Borders

      Жар огромного яростно полыхающего костра, разожженного прямо в центре городской площади по поводу празднования дня Летнего солнцестояния, собирал вокруг себя все больше людей, пришедших благодарить всемогущих богов за их щедрые дары, просить милости на то, чтобы спокойно и в полном здравии пережить предстоящую зиму, послушать звонкую трель флейт, переходящую временами в ритмичные вводящие в некий транс удары бубнов, и поглазеть на легко порхающих в задорном быстром танце прекрасных юных дев. Они словно стайка пестрящих едва уловимых мотыльков в цветастых развивающихся платьях невесомо парили около отбрасывающего неукротимые всполохи огня, весело хохоча сквозь надетые резные маски разнообразных животных и утягивая в свой нехитрый хоровод рядом стоящих людей. Вон, радостно подпрыгивая и поправляя на всклоченной рыжеволосой макушке пышный венок из луговых трав, побежала лисица, а вон, высоко поднимая расшитую разноцветными нитками юбку, пляшет волчица, подхватывая за маленькую нежную ручку заворожено глядящую, приоткрыв в немом восторге пухлые губки, на музыкантов девочку и пускаясь с ней в пляс.       Отовсюду нестройным клекотом сотен птиц раздается многоголосый смех уже порядком опьяневших от льющегося нескончаемой выходящей из крутых берегов хмельной рекой эля и предвкушения чего-то совершенно неземного горожан да громкий стук соприкасающихся кружек, с которых пенящими шипящими водопадами стекают увесистые похожие на расплавленное золото капли. Летний воздух полнится ароматом сочной изумрудной травы, которая подобно шелковистому сотканному из палящих солнечных лучей ковру неистово полыхает в отбрасываемых ярких огненных всполохах, нежным остающимся на языке сладким засахаренным медом благоуханием распустившихся цветов, пряным уютным запахом свежеиспеченного хлеба и пожираемой изголодавшимися языками необузданного дикого пламени древесины.       Но стоящий в стороне, надежно сокрытый словно переливающейся чернеющими алмазами подрагивающей вуалью тенью конунг Каттегата своими мыслями находится где-то в совершенно другом непостижимом месте, оставаясь равнодушным и к жаркому наполненному небывалым благоговением рассказу Флоки, чьи густо подведенные глаза полыхают безумным свойственным только ему трепетом и частенько пугающим народ сумасшествием, и к бросающей на него настороженные колкие взгляды-стрелы супруге, замершей рядом высокой вытесанной из холодного прочного камня статуей и лишь изредка вежливо улыбающейся уголками тонких слегка поджатых губ на почтительные поклоны. Ее совершенная, некогда так неудержимо влекущая, напоминающая расписную багрянцем осень красота уже давно не трогает его души, все больше размываясь ржавыми неясными разводами и постепенно выцветая до безликой сероватой дымки, ускользающей вместе с утренними туманами. Теперь пристальный изучающий взор его цепких голодных до всего нового и неизведанного глаз направлен совсем в другую сторону – туда, где разлетающиеся снопы потрескивающих раскаленных искорок, подхватываемые теплым ночным ветерком, закручиваются в хаотичном неспешном танце и подобно стайке крохотных доверчивых светлячков следуют за невысокой тоненькой фигуркой, превращая ту в какое-то невероятное сказочное существо, по воле случая сошедшее на землю прямиком с золотых божественных чертогов. Струящиеся бескрайними млечными путями развивающиеся от плавных приковывающих к себе движений юбки с какой-то чувственной ленцой скользят по ее мерцающей в диких языках пламени холодным сиянием далеких прекрасных звезд коже, отчего нестерпимо до дрожи где-то глубоко внутри хочется провести по ней ладонями и непременно ощутить бархатную нежность на кончиках пальцев. Светлое пушистое облако тугих кудрей, созданных, кажется, лишь для того, чтобы в них зарываться, с аккуратно вплетенными яркими блестящими бусинами и золоченными едва различимо позвякивающими капелью медных переливов листиками тянется густым медовым шлейфом, оплетая извивающимися гладкими завитками-змеями взмокшую девичью шею.       