Стыдно

— Дон Джованна, Ваша ручка, — аккуратно заметил один из приглашенных бизнесменов, отвлекаясь от изучения бумаг и указывая взглядом. Джорно вздрогнул, словно очнувшись. Рассеянно посмотрел на ручку, которую сломал ровно напополам от напряжения. — Все в порядке? — спросил кто-то еще из присутствующих. Черт, он даже не мог сообразить кто именно. — Да, в порядке, извините, — оправдание вышло вялым, но куда больше усилий приходилось тратить, чтобы натянуть маску невозмутимости на свое лицо. Сзади него, невидимо для гостей, станд его отца уже давно и бессовестно проникал в него пальцами. Глубоко, бескомпромиссно, а попытавшегося ему помешать Голда взяли в стальной захват второй рукой, и теперь целовали и вылизывали ему шею. Щекотно и влажно. Джорно постыдно ощущал, как покрывался испариной; в кабинете было просто невыносимо душно. И не шикнуть и не рыкнуть, привлекать внимание к себе нельзя. В вязкой тишине, которая возникла, пока гости читали документы, юному боссу навязчиво казалось, что он слышал, как с похабным хлюпаньем влажный от масла палец двигается внутри него. Собственный стояк почти больно упирался в ширинку брюк, делая его положение вопиюще беспомощным. Хорошо, что его людей не было в кабинете, было бы вдвойне стыдно, потому что Джорно знал совершенно точно — отца такое положение дел не остановило бы. Он бы все равно продолжил бы мучить его прямо тут, прилюдно, и спасибо, что хотя бы за столом можно было скрыть, как трясутся у него коленки, пока на лице приходилось изо всех сил изображать хладнокровие. Знали бы приглашенные о том, что молодого дона самой влиятельной мафии Италии бессовестно имеют прямо у них на виду. Как бы он сейчас хотел взглянуть в эти бесстыдные отцовские глаза. Желательно еще ударить его в челюсть. И поцеловать. И чтобы он потом взял его прямо на этом чертовом столе, в край которого он вцепился до побелевших костяшек пальцев. Стон вырвался наружу рваным задушенным вздохом, пришлось закусить губу. Дио мио, почему эти чертовы старикашки так долго читают документы? Станд проник в него, кажется, слишком глубоко, и Джорно пришлось чуть привстать с кресла. Лишь бы никто не обратил внимания. Это невозможно просто, сколько можно его мучить? Сломанная ручка потекла в его руках, на пальцах остались пятна чернил. Без слов ему протянул чистый платок один из гостей — они следят за ним все это время, что ли, — пришлось вежливо улыбнуться и мотнуть головой в знак отказа. Зря. Залезть в карман за собственным казалось просто невозможным делом. Нужно было отпустить край стола. Джорно казалось, что если он сделает это, то он просто рухнет на него грудью, не в силах держать себя прямо, в диком желании расставить ноги, подставиться и дать проникнуть в свое уже податливое тело глубже. Чернила он украдкой вытер о брюки, пока этого никто не видел. Скрип ручки о бумагу — наконец-то первый из приглашенных бизнесменов решил подписать бумаги. Скоро за ним последовали и другие. Накалившийся вокруг Джорно воздух можно было уже почти что ножом резать. Каких титанических усилий ему стоило не начать подгонять их вслух. А то, как он отвечал на какие-то их вопросы, просто выпало из его памяти. Или он делал это еще перед тем, как они начали читать? Или во время? Пожалуйста, просто уйдите. Пожалуйста, не заставляйте вставать. У него руки дрожали, ладони были настолько ледяными в контрасте с горячей грудью, которая так и ходила ходуном от тяжелого дыхания. Так хотелось расстегнуть молнию на пиджаке… Ощущение чужих губ на тыльной стороне ладони отвратительно помогало окунуться глубже в липкую негу удовольствия. Было бы куда лучше, если бы сейчас его целовал тот бессовестный засранец. На шее Джорно ощущал влажные прикосновения — За Варудо вылизывал его станда обмякшего в его объятиях, и ноги были уже совсем ватными. Да он не сможет подняться, даже если сильно захочет. Ладони в чернилах, после них гости незаметно, чтобы не показаться грубыми, вытирали свои пальцы. Как унизительно, Дио мио. Джорно очень хотел показаться гостеприимным, но мысленно уже проклял всех трижды за их медлительность. Проваливайте. — Papà, — он скулил от беспомощности, задыхаясь от жара, едва дождавшись, когда последний