Шейх

Генрих фон Вильхелм, молодой человек семнадцати лет, единственный наследник рода Вильхелмов, пытался руководить своими сборами в дальнюю дорогу, задрав подбородок к потолку комнаты. Он был очень горд собой — его удостоили рыцарского звания и должности при дворе курфюрста Баварии Карла Альбрехта. Об этом гласил приказ, доставленный только что из дворца гонцом вместе с требованием прибыть пред светлые очи правителя не позднее чем через неделю после оглашения оного. Дорога могла занять и неделю, и более, поэтому следовало поторопиться и не откладывать отъезд на долгий срок. Матушка Генриха, маркиза Генриетта фон Вильхелм, урождённая Брауншвейг-Грубенгаген-Эйнбекская, дородная толстуха, бывшая некогда отменной красавицей, стояла рядом с сыном и непрерывно всхлипывала, вытирая глаза расшитым шелковым платком. Именно её близкое родство с герцогом Виттельсбахом и предопределило судьбу её единственного сына. Она хотела бы отказаться от подобного родства или отправиться вместе с Генрихом, но не могла сделать ни первого, ни второго. Не окажись она в родстве с герцогом Виттельсбахом, её чадо не получило бы такой высокой должности в столице. А последовать с сыном тоже не могла согласно всё тому же приказу короля. Сам же маркиз Дитрих фон Вильхелм, не выносивший женских слёз и истерик, находился во дворе замка и подбирал коня для своего сына, на котором тот должен был в сопровождении только одного слуги отправиться ко двору короля Альбрехта. Набитая одеждой и прочим имуществом карета, на которой настаивала маркиза Генриетта, должна была последовать за единственным наследником рода Вильхелмов под покровом ночи. Не могла маркиза Генриетта отправить своего сына в путь, не снабдив ворохами одежды и корзинами со снедью. Наконец, когда конь был подобран, а сундуки набиты тем, чем надо, как казалось маркизе Генриетте, молодой человек, одетый в дорожное платье и обутый в крепкие сапоги, ни разу ненадёванные, побрякивая новенькими шпорами и таким же ни разу не бывшим в деле мечом, который казался несколько велик для него и цеплялся за каменные ступени замка, вышел во двор и окинул презрительным взглядом всю челядь, собравшуюся проводить молодого хозяина в путь-дорогу. Погода на дворе стояла под стать настроению маркизы Генриетты — небо было обложено низкими свинцовыми тучами, такими тяжёлыми, что казалось, что они вот-вот обрушатся на землю, непрерывно моросил мелкий дождик, совершенно не способствующий лёгкому путешествию и приводивший самого Генриха в мрачное расположение духа. Молодой человек кое-как взгромоздился на коня, свесившись, поцеловал матушку, гордо кивнул головой отцу прощаясь. И, мерно покачиваясь в седле, выехав за каменную стену замка, направил своего коня в сторону столицы. По крайней мере, ему так казалось, что та дорога, по которой он поехал, приведёт его туда, куда надо. Всё равно выбирать не приходилось — за каменным мостом, перекинутым через ров, наполненным водой, начиналась всего один наезженный тракт, все остальные дороги были лишь узкими тропками. Через полчаса пути Генриху все надоело — и неспешный шаг лошади, по грязи быстрее не разгонишься, и мерное покачивание в седле из стороны в сторону, и моросящий с небес дождик, превративший его тщательно уложенную причёску в висячие сосульки, вода по которым стекала прямо за воротник. Но больше всего Генриха бесило, что его соломенного цвета волосы, блестевшие и переливающиеся на солнце, от воды приобрели рыжеватый оттенок, который он терпеть не мог с детства, так как все мальчишки, что обитали в замке и окрестных деревнях, дразнили его «цыплёнком». А он даже сдачи дать им не мог в силу телесной слабости и высокого сословного положения. И уже потом, когда несколько подрос, всё равно оставался тщедушным, несмотря на все усилия отца превратить его в настоящего рыцаря. Только у Дитриха фон Вильхелма ничего не получалось — все учителя фехтования покидали замок, не выдерживая и недели мерзкого характера Генриха. И только слуга, его ровесник, незаконнорождённый сын маркиза, добродушный увалень Максимилиан, мог переносить без ущерба для своей нервной системы все выходки своего хозяина и высокородного единокровного брата. А тот хоть и презирал Макса за низкое происхождение по матери — та была простой крестьянкой из деревни, что располагалась рядом с замком, но преклонялся перед его силой и простодушием, и не мог не считаться с тем фактом, что отцом Максимилиана являлся и его отец. И образование его слуга получил не хуже, чем у самого Генриха — на этом настоял маркиз Дитрих фон Вильхелм, несмотря на все протесты его жены, маркизы Генриетты… В молчании Генрих и Максимилиан доехали до развилки дороги. О чём беседовать в такую погоду? — И куда дальше? — фыркнул Генрих, которому хотелось как можно скорее добраться до какой-нибудь харчевни, там обсохнуть и переждать