Мальчик-у-которого-анорексия

Белый шум. Что-то не очень отвлекающее, но со временем надоедающее. Гарри старался отвлекаться от него, тогда этот шум превращался в голоса друзей, болтающих о пустяках, об учебе. Все было бы как обычно, если бы не недавняя гибель Сириуса. Друзья чувствовали вину, ведь они не помогли другу уберечь дорогого человека, поэтому пытались его отвлечь разговорами, избегая больной темы. Гарри подобные попытки умилили бы, порадовали, даже растрогали, если бы ему не было все равно. С некоторых пор он действительно относился ко всему равнодушно, разве что ему просто мастерски удавалось разыгрывать какую-то деятельность, увлеченность. Он привык делать вид, что все в порядке. Черт, все не в порядке. Рон с Гермионой попрощались с ним на перроне и побежали к своим семьям, конечно, ведь у них были люди, которые могли ожидать их на вокзале, ожидать возвращения домой. Гарри поймал себя на мысли, что уж его точно никто не стремится поскорее увидеть. Дядя Вернон не приехал. Опять. Начиная, насколько Гарри помнил, с третьего курса, после случая с тетушкой Марджори Дурсль, которую он раздул, ему самому приходилось добираться как до, так и из "своей проклятой школы уродцев"– со слов Петуньи Дурсль. Но ничего, не больно-то ему и хотелось сталкиваться с ними раньше, чем за порогом их дома. В автобусе белый шум накатывает с новой силой, начиная на этот раз сжимать голову обручем, словно какая-то мысль от него ускользает. Что-то очень важное. И мир начинает сужаться до размера пыльного окна, за которым мелькает серое небо. Внутри Гарри словно натягивается пустота, стеклом отгораживая внутренний мир от внешнего. И чем ближе мальчик подъезжал к Литтл Уингингу, тем отчетливее он ощущал все это. Внутреннее стекло лопнуло. Осколками внутрь. Не от вида Дурслей, не от их более чем равнодушного приветствия, нет. Стоило Гарри зайти в ванную и увидеть себя в зеркале, как в ушах зазвенело, и обруч головной боли взорвался одной простой мыслью: "Это я должен был там умереть!". Смотря на себя в зеркало, Гарри захотелось разбить его, наплевать, что ему потом влетит от Вернона, он хотел стереть себя с этой Земли. Это только его вина, как всегда. От ярости на самого себя все вокруг потемнело. До боли кусая костяшки пальцев, Гарри пытался сдержать крик, рыдания, только бы никто не стал свидетелем слабости. Просидев на полу, прислонившись к ванной, достаточно времени, чтобы слова о собственной никчемности продолжали гореть перед глазами, даже когда они были открыты, Гарри пришлось идти к зовущей его Петунье. Впервые в жизни Гарри было все равно, как его обзывали и унижали, он был согласен с каждым словом Дурслей, поэтому не заметил, как поток брани за «ужасно выполненную» работу в саду прекратился. Петунье, не нашедшей в этом уродце отклика на ее увещевания, надоело зря напрягать голос, и щенка Поттеров отправили драить полы. Вернон же на оскорбления не скупился и орал на племянника обычно до тех пор, пока не садился голос или не отвлекали более важные заботы. - Ты никчемный, жалкий, отвратительный! Посмотри на себя, в кого ты превратился! Отвратительные гены, такой же ненормальный и уродливый, и издохнешь, как собака под забором, не хуже твоего пьяницы-папаши! – если бы раньше Гарри сорвался, попытался защитить отца и память о нем, то сейчас эти слова словно выводили на его сердце кровавым пером. С того момента Гарри видел в зеркале кого-то отвратительного, в отражении был человек, совершенно не достойный жизни. С каждым новым днем боль от ненависти к себе становилась все реальнее. Однажды утром Гарри проснулся с мыслью, что нужно вытатуировать себе на лбу надпись "Снейп был прав", потому что, черт возьми, профессор зельеварения был действительно прав, каждый раз называя своего нелюбимого ученика бездарным и убогим. Иногда, где-то на периферии сознания мелькала мысль, что он сам себя накручивает, что все это просто его желание себя пожалеть и сдаться. Возможно, это влияние и внушение Волдеморта? Но шрам не беспокоил, поэтому подобные отголоски рациональности посещали его все реже. Теперь юноша старался не смотреть в отражающие поверхности, трудиться так, чтобы не оставалось времени на размышления, было бы зелье сна без сновидений, Гарри принимал бы его каждую ночь. Кошмары не снились, нет, снился