гость скроется за дверью, и упал лицом на стол. В паху так мучительно больно, сил нет, тело гудело от напряжения, скопившегося за время нелегкой встречи. — Papà, — Джорно скулил опять, когда отцовский станд почти насильно поднимал его за бедра и облокачивал на стол. Брюки спали к щиколоткам сразу, следом с него стянули нижнее белье, и его стоявший колом член уперся в столешницу набухшей головкой. Бедра и ягодицы влажные от масла и пота, а прохлада полированного дерева под щекой нисколько не отрезвляла. — Papà, не могу… пожалуйста, — Джорно постыдно молил, расставляя ноги, открываясь для нового проникновения. И он чуть не задохнулся от застрявшего в глотке стона, открывая рот широко, когда отцовский станд протолкнул палец обратно вглубь него. Лишь бы никто не додумался зайти в кабинет, он просто сгорит от стыда. Папа наверняка был где-то совсем рядом, наблюдал за ним прямо сейчас, тешил себя его беспомощностью, и стыдно было за то, что даже врезать ему не хотелось за его наглость. Просто внутри, почувствовать его внутри, наконец-то. За Варудо задел столь восхитительно чувствительную точку, и Джорно вскинуло над столом со сдавленным воем. Грудь мучительно болела от недостатка свежего воздуха. С застывшей на губах мольбой к отцу, он почти не соображал, когда его повернули на спину — болящей от напряжения пояснице теперь стало легче. В собственном кабинете, на своем родном рабочем столе, его вынуждали закинуть теперь уже совсем голые ноги на широкие плечи, и подаваться навстречу пальцу, так дразняще проникшему в него на всего одну фалангу. Хорошо, что он не слышал себя со стороны, и не видел тем более. Хорошо, что никто не видел, как беспомощно, позабыв о всякой совести, он насаживается на всего только один палец отцовского станда развязно и открыто, вцепившись руками в край столешницы столь сильно, что ему послышался треск дерева. — Papà, — с его уст это звучало совсем жалко. Где, где, черт возьми, этот гад, откуда он смотрел на него? — Я знаю… — Джорно лишь охнул, отдирая пальцы от столешницы и зажимая себе рот, чтобы не застонать в голос, когда слишком глубоко и невыносимо. — Ты где-то тут… — Голос хрипел от недостатка воздуха в болящей от перевозбуждения груди. Рука сама потянулась к твердому члену, Джорно едва ли не кончил от одного прикосновения. Нет, он так не хотел, было бы слишком быстро. Не ласкать себя не получалось, слишком ждал он этой невыносимой разрядки, ожидание которой раздирало изнутри. За Варудо нагнулся к нему, складывая его пополам, — бедной пояснице суждено страдать от напряжения, — мягким широким языком провел по его шее, что ему показалось, будто он сразу везде. И движения становились все быстрее и быстрее, такие несдержанные, такие даже беспорядочные. Неужели где-то отец тоже начинал терять терпение, наблюдая за развернувшимся, стыдно признаться, порно-шоу. Воздух в кабинете если только не плавился. Толчок за толчком, Джорно только и успел, что схватиться за шею и плечи отцовского станда, чтобы не улететь вниз на пол. На пол? Черт, документы! Мутным взглядом он пытался найти ненужные сейчас бумажки, чтобы убедиться в их сохранности. Не получалось. Стон, застревающий в глотке вязким комом, душил, и ему думалось, что он сейчас потеряет сознание. Документы, рассыпавшиеся по полу, знакомая обувь — он осторожно обходил их стороной, заполучить такие же новые будет чертовски сложно. Да только Джорно откровенно плевать сейчас, он бездумно тянул руки к долгожданному гостю, и просил, умолял, повторял, задыхаясь от возбуждения: — Papà, baciami, prego. Мозг отключался — отец ведь не знал итальянского. Но как же все равно сейчас было. Как же хорошо сейчас было. Он его поймет, он обязательно поймет. Прикосновение его рук кажется таким холодным на его разгоряченной коже. Папа обхватывал его запястья, ухмылялся, наклоняясь над его лицом так низко, что он уже чувствовал его дыхание, жмурясь в ожидании поцелуя. Такого томного, такого нужного, такого самого сладкого. Которого так и не последовало, и Джорно открыл глаза, мутным взглядом растерянно смотря на отца. Его станд все так же беззастенчиво проникал все глубже, до упора, до невозможности, вылизывал его грудь, так соблазнительно