дождь. — Дорога направо идёт через лес, — пробасил Максимилиан, — а дорога налево уходит в горы. Насколько я понимаю, нам надо ехать по правой дороге. — Ненавижу лес, — воскликнул Генрих фон Вильхелм, — там разбойники, лешие, кикиморы и прочая нечисть. Бр-р. — Как скажешь, можем поехать и через горы, — великодушно согласился его спутник. — В горах драконы и цверги. Ненавижу ни тех, ни других. Поедем через лес, — выдал Генрих. Максимилиан вздохнул и направил коня по правой дороге. Честно признаться, он тоже недолюбливал леса. Одно дело — открытое пространство, когда врага видно за много миль, и другое дело — лес, когда за каждым деревом может кто-то притаиться. Дождь усилился, превратив дорогу в непролазную грязь. Теперь уже и Максимилиан стал подумывать о харчевне, где можно было бы обсохнуть у горящего очага и согреться кружкой глинтвейна, которую непременно попадут продрогшему и промокшему путнику, если только хозяин не лентяй. Проведя в седле ещё не менее часа, наконец, им удалось разглядеть в сплошной пелене дождя блеснувший огонёк. Это могла быть как харчевня, так и хутор или деревушка. И то, и другое их вполне устраивало, так как уже завечерело, а провести ночь в седле путешественникам совершенно не хотелось. Одинокое длинное строение мрачного вида с закрытыми наглухо ставнями, стоящее перед самым въездом в лес, оказалось харчевней. Навстречу им прямо под копыта лошадей с громким лаем бросилась шавка, на которую уставшие животные не обратили никакого внимания, продолжая мерно шагать в сторону конюшни, откуда на лай собачонки выскочил мальчишка-конюший. Лампа над входом, собачонка, мальчишка и ржавшие и фыркающие лошади в конюшне свидетельствовали о наличии людей внутри задания, в первый момент произвёдшего впечатление необитаемого. Скрипнула входная дверь, и на пороге с ярко горящей масляной лампой появилась девушка в фартуке, видимо, служанка. Поднимая над головой лампу, она пыталась в темноте рассмотреть вновь прибывших. Максимилиан и Генрих, спешившись, передали поводья в руки мальчишки, а сами направились в сторону распахнутой двери, откуда доносились громкие голоса. Хозяин, тоже вышедший им навстречу, пообещал накормить и предоставить ночлег, если они не забоятся остаться. А для начала, чтобы путешественники согрелись и обсохли, предложил присесть поближе к огню и зачерпнул из котла, висевшего над очагом, по кружке глинтвейна. Устроившись на длинной лавке, спиной к очагу, Максимилиан принялся изучать обитателей харчевни, с которыми на один вечер их свела судьба. — Хорошо, что вы не решились ехать через лес ночью, — проговорил подсевший к ним мужчина. Он старался оказаться со здоровяком Максимилианом как можно ближе и все время прикасался к своей куртке рукой, словно проверял, что находящееся у него во внутреннем кармане нечто по-прежнему на месте. — Конечно, хорошо, — отозвался другой со своего места и оценивающе взглянул на вновь прибывших. И если первый из говоривших смахивал на торговца, то второй совершенно точно был ремесленником — его одежда и обувь свидетельствовали, что он принадлежал к мастеровому люду. — Разрешите представиться, — к ним подошёл третий обитатель харчевни, высокий худой парень, — Эрвин, студент-богослов. Максимилиан назвал свои имена, умолчав только на всякий случай о титуле Генриха. — И что хорошего в том, что мы решили заночевать в этой харчевне? — поинтересовался здоровяк, наливая себе вторую кружку глинтвейна. От тепла и выпитого он стал вдвойне добродушнее. — Ходят слухи, — отозвался мастеровой, — что в этом лесу и среди белого дня люди пропадают. Что уж говорить о ночи, когда за каждым деревом мерещится душегубец. А кроме душегубцев, ещё и местная нечисть дань собирает. Генрих фыркнул — у него было чем откупиться и от одних и от других, да и в карете, которая шла следом всяко можно отыскать что-то ценное. — Но самое интересное, — заговорил торговец негромко и покосился в сторону хозяина, — что и про эту харчевню говорят то же самое. Только здесь обитают не разбойники, а нечисть разная. Так что… Он вытянул голову чуть вперёд, недоговорив фразу. — Мы решили развлекать друг друга сказками и поддерживать огонь всю ночь в очаге. Даже хозяин подтвердил, что если сказка интересная, то духи обитателей не трогают. А если неинтересная, то могут и унести рассказчика. Максимилиан с Генрихом переглянулись, а не проще ли им все же покинуть харчевню и уехать в ночь? — Поздно, — ответил хозяин, присаживаясь рядом с ними на лавку. — Вы выпили напитка, согрелись у очага, теперь должны духам за это. Буквально через минуту в двери ввалился мальчишка-конюший, крепко-накрепко заперев её на тяжёлый засов. А затем к ним присоединилась и служанка, выставив перед Максимилианом и Генрихом горшочки с мясом и овощами. — Надо начинать, — вздрогнул хозяин, когда ставня сильно стукнула, словно от ветра…