Бабушка

Каин и не помнил, когда в последний раз он позволял кому-то просто обнять его, просто провести рукой по волосам в знак утешения, в знак одобрения или даже просто так, без всякой причины. Просто заботливо накидывать плед на плечи, заметив небольшую дрожь с его стороны, просто подталкивать к нему тарелку с пирожками и не выпускать из-за стола, пока каждое блюдо не будет попробовано, по крайней мере, по одному разу. Однако, несмотря на непривычность этих действий, он всё равно с завидным упорством выезжал на выходные из мрачного замка в глубинки королевства Германикус. Адепты Ордена этого практически и не замечали — у каждого были свои дела и заботы — а Исаак… что же, от Исаака отделаться было даже ещё проще. В конце концов, он уже не маленький мальчик, о себе позаботиться сможет, тем более что это благотворно сказывалось и на его организме — он стал куда медленнее распадаться. Фон Кемпфер объяснить это ничем не мог, а Найтлорду и подавно не нужны были объяснения. Именно поэтому он, делая глубокий вдох, с завидным упорством сегодня разбирал завалы документов, любезно пачками подталкиваемых ему Магом. Быть может, Исаак таким образом хотел заставить крусника оставить свои глупые идеи и начать воплощать в действие собственный план? Он этого не знал и знать не хотел — отказывать себе в этой маленькой радости он не собирался. — Мой Господин, Вы так упорно трудитесь. Быть может, возьмёте перерыв на час? Потом заберётесь в регенерационную ванну и… — Исаак, — несколько устало и, вместе с тем, уже едва сдерживая раздражение, крусник перебил мужчину. То, что он обычно носит на лице улыбку и ведёт себя на улице периодически как последний идиот и клоун, не означает, что с ним и в повседневной жизни нужно общаться как с умственно-отсталым, и уж тем более пытаться надавить на него. — Мы с тобой это уже проходили, не заставляй меня повторять дважды. Тем более я отлично помню, что это последняя партия, оставшиеся документы можно рассмотреть и на следующей неделе. Поэтому будь так добр… Прежней ангельской улыбки не было на его лице. Было только лицо полковника аэрокосмических сил ООН, что честно нёс свою службу на Марсе и не терпел непослушания со стороны подчинённых. Безмятежные голубые глаза ненадолго полыхнули алым огоньком, не суля ничего хорошего собеседнику. Одного только этого вида было достаточно для Мага, чтобы вспомнить о причинах, по которым он присоединился к Ордену на самом деле. Глубокий вдох, выдох, и вот он с уже вежливой улыбкой заводит одну руку за спину, а другую прикладывает к сердцу. — Как пожелаете, мой Господин. Будут ли ещё какие-нибудь распоряжения? — Да, сегодня ведь… да, она наверняка будет меня ждать сегодня. Хм, а ведь, кажется, сегодня у неё что-то вроде юбилея? Ладно, это обдумаю уже по пути. Интересно, подойдёт ли ей шаль или стоит подарить ей что-нибудь более ценное? Нет, нет-нет-нет, она не поймёт, да и потерять может… — задумчиво принялся про себя говорить крусник, перескакивая с мысли на мысль и, кажется, совершенно забывая о вопросе подчинённого. Лишь только немного позднее, когда он всё также вслух что-то для себя решил, озвучил и дальнейшие указания. – Распорядись насчёт машины, также приготовь мне «капсулу» с регенерационным веществом. — Слушаюсь, мой Господин. Склонив голову ниже, он недовольно скривился. Благо, лицо его было прикрыто смоляно-чёрными волосами. Подумать только — угроза и враг всего мира намеревается поехать неизвестно куда на встречу с простой смертной! Да ещё и из-за этого пренебрегает всеми своими обязательствами, куда это годится?! Однако когда фон Кемпфер выпрямился, на лице его царила всё та же вежливая улыбка. Развернувшись на каблуках, он довольно быстро покинул кабинет выполнять поручения фюрера, хотя невольно руки его сжимались в кулаки. Как можно вести себя столь беспечно? Конечно, он догадывался, что