«Найди кита внутри себя, познай ту боль, поплачь, повой». Найди кита внутри себя, Жизнь, как тончайшая игла, Вставай с утра, рисуй кита, Скорей начнись моя игра!
***
Смогу ли я, стоя на краю пропасти шагнуть в неизведанную пустоту? Смогу ли взмахнуть крыльями и отдаться небесам? Или я просто останусь на краю отчаяния, буду окунаться, и захлебываться этими водами? Помогут ли мне, как обещали? Столкнут ли меня вниз, смогут ли они? Я отчитываю дни, свое согласие я дала… я уже нашла ту бумажку, давшую мне порядковый номер «34», я уже выполнила задание, уже видела таких же, как я — людей, потерявших надежду и смысл жизни. Отсчет пошел с того момента, когда я ответила на вопрос: «ты точно хочешь играть?». Я жду новых заданий, в 4:20. Сон прерывается, я помню его осколки и пытаюсь уловить смысл и действующие лица, и эти лица всплывают передо мной. Заветный час подошел «разбуди меня в 4:20». Меня разбудили. «Просто ложись спать, не задавай вопросов и не ставь будильник, спи крепко». Разбудил звонок от неизвестного номера. Я думала, стоит ли отвечать, но долгий сигнал все же вынудил ответить. «Алло». Мой голос дрожит. Тишина. Я жду хоть какого-то звука, хоть что-нибудь услышать, но нет. Это заставляет меня отключить вызов, как бы я не хотела. «Найди кита». Мое первое задание — найти кита. Искать, где его искать? Как же это по-детски: заглядывать под кровать, поднимать ковер и открывать шкафчики на кухне. А главное — делать это тихо, а этого дети не могут. Я не ребенок, чтобы просто слоняться по дому. Все знают, что киты огромны, ему явно будет мало места в моей двушке. Выглянуть в окно? На крышах старых этажек киты не селятся, тем более в городе с его выхлопами и кучами грязи от этих противных людишек. Ненавижу их, слишком злобные, только и делают, что надевают маски и бродят угрюмые по улицам. Найти кита? Но где его искать? В луже, застывшей от мороза грязи? Я смотрела, его нет. Еще пару шагов и я точно вернусь домой, только найду китенка. Правильно, если искать китенка, то не нужно много места. А маленькие киты выбрасываются на берег в надежде улететь? Они мечтают, и в итоге их плоть раздирают камни на пустынных берегах… они страдают, они плачут и умирают. Я ищу кита. «Найди кита». Внутри себя. Искать внутри? Мне не нужно было выходить на улицу, мне не нужно было уходить от дома на несколько кварталов, нужно было искать кита внутри. Такого маленького, который бы поместился во мне. Мерзнут ноги и лицо, я дрожу. Брести домой по ночам страшно, я прислушиваюсь к каждому шороху, каждому темному уголку приглядываюсь. Мой кит дрожит со мной вместе, ему страшно и холодно. Мой кит хочет спать. В спешке поднимаюсь на второй этаж, руки дрожат, стараюсь попасть ключом в сердцевину. Щелк. Я дома. Вхожу, тихо снимаю куртку и грязные берцы, все убираю по местам. Делать все тихо, бесшумно, ведь я сплю. Так должен думать отец. Он спит, наверное, видит маму, она зовет его, называет «дорогой» или «любимый». Взрослые как дети. Тихий скрип моей двери, моя кровать и включенный монитор с контактом, где я узнала задание. Уже почти пять часов утра. До рассвета далеко, я подожду. Я уже нашла кита, и он хочет выйти. Моя любимая гелевая ручка, синяя, как кит. Думаю, ему понравится. На запястье я провожу тонкую линию, она — спина. Веду дальше и рисую хвост. Мой хвост отличается от того, что на картинке. Ничего, моему киту нравится. Дальше пузико и плавники. Голова и мордочка. Небольшой кит на правой руке, синий, как море. «Мой кит». Пальцем провожу по его спинке, на подушечке остается синий след. Но ему нравится, он любит, когда его гладят. Я прикасаюсь к его глазу и чувствую мокрую слезинку. Мой кит плачет, он несчастен, ему больно. Больно и мне. «Не плачь, малыш». Я хочу его успокоить: как же плохо, когда кто-то дорогой грустит. Я чувствую, как по моим щекам текут слезы. Неожиданно, я плачу. Думала, что слезы кончились. Тогда отец говорил мне: «поплачь Ланна, покричи и плачь, сколько есть слез, и тогда они кончатся, и ты не будешь плакать». Но слезы остались, это ты вернул их, кит. Ты возвращаешь ту боль, но с тобой мне легче. Снова и снова, я буду подкрашивать тебя, буду любить и заботиться, мой синий кит на правой руке. Мой верный друг. Рассвет в 7:15. Три часа прошли незаметно, последние два проводила с китом, рассказала все, что случилось. Рассказала о смерти мамы и предательстве отца. Рассказала о единственной подруге, что вечно забывает о моем существовании. О парне, что стороной обходит. Рассказала о синем ките, что нарисовала после пробуждения в 4:20, о новом, своеобразном друге на руке. Как ты слушаешь меня, понимаешь, но молчишь. Твоя молчаливость мне нравится, успокаивает мои шалящие нервишки. Пора в школу, но клонит в сон. Слышен скрип кровати, громкий, как всегда топот по направлению к ванной. Пора и мне собираться, положить пару книжек в сумку, тетради, если найду ручку. Нашла расческу, пару раз провела по коротким рыжим волосам. Тонкие, ломкие и вечно путаются. Сколько не режь, все равно они меня раздражают. Как ты думаешь, кит, может обрезать «под мальчика»? Тогда люди еще сильнее будут путать и сравнивать меня с пацанами. Люди, гребаные людишки. Папа спускается по ступенькам, заводит красную «делику», выгоняет из маленького гаражика, и, дожидаясь меня, курит. Ненавижу курящих людей, как не пройди, так зло берет, что какой-то засранец отравляет себя, так еще и пару сотен мимо бегущих людей. Хотя мне нет до этого дела, если я не прохожу мимо этого самого засранца. Спускаюсь к отцу, отвожу взгляд, «привет» он не дождется. Его «доброе утро» мне ничуть не внушают мысли, что утро доброе. Утро добрым не бывает. А киты просыпаются рано утром? Наверное, они тоже открывают глаза в 4:20. А когда закрывают? В 23:00? Едва ли. Это люди придумали, несут околесицу и упиваются ею. Мой кит не спит, он, так же как и я, наблюдает за бегущими по тротуарам школьниками и студентами. Он, так же как и я, зачитывает номера впереди стоящих машин, он, так же как и я, ждет вечера. Ждет задания. Кит задает, а я выполняю. Без вопросов. Будильник ставить не нужно, кит звонит, но молчит. Кит плачет, кит грустит, мы друг друга понимаем. Почему кит грустит? Может, он тоже лишился родного человека, может, его кто-то предал или он страдает от неразделенной любви? Я не знаю, но знает он. Мы друг друга понимаем, а это ценнее всего, уж тем более одной человеческой жизни, которая давно потеряла ценность.