Само воплощение трепетной юности, румяной словно наливное яблоко и одурманивающе сладкой в своей пылкости, стремительно бегущей по венам раскаленным пузырящимися лавовыми потоками, сулящими безграничное неведомое никогда ранее истинное наслаждение, и Рагнара переполняет неутолимое желание познать его влекущую завораживающую глубину.       Она изящно изгибается всем телом в последнем немного резковатом движении, вскидывая вверх тонкие унизанные резными деревянными браслетами руки, будто расправляет невидимые белоснежные крылья, и, всего на какое-то мгновение столкнувшись с конунгом переполненным безграничным искрящимся счастьем взглядом, ускользает подобно заливисто хохочущему подпрыгивающему на каждом гладком камешке резвому ручейку в лабиринты витиеватых ночных улиц, а он неотступно идет следом, бросив разозлено встрепенувшейся, вцепившейся жесткой сдавливающей хваткой, грозясь разорвать в клочья своими острыми коготками его рукав, супруге напоследок лишь натянутую скалящуюся ухмылку на вопрос, куда он уходит.       Веселье остается далеко позади туманным подрагивающим миражом, сотканным из полупрозрачных жемчужных нитей неясных приглушенных обрывков протяжных песен лютни, прорезаемых радостным гортанным гомоном и нестройным смехом, и благословенного сияния высоко вздымающегося дикого пламени костра, когда она, едва слышно мурлыча себе что-то незатейливое под нос, неосторожно спотыкается и тут же коротко испуганно вскрикивает, столкнувшись с не спеша шедшей сзади фигурой нос к носу.       - Тише, тише, - успокаивающе приподнимает ладони и, издав тихий грудной смешок, осторожно как-то несмело улыбается, с интересом разглядывая расширенные от страха большущие оленьи глаза, в мерцающей ночной дымке казавшиеся зияющими вязкой матовой чернотой пропастями, в которые неминуемо затягивает с каждым взмахом длинных светлых ресниц все больше и больше, - Не ушиблась?       - Конунг Рагнар, - яркий пунцовый румянец смущения распускается на нежных девичьих щеках сочными маковыми соцветиями, что он отчетливо чувствует его головокружительный лихорадочный жар даже на собственном лице, да, постепенно пускающие где-то внутри корни первые полыхающие голодным огнем умирающего солнца бутоны, оплетающие ласковыми тисками со всех сторон несопротивляющееся сердце.       - Как тебя зовут?       - Астрид, - ее голос, немного взволнованный с приятной волнующей хрипотцой, отдается слабой несущей блаженство дрожью в затуманенном сознании, а имя вязнет на языке терпкой сладостью, заставляя слабо словно нехотя передернуть плечами.       - Пойдем, я провожу тебя, а то расшибешься еще по пути, - тишина опустевших погруженных во мрак улиц окутывает ночной оседающей на коже тонкой паутинкой прохлады, трепетно обнимает далекие чернильные небеса и с переливчатым едва слышимым хохотом пускается наутек верхом на ветре, - Кто твои родители, Астрид?       - Земледельцы, - ее походка легка, подобна порханию невесомой прелестной бабочки весной, что, кажется, будто она не ступает по земле, а парит над ней тоненькой сияющей в лунных отблесках тенью, и руки невольно тянутся в попытке поймать и наконец-то окунуться в желанную благодать.       - И я им был когда-то, - до сих пор те запрятанные в самых дальних уголках его души воспоминания о временах, когда все было гораздо проще, а постоянная забота о целом народе не отягощала непомерной ношей плечи, отдаются иногда ноющей тупой болью в груди, с которой постепенно начинаешь свыкаться.       