круснику плевать хотелось на мир и на Орден в частности с высокой колокольни, что у него имеются какие-то собственные планы, которые он будет осуществлять по-своему вне зависимости от обстоятельств, и тем не менее, демонстрировать это столь открыто!.. «Нет, нужно взять себя в руки. То, что знаю я, не должны узнать и остальные. Тем более, наш Господин и правда, стал разрушаться куда меньше. Возможно, он намеревается использовать её в своих целях? Вот только для чего её можно использовать? Ладно бы она была какой-нибудь писаной красавицей… охо-хо, мой Господин, что же Вы со всеми нами делаете?..» Поправив воротник кителя, Маг уверенным шагом направился выполнять поручения крусника, заодно отдавая и собственные распоряжения проходящим мимо автокуклам. Хоть какая-то польза от Мельхиора с его увлечением к куклам. Тем временем Каин, завершив работу с документацией и даже немного больше разобрав, рассортировал документы по папкам, написал краткие распоряжения на выходные для всего состава Ордена на случай непредвиденных ситуаций, после чего вышел из кабинета в собственные покои. Нужно было подготовиться ко встрече. Скинув с плеч тяжеловесный мундир — даже бациллусы признавали вес этой одежды — мужчина, удовлетворённо вправив позвонки и просто хорошенько потянувшись со смачным хрустом костей, неторопливо распахнул дверцы обширного шкафа, рассматривая его содержимое. Множество рубашек невероятных расцветок — звёздочки, которые так любил Авель, сердечки, по которым в своё время сходила с ума Сет, растительные узоры, о которых втайне от всех грезила Лилит… но он выбрал простую белую рубашку. Наверное, такова участь всех старших детей. Лилит ради них отказалась от собственных привязанностей и заставила себя повзрослеть раньше срока. Каин сумел стать и для неё опорой, но лишь достигнув определённого возраста. Только тогда Лилит на краткий миг открылась ему, он ощутил всю тяжесть этого положения, и понял, что просто не должен иметь какого-либо настоящего лица. Кажется, именно тогда он начал учиться улыбаться? Да, кажется, именно тогда он начал учиться создавать маски — маска холодного и бездушного управителя, маска циничного убийцы, маска заботливого брата, маска надёжного мужчины… хех, он в этом так преуспел, что и забыл, каким было его настоящее лицо. И было ли то лицо, что он видел в зеркале, по-настоящему его? Белая рубашка, чёрные брюки, жилетка в клеточку, аккуратно зачёсанные назад волосы, очки в прямоугольной золотистой оправе. Как будто он переместился во времени, когда у него неожиданно ухудшилось немного зрение и очки помогали с этим справиться… даже смешно. Но, несмотря на это, он крайне ответственно подходил к этому вопросу. Наконец, он подобающе одет, необходимый подарок найден, и он спускается вниз. Машина уже ждёт его, осталась самая малость — сесть в машину и отправиться на эти выходные в совершенно другой мир. Мир той женщины. В это путешествие водителя и других лишних свидетелей он никогда не брал. Ни к чему им видеть то место, такое чистое и уютное. Он и сам бы не хотел его пятнать своим присутствием, но она тогда сказала, чтобы он навещал её хотя бы изредка. От одних только мыслей об этом становилось смешно — он, чудовище, враг всего мира, существо, поступающее так, как ему хочется, вдруг прислушался к словам какой-то смертной! Смертной, считающей, что она намного старше своего гостя! Смешно, это было действительно смешно. Это было грустно. Это было необычно. Это было… приятно. Отчего-то ему не хотелось огорчать эту женщину. Машина уверенно двигалась по ровному шоссе 90км/ч, и Каин, облегчённо выдыхая, в который раз поблагодарил небо, что не всё уничтожили за время Арагеддона, в том числе и некоторые марки машин. Верно, он бы ни за что и никогда не смог бы променять свой надёжный форд на другую машину. Кто-то однажды сказал, что мода любит