Неполное уравнение жизни

      Новый год встречает кислыми мандаринами, солнышками раскиданными по углам холодильника, зелёными лапками ёлки, празднично увешанной гирляндами и яркими-яркими искрами бенгальских огней. А ещё фильмами, мультиками и Дедом Морозом, который непременно бы являлся папой-дядей-дедушкой, просто очень хочется верить в чудо. Поэтому ты закрываешь глаза на знакомую родинку посередине лба, на выцветшие серо-голубые глаза и чуть перекошенные в сторону очки — так надо. Заинтересованно улыбаешься, пытаясь заглянуть в выкрашенный мешок из-под картошки, разумеется, постиранный на тысячу пятьсот раз, а потом встаешь на табурет, гордо вздернув носик, и: «Маленькой ёлочке холодно зимой…» А потом торжествующе хлопаешь в ладоши, оглядывая глянцевую коробку с куклой внутри. И вся она такая праздничная, яркая, детская и весёлая. Розовощекая, с длинными волосами-кудряшками. И глаза зеленые-зеленые…       На следующий Новый год тебе дарят плеер. Красный, не такой модный, как у одноклассников, но очень красивый и особенный, потому что от Дедушки Мороза, и объемные наклейки с Винкс. Наклейки блестящие, большие, их можно клеить на стены — и ты клеишь. На стены, на окна, на изголовье кровати. Лишь бы только волшебство рядом, — думаешь, выключаешь свет и слушаешь в новеньком, красненьком «Новогодние игрушки!»       Тебе уже двенадцать. Первый сенсорный телефон выглядит именно так, как ты загадывала Деду Морозу —розовый, с брелком-кроликом и ВКонтакте на главном экране. Заводишь страницу, добавляешь фотографии и какие-то глупые тесты, игры-фермы, группы, музыку. Тебе уже не так интересен Дед Мороз — одноклассники оценили аватарку. И Светка даже написала «Пуся! : *»       А в пятнадцать Дедушка не приходит. И нет больше выкрашенного мешка. Наклейки ты давно отодрала, скомкала и выбросила в ближайшую мусорку. Старенький телефон валяется в шкафчике, там же, где и плеер — совсем старенький и грязный. Тебе дарят несколько подарочных конвертов с купюрами. Обмениваетесь сухими поздравлениями, слушаете Президента, загадываете желание. Ты думаешь о успешной сдаче экзаменов, переживаешь за оценки по химии, а ещё безумно хочешь во-он ту красную рубашку в клетку. Как раз распродажа. Целуешь родственников в щеки, извиняешься и убегаешь к одноклассникам на квартиру.       Кукла грустно потирает один глаз. Второй давно потерялся, кажется, собака куда-то загнала.