Но не сейчас. Нет. В эти мгновения их выжгло дотла, не оставив даже горстки сероватого пропахшего гарью и болью пепла, совершенно иное чувство.       - А правду говорят, что вы потомок великого Одина?       - Возможно, - все путается, но единственное, что он отчетливо понимает, так это то, что задыхается, медленно захлебывается своим собственным сумасшествием будто разъедающей солеными брызгами легкие морской водой, но с каждым новым глотком получает какое-то небывалое распаляющееся все больше удовольствие, а она – та манящая одурманивающая мысли и чувства бездна, которая должна стать хоть на краткий миг пристанищем для его мечущегося сердца.       И он с разбега прыгает в эту зияющую пустоту, в надежде заполнить свою собственную, – порывисто подается вперед и с взрывающимися клокочущими снопами голодного наслаждения сминает полные мягкие губы, явственно чувствуя на кончике языка приторную вяжущую сладость дикого лесного меда, смешивающуюся с таким знакомым, впитавшимся буквально в само его существо солоноватым привкусом свежей густой крови от неожиданного болезненно жалящего укуса, и ее прерывистым жарким дыханием, пускай и насильно делимым на двоих.       Они оба тонут, стремительно уходят под потрескивающий испещренный глубокими бороздами-шрамами воспламеняющийся лед его души, когда сизая непроглядная пелена окончательно застилает и без того замутненный хмельными парами и неутолимым голодом взор, а руки уверенно и так легко подхватывают тоненькую все еще отчаянно сопротивляющуюся извивающуюся шипящей гремучей змеей фигурку, чтобы тут же с силой вжать в неровное шероховатое дерево первого попавшегося пустующего дома.       Безумие, его и только его, но, Боги, какое же прекрасное!       С надрывным поверхностным стоном зарывается в пушистый водопад мягких стекающих по острым худым плечам кудрей, оттягивает, сжимая в кулаке и чувствуя неприятно впивающиеся вплетенные золоченые листики и крохотные стальные бусины, заставляет до характерного хруста выгнуться всем телом, срывая с искусанных онемевших губ смешивающийся с яростным клокочущим рыком болезненный влажный стон. Светлое нежное лицо все измазано в чужой подсыхающей темной ломкой корочкой крови от хаотичных беспорядочных поцелуев, от которых она всячески пытается увернуться, мотает головой из стороны в сторону, попутно остервенело расцарапывая его затылок, будто неопытный художник вырисовывает новые линии грубоватых узоров, отбивается, как только может, но Рагнар чувствует лишь гладкий струящийся сквозь пальцы шелк ее теплой кожи в своих ладонях, едва уловимо пахнущей костром и скрипучими пробирающими до костей солнечными ясными морозами, остающимися внутри переливающимся алмазным крошевом инеем, и топленое молоко скользящих юбок по обнаженным тесно прижатым горячим бедрам, медленно окрашивающихся пряным карминовым багрянцем. А в ушах с каждым хрипловатым полувздохом, обжигающим легкие обветренными ледяными поцелуями, неустанно нарастает гул от последних звучных надломленных трелей зимних птиц – и он взмывает под небесный усеянный мириадами звезд свод наравне с ними прямиком к исполинским сияющим золотым вратам Вальхаллы, украшенным не искусными витиеватыми орнаментами, о которых слагаю невероятные легенды, а одним единственным ликом.       Ее ликом.       Она обессилено наваливает на него, упираясь взмокшим полыхающим будто в смертельной лихорадке лбом в обтянутое темной грубой тканью рубахи плечо, и рвано измученно дышит, изредка содрогаясь всем телом от успокаивающе поглаживающей спутанное облако волос руки и крепко прижавшихся к влажному виску чужих шершавых губ. И, кажется, вот оно - настоящее блаженство, такое долгожданное, упоительно сладкое как и неповторимый неземной вкус ее поцелуев, согревающее изнутри подобно медленно тлеющим углям, заставляющее поверить, что он все еще жив.