крутиться по кругу. Похоже, машин это касалось в том числе. Обтекаемые формы автомобилей уже невероятно далёкого двадцатого века притягивали его взгляд даже тогда, в не менее далёком конце двадцать первого века, что уж говорить о времени нынешнем. В любом случае, главным достоинством своего автомобиля он считал его надёжность, аристократичную красоту и ещё раз надёжность. Из каких только передряг, из какой только грязи не вывозил его этот надёжный друг! А уж с какой любовью и кропотливостью он собирал его! Правда, выезжать на нём вновь он начал опять же лишь только после знакомства с этой женщиной. Да уж, эта женщина просто что-то. Помнится, когда они в первый раз столкнулись, он был невероятно зол на весь мир, чувствовал, что вот-вот рассыплется на части и даже Исаак уже не сможет его заново собрать. Откуда он тогда упал? Каким образом вообще очутился на этих самых окраинах королевства? Он уже и не помнил. Зато помнил её чуть дрожащий, с лёгкой хрипотцой голос, когда она что-то собирала на полянке. Кажется, это были какие-то травы? Он тогда уже приготовился к чему угодно, в том числе и к тому, что она, как и все прочие представители ненавистного ему человечества, сейчас закричит в ужасе и побежит прочь. Разодранная одежда, многочисленные кровавые подтёки, да и просто весь его внешний вид буквально кричал о том, что он явно не человек. Вот только вместо этого она, удивлённо осмотревшись по сторонам, хорошенько прищурилась и, опираясь на какую-то палку, доковыляла-таки до него. — И чегой-то ты, милок, лежишь тут, на солнышке загораешь? Абау, а потрёпанный-то какой, жуть! Ну-ка, давай, сынок, поднимайся. Давай-давай, а то знаем мы вас, молодёжь… От такой наглости он даже опешил. Кажется, даже Исаак не позволял себе подобного, а эта женщина с блёклыми глазами и убранными под платок рыжими волосами не только позволяла, но и действовала. Она была довольно крепкой на вид, быть может, ей было где-то около семидесяти, и, судя по одним только обширным сеточкам морщинок у её глаз и рта, можно было определить, что она довольно часто и искренне улыбалась. Вот и сейчас, кряхча что-то о том, какая нынче пошла молодёжь, она улыбалась глазами и тянула на себя мужчину, заставляя его подняться, а после пройти в её дом. Небольшой, но весьма уютный дом — такие дома он видел когда-то на иллюстрациях к старым сказкам. Сказка о Розочке и Беляночке, сказка о сером волке, сказка о Рыбаке и Рыбке… да мало ли сказок он когда-то перечитал после многочисленных экспериментов и тренировок по раскрытию и улучшению генома, когда хотелось забыться хотя бы даже в ненастоящей реальности? Он с удивлением, но со всё не проходящим подозрением осматривался по сторонам, пока женщина, бормоча себе что-то под нос, искала что-то в сундуках, доставала что-то из низких шкафов и после уверенно усадила его на низенькую лавку. Он сдерживался, когда она стянула с него разодранный белый плащ, и даже старался терпеть, когда она охала и ахала, проводя узловатыми пальцами по его медленно затягивающимся ранам. Одно только это зрелище должно было её напугать. Он уже предвкушал, как она что-то такое выкинет, задрожит или ещё что-нибудь, да только вместо этого в следующее мгновение едва не подскочил до низкого потолка от неожиданной боли — старушка, сказав короткое «с Богом», щедро залила его раны каким-то древним антисептиком, а потом довольно шустро принялась бинтовать его раны. И откуда только столько энергии в этом теле? Он не понимал этого тогда, не понимал этого и сейчас, что заставляло его невольно ухмыляться шире. Не улыбаться, но ухмыляться, и, кажется, впервые после долгого времени чувствовать подобный душевный подъём. Такого не было даже тогда, когда он сделал Орден таким, какой он есть сейчас, и даже тогда, когда его дорогая милая сестрёнка узнала, что он живее всех живых. Авель об этом пока не знал, но