***

      Удивительно. Просто невероятно, как, оказывается, быстро может бежать время. Со скоростью самого большого Зайца из Страны Чудес, подгоняемого стражниками Королевы. Плохое сравнение? Ах, простите. Иные и не приходят на ум, особенно, когда понимаешь, что немного не в себе. Нет, на самом деле, я все ещё в собственном теле, — и у меня, по секрету, даже есть пару платьев и шелковый платок — но люди так не считают. Он говорит, что осталось совсем немного, и я буду здорова. Да я не болею, честно! Видите? Даже голос не охрипший.       Мне почти девятнадцать. Мама вымученно улыбается, когда приносит мне очищенные дольки апельсина. Она даже косточки вытаскивает, чтобы я, не дай бог, не подавилась. Но я ведь действительно нормальная. Глеб тоже иногда заходит. Он заметно подрос, и теперь все больше напоминает Сиэля — статный, гордый и непоколебимый. Часто усмехается, пытается шутить, но почти всегда это выходит крайне глупо. Как-то он принёс мне шоколадный пудинг с орехами, но вместо этого я увидела множество разноцветных глаз, тупо смотрящих на меня кукольным взглядом. Знаете, как смотрят куклы? Пусто, мёртво и озлобленно. Они тоже хотят бегать, им тоже нужно ходить и играть с мячиком, гладить собак и чувствовать — настоящие. Я это в первые недели Тут поняла. Потому что сама чувствовала себя куклой.       — Как там Сиэль? — спросила я однажды Глебушку. Он удивлённо приподнял брови, непонимающе уставился и осторожно прошептал:       — Тебе все приснилось, Ир. Понимаешь, это подсознание, оно выдаёт тебе желаемые картинки, и ты…       Смешно было. Очень смешно.  Я даже договорить ему толком не дала, заходясь истеричным хохотом на всю палату. Соседки дернулись и захныкали, Василий — молча отвернулся к стене. Братец тогда ушёл быстро. Даже о порог запнулся, когда дверь захлопнул. Щелкнул замок.       К слову, о соседях. Нас четверо. Я, Василий Петрович, Машенька и Дашенька. У Васи, в принципе, все хорошо. Есть жена и маленькая дочь Мирослава, которая любит смотреть «Тачки-2» и хрустеть яблоками. Правда в медицинской карточке что-то написано, ну, как обычно, коряво и размашисто. Говорят, что этот товарищ по ночам пытался куда-то уехать. Кричал что-то на немецком, собирал вещи и поторапливал родню, выдавливая периодами о опасности. Успокоительное это, конечно же, задавило. Бесконечные беседы с психологами не прошли даром, и поговаривают, что его даже выпишут скоро.       А у Машеньки и Дашеньки… Не знаю я, что у них. Они просто боятся людей, постоянно прижимаются друг к другу, а если их разъединяешь, орут нещадно и бьются головой о стену. Не буйные особо, если не трогать. Их и не трогали.       Трогали меня. Сначала со мной разговаривали какие-то женщины, и я честно признавалась во всех своих похождениях. Тогда мне показывали кляксы, ужасно похожие на демонические рожи, заставляли рисовать семью, выбирать цвета и говорили о снах. Вообще-то, мы много о чем говорили, к примеру, о том, есть ли жизнь на Марсе. Точнее, говорила я, а они молчали.       Потом гуляла по коридору с медбратом Славой, здоровым таким медведем, массой под девяносто. Взгляд у него был не хуже, чем у Машеньки, когда Даше уколы ставили. Короче, боялись его знатно. А я шутила, стараясь вспомнить все самые смешные на свете анекдоты. Но выходило из рук вон плохо.       А уже после, как выяснилось, нихрена мне не помогает. Вот и затолкали как-то в кабинет с чёрной дверью. Затолкали одного человека, а вытолкали совсем другого. Спокойного, на все соглашающегося манекена, который даже порнуху вместе с вами посмотрит, если попросить вежливо.       Я себя ненавидела. До остервенения, до крика в горле ненавидела, желала смерти и всего такого прочего, но возможности не было. А если и была, то исчезали средства. По началу, да, действительно, хотелось лезть на стенку. Но и стенка раз в неделю оказывалась мягкой, а руки сводили за спиной и затягивали в белый узел. Рукава затягивали, это я сейчас вас так пугаю. И жизнь, на самом деле, оказывалась самой поганой, которая только может быть.       — Ира, — грубо окликают меня, и по позвоночнику проходят мужские пальцы. От таких движений вздрагиваю, открываю глаза.       Сидеть у него на коленях неудобно, более того, даже унизительным кажется, но я сижу, выпрямив спину и скорбно поджав губы.       — Я ничего не помню. Голова больше не болит. Никаких демонов не вызывала, никто не сводил меня с ума, никакое аниме не смотрела. Это все от перезагрузки, стресса и…       Он тихо смеётся, одобрительно улыбаясь.       — Это ты скажешь на конечном осмотре, девочка моя. Чай. Будешь?       Киваю. Он протягивает чашку, наполненную ароматным кипятком. Вдыхаю, задыхаюсь, чувствую. Щурю глаза, улыбаясь немного.       — Цейлонский?       Стас смотрит с усмешкой, заправляет за ухо мешавшиеся пряди волос и натягивает знакомо-белые перчатки, скрыв чёрные ногти.       — Да, верно. Госпожа Ирина, готовы к осмотру?       Трясу головой, приводя мысли в порядок. Фраза звучит совсем по-другому.       — Да, ты права. Ну что, Ирина, готова к осмотру?       Я удивлённо-рвано вздыхаю, ставя чашку на стол. Он подходит ко мне, теперь уже сидящей в его кресле, присаживается на одно колено. И мне чудится, что глаза у него алые, а зрачок — полоска тонкая.       Закрываю глаза до того, как на кончик носа опускается маленькое перо. И душа Окончательно Опускается на дно.