холодный и серый туман, который совершенно не пугал, но зелье позволяло моментально заснуть, что было необходимо. Подростки стремятся спать как можно меньше, но Гарри продвинулся дальше – теперь он не ложился спать до тех пор, пока не был уверен, что отключится тут же, как коснется головой подушки. В подобной меланхолии прошло две недели лета, пока однажды истерика не накрыла Гарри посреди улицы. Никаких слез, просто дышать вновь стало трудно, что-то не позволяло легким сократиться и расшириться, чтобы вытолкнуть и втянуть воздух. И Гарри побежал, надрывая мышцы, словно за ним гналась стая оборотней, ему казалось, что мышцы на ногах вот-вот лопнут, но за каждым движением следовало следующее, и мускулы напрягались еще сильнее, в надежде, что скоро все это закончится. Гарри очнулся в каком-то парке на газоне. Его взгляд бездумно блуждал по зеленым кронам и голубому небу. Тело ныло, и тут на ум пришла идея – да, он виноват, если бы он не рождался, не было бы всех смертей, не погибли бы его родители, Сириус и многие другие, но! Но. Он – Гарри Поттер, он должен сделать так, чтобы все эти жертвы не были напрасны. Почему он бездействует, ведь он может сам изменить себя! Наверняка, если он будет заниматься спортом, то перестанет быть отвратительным, жирным и так далее, более точный список можно взять у Вернона Дурсля. То, как маниакально загорелись его глаза, испугало бы кого угодно намного больше, чем полное отсутствие жизни в этих зеленых глазах. Так как весы в семействе Дурслей были не в почете, что не удивительно на самом-то деле, а зеркал Гарри все еще старался избегать, то определить степень своей стройности он мог только на глаз, смотря на себя по утрам, пытаясь каждый день разглядеть, стал ли он лучше. И как бы много он ни бегал по утрам, как бы много ни приседал, отжимался и качал пресс, ему все казалось мало. Бедра были отвратительными, живот выпирал, ноги являли собой образец корявости… И продолжать можно бесконечно долго. Идеальное тело. Это стало больше, чем навязчивой идеей, кажется, это стало смыслом жизни, все остальное отплыло на задний план и затерялось под кучей образов своего будущего внешнего вида. Гарри все время представлял себе, как изменится мир вокруг него, когда он поменяет внешность. Только то, как именно он должен изменить все это, как должен выглядеть, чтобы нравиться всем – было образом, который никак не хотел формироваться в сознании точной картинкой. Были определения, вроде "стройные ноги; подтянутый живот; утонченные руки", но себя в подобном ключе было сложно представить. Перед глазами всплывал Драко Малфой. Если раньше Гарри просто недолюбливал своего врага, то теперь он его ненавидел. Казалось, что слизеринцу от рождения было дано все, о чем Мальчик-который-выжил мог только мечтать. Потрясающая фигура, черты лица, волосы. Хотелось родиться кем-то другим, не Гарри Поттером. Да, будь он кем-то другим, исправить все было бы легче. С тех пор Гарри стали посещать еще и бредовые мысли о том, что если он не изменится, то его точно никто не полюбит, даже не смотря на его славу. Кому захочется видеть каждый день столь отвратительного парня, даже если он знаменит? Возможно, знай Гарри этот мир лучше, то понял бы, что будь он самым некрасивым человеком на планете, но очень знаменитым – у него было бы воздыхателей чуть ли не больше, чем у какого-нибудь признанного красавчика. Но откуда обыкновенному, замкнутому подростку взять сведения об этом? Отсутствие личного опыта и искаженное представление о жизни из книг загоняло Гарри в ловушку его подсознания. Чувство одиночества только обостряло больное восприятие гриффиндорца, то, что друзья не писали ему, еще больше уверяло его в том, что дело в его внешнем виде. Как бы то ни было, к любой боли привыкаешь достаточно быстро, если она постоянная. В конце концов, саднящее чувство в районе груди сменилось зудом, просто напоминающем обо всех принятых решениях, не давая забыть причины. Может быть, процентов семьдесят вероятности, что если бы так прошло все лето, то к началу осени Гарри смирился бы, понял. Ему нужно было просто время. Чуть больше времени на принятие, осознание. Ему стало бы легче. Но пятнадцатого июля на Тисовую улицу к дому под номером четыре явились представители семьи Уизли, чтобы забрать Гарри Поттера в Нору.