наверняка это был лишь вопрос времени. И больше всего его заставляло радоваться то, что эта женщина будто чувствовала его настроения и заставляла показывать его настоящие чувства. Помнится, тогда, после обильных антисептиков, после множества бинтов он, охая и ахая, вновь рассмеялся, особенно на словах о том, как он себя чувствует и не больно ли ему. Кажется, он тогда притворился, что удивлён и тут же улыбнулся, размахивая руками. — Нет-нет-нет, что вы, мне совсем-совсем не больно! Вот, видите? Тогда он почувствовал очень крепкий подзатыльник, а женщина, не дожидаясь реакции, тут же прижала ошалевшего блондина к груди. — По что же ты так мучаешься-то, сынок? Сердце ведь твоё плачет, плачет навзрыд, а ты смеёшься. Разве енто правильно? Эх, глупый, глупый ты… Тихо, ласково произнесла она, одной рукой всё также прижимая к себе мужчину, а другой принимаясь заботливо водить рукой по его волосам. Таким красивым, мягким, цвета расплавленного золота. Машина замедляет свой ход, и водитель переключает скорость на пониженную. Здесь ровное шоссе заканчивается и начинается просёлочная дорога, ведущая его к тому уютному дому, к той женщине. Такое чувство, будто бы он на краткий миг мог обнаружить своё место в этом мире. От этого становилось немного легче, а внутреннее возбуждение росло всё больше. Ждёт ли она его до сих пор или же нет? Он не мог выкроить последние три недели времени на то, чтобы приехать сюда, и потому невольно боялся осознать, что этот оплот чистоты, домашнего уюта и какой-то непорочности пал жертвой современного мира и собственно смерти. В конце концов, женщина была немолода, да и он вряд ли бы смог выдержать ещё одно препятствие… нет, о плохом думать не хотелось. Кинув краткий взгляд на соседнее сиденье, он не без удовольствия кивнул самому себе, отмечая, что эта шаль определённо ей понравится, и наверняка будет носиться денно и нощно. Он помнил ту дырявую шаль, какую она накинула на его плечи спустя какое-то время и, приговаривая, что сейчас вернётся, заботливо затянула потуже узел и отошла к печи. Он не без интереса наблюдал теперь за её действиями — как она доставала из печи пироги и пирожки, как разливала душистый травяной чай по глиняным чашкам, как доставала откуда-то из подпола банку с малиновым вареньем… забавная. Она была забавная в своих стремлениях накормить никогда не голодающего крусника, забывшего вкус человеческой домашней еды, защитить его от холода и окружить заботой того, кто уже привык быть одиноким. Конечно, она всего этого не знала, но он-то помнил. Сев тогда за стол, он, подперев голову рукой, тихо рассмеялся и чуть слышно пробурчал: — Прямо бабушка… После чего тут же подхватил чашку с чаем, делая первые глотки. Как он и ожидал, вкуса он не чувствовал совершенно. На его удивление женщина, также рассмеявшись, упёрла руки в бока. — Ну, не молодушка же! Ох, сынок, скажешь тоже глупость-то. Чай, ослабла только зрением, а не памятью. А ты давай, давай, милок, кушай — тебе-то силы, чай, нужны будут по боле, чем мне. Каин от такого заявления опешил и вновь рассмеялся, делая вновь глоток. Что же, почему бы не сыграть в эту забавную игру подольше? Первый день у них прошёл спокойно. Она не сильно настаивала на своём тогда. А вот на следующий день всё же заставила его попробовать всего понемногу. Он ворчал, даже злился и что-то бурчал, а она только знай себе, иногда смеялась, журила его узловатым своим пальцем, да подталкивала к нему поближе тарелку с новым лакомством. Теперь уже солёным. Ах, ну да, конечно, он же сам проговорился тогда вечером, что ему больше по душе солёные яства, нежели сладкие. Тогда он уехал от неё, мимоходом поблагодарив за что-то и думал, что ни за что сюда больше не вернётся. Однако в течение недели он не мог не думать о том, как там живёт эта женщина. Всё ли у неё хорошо? Также ли она улыбается? Чем занимается? И