкая краска стыда, которая тут же пропала, сменившись ехидной полуулыбкой.       — Чего припёрся, мент позорный! — с жаром выкрикнул он, не выходя и роли.       — Паша, не шали! — тут же одёрнул его полицейский. — А за мента я с тебя ещё спрошу.       После чего мужчина обошёл насупившегося парня с левой стороны и коротко отдал мне приказ.       — Ты хватай под правую руку, я под левую. И так тащим в отделение. Пусть с ним начальство разбирается.       Стоило нам дёрнуть парня вверх, он тут же поджал босые ноги и громко заголосил, проклиная «поганых мусоров» и «волков позорных». При этом висел у нас на руках и не прекращал резко ворочать головой по сторонам. Лицо приняло донельзя нахальное выражение, от болезненной тоски и печали не осталось и следа.       Стоило нам взойти на первые ступеньки лестницы, парень звонко хлопнул в ладоши, взбрыкнул ногами и заголосил во всё горло, пугая случайных прохожих. Когда станут меня драть, Вспомню милым словом мать У меня ведь нет отца Лянца дрица-оп-ца-ца.       В конце лестницы он чуть ближе привалился ко мне, как будто разглядывая вблизи. При этом рот парня не замолкал. Меня тащит пятый номер, В переходе кто-то помер, Тянут за нос мертвеца Лянца дрица-оп-ца-ца.       В этот момент он покосился на проходящего мужчину и громко выкрикнул:       — Дядя, пульни червонец на водочку ребятёнку. Не видишь, нас трое, а сообразить не можем.       Случайный прохожий резко выпучил глаза и перекрестился. Однако Паша явно был всё ещё в ударе и продолжал веселиться вовсю, привлекая к нам всеобщее внимание. В отделение мы его затаскивали под еле сдерживаемый смех высыпавших наружу сотрудников и непрекращающийся вокал самого виновника действа. Вот же мент какой упрямый, Я не мёртвый — просто пьяный, Раздавил бутыль винца Лянца дрица-оп-ца-ца.       Оказавшись внутри, Паша тут же присмирел, уткнувшись взглядом в сурового вида мужчину лет пятидесяти. Судя по погонам, это и был местный начальник, а по совместительству дядя парня, Аркадий Петрович.       Он несколько секунд пристально разглядывал нашего подопечного, потом резко развернулся и двинулся по лестнице наверх, бросив нам:       — Ведите его в мой кабинет, только не отпускайте, а то смоется.       Дальнейшие события развивались стремительно. Сам до сих пор не понимаю, почему меня тогда не отправили восвояси, а попросили тащить это мелкое недоразумение на разборки. Мне, конечно, было любопытно, но ведь вокруг так и сновали более компетентные в этом деле блюстители порядка из числа подчинённых Аркадия Петровича. Наверное, это была судьба.       В кабинете, выдержанном в спартанском стиле, мы опустили юного «беспризорника» на деревянный стул и замерли за его спиной.       — Паша, вот объясни мне какого х… хорошего, ты устроил это представление во второй раз, — резким, командным голосом начал выговаривать Аркадий Петрович притихшего племянника. — Вчера же мы вроде всё решили. Ты проиграл в карты друзьям, проспорил желание. Ладно, я могу с этим смириться. Карточный долг свят. Но сегодня-то почему? Только не говори мне, что деньги понадобились. Или мне стоит позвонить родителям? Они быстро тебя оформят в какую-нибудь закрытую школу. У тебя же выпускной класс, о будущем пора думать!       Я невольно покосился на парня. Удивлению моему не было предела, на одиннадцатиклассника он никак не тянул. Или это его босяцкий прикид так молодит?       — Паша, я жду ответа, — суровым голосом напомнил о себе местный начальник. — И этот ответ должен меня удовлетворить. Иначе звоню твоему отцу.       С этими словами Аркадий Петрович достал из внутреннего кармана смартфон и демонстративно начал тыкать что-то на экране. Паша занервничал. Он несколько раз с опаской покосился на меня, потом снова на дядю, но, когда заметил, что на экране смартфона пошёл вызов, не выдержал.       — Не звони, — тихо попросил он. — Я всё скажу.       — Ну же, — подтолкнул мужчина своего племянника к рассказу, сбрасывая вызов и пряча свой гаджет в карман.       — Это всё из-за него! — с вызовом бросил Паша и демонстративно кивнул головой в мою сторону. — Он во всём виноват.       