Заляпано

      Реджинальд шарахается по светлым, залитым солнцем, улицам, дышит горячим запахом нагретого асфальта и смотрит на стены. Пестрые, измазанные акриловой краской, матовые и блестящие, вызывающие мигренеподобную тупую боль в затылке, они кажутся вырезкой из фильма с нелепыми перегруженными декорациями. Постер Ситары на водосточной трубе неподалеку от кондитерской шлет весь мир в беспросветную срань своим неоновым фоном и непонятным набором коллажей. От его вида у Ренча пропало всякое желание оглядываться по сторонам.       Хакерспейс встречает его своим полумраком и странным, терпким ароматом лишь под вечер. Мужчина из магазина настольных игр разбил стакан у входа, поэтому кеды блондина хрустят многоцветным тонким крошевом стекла, едва он ступает на пыльный бетон. До дивана он переставляет ноги, кажется, целую бесконечность, помноженную на бесконечность. Мысль о бесконечностях заставляет его хмыкнуть.       Пепельные волосы отливают розово-зеленым кислым цветом, выедающим глаза при первом же взгляде. Ренчу кажется, что неоновые трубки под потолком делают окружение уютнее, но ни капли не создают комфорт. Ему холодно, поэтому он накрывается шерстяным пледом с рождественскими узорами, прячем в него даже растрепанную светлую голову, и глубоко вдыхает пыльный запах Икеи, какого-то антисептического мыла и кофе. Его ведет от несочетаемости этих громких и разношёрстных ароматов. Холод не исчезает.       Парень думает о том, что Маркуса он сегодня не встретит, а гнаться за ним по огромному городу была глупая и постыдная идея. Ему хотелось объясниться, но ноги связало непонимание и глубокий, твердый лед разочарования в невозможно-теплых глазах смотрящего. Мать тоже смотрела так на отца, когда он замахивался. От ее глаз осталось мутное стекло, давно уже сгнившее под тяжелым слоем мягкого комковатого грунта и лиловых цветов. Маркус же наверняка еще дышит теплым воздухом, от которого в его последней машине, у которой в бардачке лежали розовые ключи и пачка Ментоса без сахара, а еще М9 без патронов, стекла покрываются конденсатом.       Сон захватывает его сознание теплым чарующим жестом, переполненным нежности и горечи. ***       Парень судорожно вздрагивает от громкой перепалки прямо возле рабочей зоны с обшарпанным принтером. Он не воспринимает звонко-желтую речь, захваченный сладкой дремотой, где каждый его шаг утопал в липкой патоке черноты. Говорящая, кажется, Ситара, плюется ядом кому-то в ответ, стараясь даже небольшими словами прожечь пыльный бетон брызгами букв и всковырнуть глубоко внутри человека, стоящего напротив, едкий фонтан желчи и ненависти в ответ.       У Ренча сердце заходится громким стуком, едва за спиной умолкают голоса. Тишина, после громких разборок, кажется склизкой и мягкой, неприятно податливой — такой можно залить органы чувств и лишить ориентации в пространстве. Реджинальд щёлкает пальцами. Кожа на подушечках саднит, заусенец на левой руке уже припух и покраснел. Маленькая запекшаяся бордовая корочка потрескалась у основания ногтя, через ее микроскопические расщелины блестит гнилая кровь, но, почему-то, совершенно не пахнет. Ответ кажется Ренчу ненастоящим, поэтому не задерживается в его мыслях. Сбитое колено мерзкое ноет, напоминая о своем существовании — ногу невозможно согнуть или разогнуть полноценно, сукровица начинает сочиться через трещинки. Рваные края джинсы на колене прилипают к мутно-желтой жидкости — блондин через пульсирующую боль по ниточке отлепляет ткань от раны.       Уши простреливает резкий глухой звук, отдающий темнотой бесконечной ночи в поле за городом. После Маркус шумно выдыхает у парня возле обросшего затылка. Этот звук уже не так сильно бьёт по перепонкам.       — Ты вообще понимаешь, что это был, мягко говоря, отвратный поступок?       У Ренча вновь нет вменяемого ответа, потому что мысли стремительно вытекают через незапечатанные края черепа. Парень скользит светлой ладонью по истертой джинсовой ткани на коленке, проводит по краю шва сухим пальцем. Для его мозга происходящее — катарсис, с ярким финалом и стреляющим в глаз дулом. Он не хотел бы слышать и видеть, переживать момент вновь и вновь — бесконечная пустота не хочет его забирать и баюкать в своих узловатых руках. Для Реджинальда центром стремления была лишь безграничная и пьянящая свобода, понимание и справедливость. Когда-то в этом маленьком списке еще была мать.       Свобода пришла, связала по рукам и ногам, ударила по почкам, напомнила об обжигающей боли, о страхе, свернувшемся внизу живота леденящим комком, и о терпком, грязно-зелёном отчаянии. Грохочущая кровь не напоминает о жизни, она бьет по перепонкам, дезориентирует и тащит в отделенные уголки памяти, чтобы забытые колкости вспороли нервные волокна.       У Ренча ком в горле перекрывает дыхание. Он ощущает, как начинает мелко дрожать, переносицу сильно тянет возникшее давление. Рука Маркуса сжимает острое колено: чёрная ткань мнется и шуршит.       — Да я же… — брюнет снова вздыхает, глубоко и протяжно.       — Ты, конечно ты, мы все почистили, новость не разошлась дальше города, репутация пострадала не слишком и сильно, — Маркус поежился, вспоминая надрывистые восклицание Ситары, которой было не плевать на мнение общественности больше других. — Всю его информацию Джош перенёс к нам, он даже бесполезные журналы притащил, — Холлоуэй закатил глаза, — он был чист, но ты так сорвался. Ренч, на мужике живого места уже не было, он бы помер и сам, зачем?       