почему она тогда так отнеслась к нему? Кажется, именно тогда он впервые покинул Орден, не предупредив об этом даже Исаака. Он даже почувствовал какое-то внутреннее разочарование, когда, подлетев поближе, обнаружил совершенно тёмные окна. Разве это интересно? — Абау, милок, никак вернулся к баушке? Раздался тогда за его спиной чуть ворчливый голос, после чего прозвучал и смех с лёгкой хрипотцой. Он, поджав губу, намеревался сказать что-то эдакое по поводу «милка», да не сумел – женщина мягко его обняла и вновь прижала его голову к груди, даром, что была ниже его. — А я уж думала, потерялся совсем. Такого приёма ему никто и никогда не оказывал, и уж тем более никто никогда вот так сердечно не прижимал его к груди. Отчего-то где-то в глубине внутри шевельнулось чувство, похожее на… радость? Удовлетворение? Нет, что-то другое. Словно бы что-то из детства, о котором иногда нет-нет, да рассказывали дети работников из проекта. Кто-то просто рассказывал об этом детям из пробирки, кто-то показывал, но почувствовать это на себе, кажется, им так и не довелось. Вначале взрослые их старались не баловать подобными «глупостями», потом уже сами дети выросли, а там уже отправление на Марс, работа, работа, работа… Между тем женщина зашлась вновь надтреснутым старческим смехом, отстраняя от себя мужчину и после шустро отворяя перед ним дверь. — Ну да ладно, ладно, не стой на пороге-то, проходи. Чегось как неродной? Давай, заходи, я тебя чаем угощу. Чай, у бабушки для дорогого внучка найдётся чего, а то совсем ведь бабушку-то забыли! Каин не мог даже ничего возразить на столь прямолинейное приглашение. Не мог… или же не хотел? Да, скорее, он просто не хотел этого делать по одной простой причине — здесь было уютно, здесь было тепло, здесь было хорошо. Да и эта женщина… хм, а ведь он до сих пор не знает её имени. В любом случае, она источала какое-то по-настоящему живое человеческое сердечное тепло. Наверное, в этот раз нужно будет всё же спросить у неё, как лучше будет обращаться к ней… нет, не так. Как её зовут? Да, так будет лучше, потому что она тогда сама сказала: — Как-как? Да бабушкой и зови, внучек. Разве же иначе как-то можно? То-то и оно. А теперь давай-ка за стол садись, да рассказывай, где же енто ты пропадал всю неделю? Внучек, сынок, милок — как только она его не звала. Он, конечно, поначалу сопротивлялся этому и пытался назвать своё имя, да только она всё время как-то болезненно-странно смотрела на него и, будто спохватившись о чём-то, мчалась к печи, или же к буфету, достать чего-то к столу, и бурчала, бурчала себе под нос, мол, действительно «это-то» она забыла. Так что спустя какое-то время Каин и впрямь решил бросить эту затею. Она звала его внучком, он её бабушкой. В какой-то момент это стало его своеобразной традицией, в том числе просто приезжать к ней на выходные, иногда помогать с теми или иными делами по хозяйству, хотя чаще просто разговаривать со старушкой. Иногда он устраивался на широкой лавке у печи, она заботливо укрывала его старым тулупом — глупая, как будто он мог почувствовать холод — и принималась рассказывать ему сказки, мягко перебирая его волосы. Странное дело, в душе рождалось спокойствие, и кажется, будто бы даже крусники в тот момент отступали, желая послушать истории старой женщины и насладиться этим волшебным покоем. Удивительное тепло проникало внутрь его, а сам он, сложив голову на колени женщины, долго ещё смотрел на догорающую лучину. Автомобиль постепенно замедлял свой ход, и Найтлорд, сделав глубокий вдох, переключил свет фар с ближнего на дальний. Этот участок дороги всегда был довольно сложным для преодоления, но от того встречи с «бабушкой» становились лишь ценнее. Да и в груди рождалось странное предвкушение чего-то хорошего. Кажется, так иногда называют воодушевление при возвращении домой? Дом, какое забавное