виднеющуюся в широком разрезе пиджака. И приходилось стонать хрипло, сипло, так жалобно, и тянуться, пытаясь все еще урвать свой законный поцелуй. Папа издевался над ним, слишком откровенно. До одури хорошо. Второй палец надавил на сжатое колечко мышц, и Джорно заметался по столу. — Не надо, … не войдет, — он скулил почти утробно, и его не слушали. Пальцы безжалостно растягивали его до боли, такой мучительно приятной. Сил не было, хотелось кричать. Брыкаться и кричать. Он только беззвучно раскрывал рот — сил все равно не было даже на стон. Отец сжимал запястья так крепко, а его станд наседал сверху так плотно, что и не дернуться тоже. И лишь неуклюже выходило елозить по столу, скрипя по полированной поверхности одеждой — пиджак похоже уже промок насквозь от его пота. За Варудо второй рукой мял и раздвигал его ягодицы — неужели было еще куда? — с завидным упорством медленно, по миллиметру за раз, проталкивался неприлично толстыми пальцами внутрь. Послать отца к черту. Нужно. Прямо сейчас. Джорно замер и открыл рот. Все еще никак, в горле пересохло от жара и стонов. У папы слишком наглое выражение лица, кривая усмешка. Как же хотелось вцепиться в его губы. Пожалуйста. Не было сил просить вслух. Зачем он позвал его к себе в канун этой встречи? Нужно было предвидеть это. Сейчас они могли бы быть в спальне. Отец был бы под ним совсем голый, гладил бы его и помогал ему двигаться, обхватив широкими ладонями за талию. А он бы оседлал его и задавал бы темп такой, какой хотелось бы ему самому. Быстро в упоении, или медленно и проникновенно. И целовал бы, целовал, целовал, кусая его губы до крови. Вошли оба, до конца, растянув до предела. Еще чуть-чуть и он может не выдержать. Джорно едва слышно скулил и дергал руками, но поддавался сладкому возбуждающему безумию и двигался навстречу. Пытался. Ему так казалось. Скорее всего, он просто лежал неподвижно. Обратное движение было не менее тяжелым. И потом еще раз. И еще. Отец с нескрываемым удовольствием наблюдал, как его, бесстыдно разложенного на собственном рабочем столе, имел его станд, проникая уже двумя пальцами в него с каждым разом все легче и глубже. Молить не выходило, с губ слетали только рваные сиплые вздохи. Он задохнется. Задохнется от напряжения и потеряет сознание прямо тут. Его просто порвет, как натянутую до предела пружину. Его изнывающий без ласки член обхватили жесткими пальцами, и по телу будто прошел разряд тока. И внезапно нашлись силы на надрывный стон, и на то, чтобы толкаться на встречу, бесстыдно поднимая бедра в такт. Пальцы до невозможности глубоко, полностью заполняя, что за дикое чувство. И сознание захватывал головокружительный оргазм всего спустя еще одно движение, сильное, в котором он вскинулся всем телом, несмотря на тяжесть прижимающего его к столу За Варудо, а от неуклюжего удара о столешницу головой из глаз искры посыпались. Слезы потекли сами по себе, и Джорно, хныча, отворачивался от папиных поцелуев, издевательски мешающих ему дышать полной грудью. Отцовский станд отстранился только спустя несколько секунд, его пальцы, на которые он насаживался так отчаянно всего полминуты назад, с хлюпаньем вышли из его тела, заставив едва вздрогнуть. Отец теперь так заботливо целовал его щеки и гладил его ладони. Все еще находясь в незавидном положении, с закинутыми расслабленными ногами на широкие плечи За Варудо, на груди которого он видел белесые разводы собственной спермы, Джорно хотелось смеяться от абсурдности ситуации. И, с трудом сглатывая застрявший в горле вязкий ком, он хрипло прошептал, закрывая глаза: — Если меня увидят в таком виде, я убью тебя. — А Дио только хмыкнул, наконец-то отдавая ему так нужный ему поцелуй, который сын забирал, с жадностью умирающего впившись в его губы. Дверь открылась неслышно, но они оба ощутили это каким-то шестым чувством. Но Джорно даже испугаться не успел, когда уже обнаружил себя на руках у отца, когда он заносил его в спальню. — Таким тебя увижу только я, — в голосе Дио он услышал неприкрытый голод. А когда За Варудо за его спиной подпер дверь, чтобы ее никто не мог открыть, Джорно со стыдливым волнением от восторга понял, что отпускать его так быстро никто не намерен.