Ренч медлит, понимая, что никому не известно, чьи мозги размазались по стенам его дома.       Вместо ответа блондин поворачивается к Маркусу, закидывая тощую ногу на его бедра. Парень ведет бровью и удивлённо хмыкает, но рефлекторно подхватывает под поясницу костлявого Реджинальда, ощущая пальцами острые позвони даже сквозь одежду. У Ренча на уме только попытка отвлечься, которая совсем не с двигает мысли с мёртвой точки.       Он лижет кончиком языка чужую нижнюю губу, и Маркус перехватывает двумя пальцами его правое запястье прямо возле потертого шипастого браслета с какой-то прошлогодней барахолки. У Ренча во рту не привкус горечи травы, энергетика или пива — он чувствует, как солоно на губах, и ощущение льющейся крови отрезвляют его. Реджинальд вскакивает.       Через минуту Холлоуэй уже держит кофейный стаканчик с водой сидя на светлом, но уже потрескавшемся кафельном полу импровизированно-отремонтированного туалета в хакерспейсе. В трещинах плитки местами виднеется светящаяся в темноте фосфорная краска, которую они с Реджинальдом разлили, будучи очень пьяными и сговорчивыми. Маркус держит ладонь на лбу Ренча, убирая со светлых глаз сухие волосы. Тонкая платиновая прядь на виске прилипла к бледной коже и завилась от высокой влажности. Блондина больше не тошнит, но он упирается ногой так, чтобы одним резким движением сдвинуться поближе к сливу или туалету. Соль и медь на языке исчезли, остался кислый привкус вчерашнего полупереваренного ужина из пиццерии на перекрестке 34-й улицы.       Ренч слепо льнет к ладони, ищет нежности и мягкого одобрения своего существования. Маркус не в силах перестать нежно поглаживать холодную кожу. Холлоуэй целует его в лоб, легонько приподнимает за плечо и тянет на выход. Дверь высоко и натянуто скрипит, захлопываемая доводчиком у них за спинами.       Очередная красочная машина Маркуса пахнет жженой кожей и солнечной калифорнийской стоянкой возле отеля. Ренч отключается где-то между словами ведущей о перестрелках и кофейней на повороте.       Ему снится кипящее озеро с бордовой, низко булькающей, водой. ***       — Сознание любит вертикали и высоту, да что она говорит!       Фраза зудящим напоминанием звучала в окружающих его предметах, въедаясь в подкорку детского восприятия. Отец казался чем-то парадоксально немыслимым и от чувства неизвестности перед странными рассказами кружилась голова. Мужчина, сгорбившись сидел за громадной дверью с покорёженной резной ручкой и усердно исписывал лист за листом надтреснутым карандашом, вычерчивал непонятные схемы периодически хмурясь и бурча под нос.       И все его высказывания всплеском эмоций сохранялись в памяти, хотя осмыслить множество сомнительных вещей Реджи удавалось с трудом, находя каждому слову ассоциативное описание в десятилетнем лексиконе. Его пальцы вздрагивали от резких интонаций после не вовремя заданного нервирующего вопроса, а внутри все сжималось от ужаса, когда ладонь производила замах, попадая по затылку.       — Тебе стоит быть более догадливым!       И внезапная вспышка неконтролируемого гнева заканчивалась столь же неожиданно, как и начиналась, но воспоминание маячило цветастой тряпкой перед глазами с каждой возможностью разузнать что-то получше.       У матери никогда не было такой всепоглощающей ярости, она была тиха и терпелива. Ее объятия были короткими, несколько обрывистыми и пахнущими больничным халатом, но их любви хватало на неделю усердной учебы. Ренч так и ни разу не спросил у родителей, как же они познакомились — их пара казалась абсурдно неподходящей друг другу, слишком вымученной и взрослой. Вспоминая это в возрасте 21-го года, Реджинальд думал о них с опаской, отторжением и с истерзанной, едва дышащей, нежностью.       Блондин приоткрывает один глаз, оглядывая темное лобовое стекло со стыками заделанных сколов по бокам. Маркус тихо усмехается.       — Я купил тебе флэт уайт и пончик с удвоенной двойной глазурью, — он взмахивает кистью по направлению задних сидений и задорно подмигивает.       От комбо глазури живот протяжно урчит — непонятно, возмущен он или доволен.       — Я не смогу это съесть, у меня будет диабет, — притворным шепотом отвечает Ренч и тянется к бумажному пакету с темно-коричневым маслянистым пятном сбоку, едва не сбивая локтем бумажный стакан с зеленым логотипом.       Маркус выставляет освещение в машине на пятьдесят процентов, приподнимает неудобный и затертый подлокотник между водителем и пассажиром, а потом укладывает голову на колени блондина. Переключатель передач больно упирается в бок, а левая нога торчит из отрытого окна. Холлоуэй удивительно приветливо молчит, наслаждаясь неторопливым моментом. Секунда застряла в течении времени: нет конца стрекоту за окном, шуму темных ночных волн и дыханию Ренча.       Блондин осторожно опускает руку на макушку головы Маркуса: в этой руке он с дрожью держал пистолет. Холод металла в первые секунды морозил пальцы. Сейчас же тонкая ладонь неспешно треплет чужие волосы, теплые, мягкие.       Маркус растягивает губы в доверительной улыбке. Ренч отвечает тем же.