слово. Сколько он себя помнил, ни одно место не могло вызвать в нём таких же чувств, да и просто назвать многочисленные коробки с крышами, цветами, предметами мебели и, разумеется, проводами язык не поворачивался домом. Сооружение? Да. Просто строительная конструкция, где он работает, спит, иногда ест и куда порой возвращается после работы? Да. Но не дом. Нет, все те места не были его домом, и туда он возвращался скорее от некоторой безысходности, нежели действительно по желанию. Хм, быть может, стоит попытаться связаться с Сет и познакомить её с бабушкой? Хотя нет, вряд ли это хорошая идея — Сет может не поверить ему, да и просто навредить бабушке, а осквернять это место кровью не хотелось совершенно. Поэтому сейчас нужно просто медленно поддать газу и, наконец, преодолеть эти несчастные пятнадцать километров, чтобы очутиться в том доме. Наверняка она, ожидая его, снова наготовила различных пирожков — с капустой, с мясом, с картошкой, с яйцами, с какими-то травами… как она тогда сказала? Пирог с щавелём? Да, кажется, тот пирог назывался именно так. Был ещё какой-то пирог с рисом и пирог с потрохами, были блины толстые и блины кружевные, были блины с мясной солоноватой начинкой и блины с различными ягодными начинками — бабушке всегда нравилось использовать варенье в готовке. А ещё какие-то сметанники, драники, жирные супы, салаты, в печи она готовила просто волшебные мясные горшочки, а ещё у неё было всегда на столе превосходное молоко и душистый хлеб, который она всегда пекла. Интересно, приготовила ли она на самом деле свои пирожки в этот раз или же решила, что он больше не придёт? В любом случае, отказывать себе в таком удовольствии он не может, так что, в крайнем случае, наверное, можно будет и надавить на неё. Этого делать не хотелось, но и упускать из рук подобное… Наконец, последние километры были преодолены, и он, облегчённо выдохнув, увидел её, мирно сидящую на низенькой лавочке около дома. Кажется, она что-то вязала. Заглушив мотор, мужчина неторопливо вышел из машины, поправил очки на переносице и медленно подошёл к женщине, ожидая её реакции. Она же, будто бы не замечая ничего вокруг, продолжала быстро что-то вязать. Хм, шарф? Как интересно. Между тем женщина, закончив с вязанием, прошлась ещё раз рукой по собственному творению и только после этого подняла блеклые глаза на мужчину, хитро улыбаясь. — С возвращением, внучек. Чегой-то ты на неделях потерялся? Али баушка чего не того приготовила? Так ты бы сразу и сказал. — неторопливо поднявшись с лавки, чуть кряхча, она после поманила крусника к себе узловатым пальцем, а стоило ему только наклониться, как тут же и обернула вокруг его шеи только-только связанный шарф, принимаясь его оправлять. — Ну, посмотрите-ка на ентового красавца! А то же в прошлой-то раз голос сиплый-сиплый был, но теперь-то не заболеешь! На шарфе ентом заговор целебный, теперича никакая болячка не прицепится! Хотелось ему в это верить, да только ведь как-то глупо. Впрочем, несмотря на это, шерсть довольно приятно колола его кожу, так что он, выдохнув, мягко обнял старушку в знак благодарности. — Да, спасибо. Проведя ещё раз рукой по шерсти, он только после этого вспомнил, что, вообще-то, на этот раз приехал не с пустыми руками. Вот же… интересно, это тоже часть него или же это крусники выталкивают какую-то новую черту его характера, выдавая мнимое за настоящее? — Я сейчас, бабушка. — Э нет, милок, не сейчас — сейчас ты пойдёшь в дом да вначале покушаешь. А дела и подождать могут немного! — Бабушка... — прохладно начал он, да только толку? Женщина, крякнув, тут же принялась заталкивать мужчину внутрь. — И слушать ничего не желаю. Давай-давай, внучек, за стол. Конечно, не так много наготовила — не знала же, что ты приедешь на ентой-то неделе, вот и немного совсем. Пирог щавелевый, да ещё с яйцами, о, а ещё тот, который тебе так