Сказать, что я сильно удивился, было бы в корне неправильно, я просто обомлел от такой наглости. Я же его второй раз в жизни вижу! Вот прохвост. Да кто ему поверит?       Зато Аркадий Петрович, похоже, всё-таки поверил, потому что тот взгляд, которым он просканировал мою тушку, явно не предвещал ничего хорошего. Губы его сжались в тонкую линию, а глаза опасно блеснули. Такое ощущение, что меня расчленяли на части. В голове промелькнули все те ужасы, что рассказывают о специальных методах дознания полицейских. Вот уж попал, так попал.       — Виктор, ты вроде дежурный? Вот и свободен. Дальше без тебя разберёмся, — бросил начальник всё еще присутствующему в кабинете полицейскому, который тут же, без возражения отправился на выход. Я было хотел последовать за ним, но меня догнал строгий голос. — А ты, парень, задержись! Разговор ещё не окончен.       Теперь я точно влип. Ну и как теперь оправдываться?       — Я тут совершенно ни при чём, — всё-таки предпринял попытку. — Я вообще вашего племянника не знаю. Просто мимо проходил, пожалел.       На меня даже не обратили внимания.       — Это тот самый парень, который отдал тебе вчера все свои деньги? — всё тем же строгим голосом уточнил мужчина у Паши.       — Да, — тихо ответил паренёк, почему-то покраснев.       — Ладно, но это не объясняет мне одну вещь. Почему ты вновь оказался сегодня в переходе в таком виде?       — Он мне понравился, и я надеялся, что снова увижу его, — ещё тише сказал Паша, вжав голову в плечи и опасливо ссутулившись. Потом еле слышно, неуверенно добавил. — Я, наверное, влюбился.       Я во все глаза выпучился на него, пытаясь понять, не обманывает ли меня слух. Я смотрел на это чумазое нечто и тихо сходил с ума. Впервые мне признавались в симпатии таким способом.       Зато Аркадий Петрович был полностью спокоен. Его внимательный взгляд ещё раз просканировал меня, казалось, проникая даже в душу.       — Хороший выбор, — подытожил он результаты своих наблюдений. — Только вот, племяш, ты уже не в детском саду, чтобы демонстрировать понравившейся девочке свою влюблённость дёрганьем за косички. Понравился тебе кто-то — подойди и познакомься. И будь готов получить по морде в качестве отказа. Боюсь, мало кто в здравом уме согласится разделить твои нетрадиционные предпочтения.       От пережитого напряжения у меня начали дрожать колени. Мир точно сошёл с ума.       — Ладно, с этим разобрались, — вынес свой вердикт Аркадий Петрович, — но если ещё раз что-то подобное увижу — летишь к родителям в Лондон. Пусть они на тебя управу находят.       Следом его взгляд перешёл на меня. На губах появилась лёгкая усмешка.       — А ты молодец, парень. Хорошо держишься. Другой на твоём месте уже б обделался и сбежал. Как зовут-то?       — Артём, — заикаясь, проблеял я. Всё происходящее казалось какой-то болезненной фантазией.       — В общем так, Артём. Сейчас этот охламон переоденется, приведёт себя в порядок, и потом поговорите начистоту. Надеюсь, ты сможешь вправить ему мозги немного. Только, пожалуйста, не бей. Ну, или хотя бы не калечь. Он ведь не со зла. Просто характером весь в отца.       Стоит ли говорить, но ни бить, ни как-то порицать Пашу в тот вечер я не стал. Мы гуляли до полуночи, болтали ни о чём, смеялись каждой мелочи, и я впервые чувствовал себя счастливым.       Через месяц мы стали официально встречаться, а через без малого два года(сразу после Пашиного совершеннолетия) и жить вместе. И вот так уже больше пяти лет. И все эти годы я не перестаю чувствовать счастливую мимолётность происходящего. Как будто мы всё те же, юные только-только встретившиеся парни, которых свела судьба. Эти пять лет превратились в один немыслимо короткий миг.       Да, было разное, Паша не из лёгких людей. Его фантазии, азарту и умению влезать в неприятности, а после триумфально выпутываться из них, мог бы позавидовать любой. Но мы всё ещё вместе, и я счастлив.       Вот только последний его ультиматум звучал слишком уж опасно. А значит, я должен найти выход.