понравился — с солёными грибами, вот! Молоко вот только недавно принесли, а хлеб с картошкой нужно будет немного подождать — они как раз доходят там, в печи. А ещё щей приготовила недавно, так что со сметанкой будет самое оно… — Бабушка! — теперь уже смеясь, произнёс мужчина, позволяя себя затолкнуть в дом и усадить за скамью. Та, хлопоча по хозяйству, продолжала ворчать, мол, всё спешит да спешит молодёжь куда-то, и дела-то им нет до стариков, а он с какой-то немного грустной, но не менее благодарной улыбкой наблюдал за всеми действиями женщины, в какой-то момент всё же выскальзывая ненадолго из дома и забирая из машины шаль. Не зря же он её всё-таки вёз? Однако сев за стол, тут же получил очередной подзатыльник от бабушки, мол, коль уж вышел, так надо было вначале руки помыть, да и вообще, негоже из-за стола выходить, не поевши вначале как следует. Тем более, что подзатыльник в скором времени уже сменился любящим поцелуем в макушку, и, со словами, «баушка это не со зла», налила молоко из крынки в стакан, после чего вернулась обратно к печи – доставать хлеб, картошку и уже разогретые щи. Всё же, она действительно давно не видела внука, пусть даже она практически и не знала, как он выглядит. Помнит, что у него были светлые волосы, помнит, что он высокий, а всё остальное не так уж и важно, верно? Тем более, что внук от неё не отворачивается, помогает, как может, да и вообще. Разве же мало нужно старушке для счастья? — В меня же столько не влезет! — Ложка за маму, ложка за папу, две ложки за баушку, три за её здоровье, за себя тоже большую ложку — всё и съестся! — тут же нашлась она, расставляя всё перед внуком и, кажется, не чувствуя совершенно стеснения в действиях несмотря на то, что уже практически ничего и не видит. Конечно, слышала она порой странные шумы и звуки в голосе внука, да только что ей толку от этого? Внука она любит, а всё остальное не так уж и важно. Каин, выдохнув, вновь улыбнулся, наблюдая за мельтешением старушки. Поднявшись в какой-то момент из-за стола, он, достав из пакета шаль, заботливо укутал в неё старушку. Та, кажется, удивилась подарку, но Найтлорд старался сейчас не думать об этом. Накинуть тёплую шаль на плечи, аккуратно завязать узлом, ласково чмокнуть её в щёку и не без удовольствия увидел, как градом посыпались слёзы счастья — он был уверен, что это были именно они — по морщинистым щекам. — Ох, внучек… спасибо, — тихо, хрипло произнесла старушка, заключая его в свои объятия. Кажется, он был действительно счастлив. — Ну что ты, бабушка, это тебе спасибо. Он видел, как она трепетно проводила рукой по новой шали, как невольно порой теребила узел и как подталкивала к внуку очередную порцию. Ах, ей-богу, иногда даже ему самому казалось, будто бы он начинал чувствовать вкус еды. Удивительно, смешно, неправдоподобно… но так приятно. И становилось ещё смешнее, когда она начинала рассказывать какие-то свои бытовые истории — как медведь заглянул в чащобу, как лось застрял рогами в ветках, как кошка опрокинула крынку с молоком. Такая живая, такая настоящая… Когда на следующий день за ним пришёл Исаак — похоже, случилось что-то действительно важное — Каин лишь лукаво улыбнулся. Ведь он знал, что бабушка, уперев руки в бока, сейчас затолкнёт и этого человека в дом, и со словами «Пока не поешьте — из дома не пущщу!» посадит его за стол. На недоумевающий же взгляд Мага крусник, коротко фыркнув, лишь пожал несильно плечами и придвинул к себе тарелку со щами. — Ешь быстрее, пока бабушка не решила тебя угостить своими фирменными пирожками. — Точно, пирожки! Спохватилась женщина и тут же направилась к печи. Исаак страдальчески скривил лицо, а Найтлорд, вновь лишь тихо прыснув, продолжил активно работать ложкой. Даже если он не чувствует вкуса, расстраивать бабушку не хотелось совершенно, тем более что рядом с ним зазвучала и вторая ложка.