По наклонной

      Такао готов проклинать всех работников телестудии. «Метео ТВ» с утра обещало безветренный вечер и температуру в районе плюс пятнадцати-семнадцати градусов. Такао громко чихает, прикрывая лицо ладонями в кожаных перчатках.       — Ага, как же, — гнусавит Такао: нос полон соплей, — больше верь, Казунари.       Такао смотрит на яркий экран развлекательного центра – ярко-синим в углу «плюс семь градусов» и время – начало десятого. Такао продрог уже до самого костного мозга, кожаная куртка ни капельки не греет. Он уверен, что завтра свалится с температурой (если, конечно, не заледенеет на этой чертовой крыше), а Мидорима – ему точно голову открутит. Говорил же ему, вспоминает Такао, надеть кофту потеплее или хотя бы взять шарф. Казунари еще расхохотался перед уходом, представив, как от быстрой, безбашенной езды будет развеваться вязаный фиолетовый шарф. Сейчас было не до смеха. Сейчас Казунари был готов хоть в колючий теплый плед закутаться, лишь бы согреть замерзшие ладони.       Такао пальцами еле чувствует курок. А это уже совсем не смешно.       От долгого пребывания в одной позе все мышцы ноют, в глазах пестрит от ярких огней ночного города – вывески, фонари, подсветки, - и все такое ослепительное, мигающее, разноцветное; такое красочное, что аж голова начинает болеть. Такое непривычное.       Такао глубоко выдыхает и смотрит на выход из караоке-бара – никого. Лишь мигающая ярко-красная вывеска «S&M», с потухшей «М», что, в принципе, неудивительно: этот дешевый бар – тот еще второсортный гадюшник. Казунари кое-как стягивает перчатку с ладони, пальцы еле гнутся. Он достает телефон из кармана и набирает номер, пытается дозвониться ему уже пятый раз с тех пор, как уехал выполнять заказ. В ответ как прошлый, позапрошлый и так далее – противные гудки и надоевшее «аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». В принципе, ничего у них не меняется.       Такао смотрит на время, забывая про часы на экране торгового центра, - девять часов двадцать одна минута, и засовывает телефон обратно в карман. Он должен был освободиться еще часа полтора назад, что за непунктуальная жертва? Такао, как ни странно, никогда не винил заказчиков в том, что те неправильно говорят время, но за неправильно сказанное место – сам был готов убить их при встрече, выстрелив в глаз, левый или правый – по настроению. Такао всегда цинично рассуждал, «уж если тебе суждено сегодня сдохнуть, пожалуйста, делай это вовремя; у людей тоже есть еще свои дела». И этот сегодняшний заказ – мужчина, тридцать девять лет, статист какой-то там средненькой организации (Такао даже название не стал запоминать) – уже просто успел знатно его вывести из себя. Сколько можно пить в этом баре?! И заказ-то простенький; последнее время – ничего интересного: то богатый муж, то бывший военный, то престарелая бабушка; вот сейчас – какой-то статист. Такао тяжело вздыхает, никакого разнообразия в его жизни, так можно и заскучать. Он почти наверняка уверен, что либо его попросили убрать из-за личных мотивов, либо кто-то из такой же средненькой конкурирующей фирмы.       — Черт, — тихо рычит Такао, — как же бесит!       Он последний раз достает телефон и пробует дозвониться, прежде чем занять основную позицию, – без толку.       — Может… здесь сеть не ловит?! — Такао смотрит на экран мобильника, и вопрос, скорее всего, больше получается риторическим – сеть показывает несколько делений. Такао чертыхается и неуклюже засовывает телефон в карман, застегивая молнию.       На улицах города уже темно: ночь постепенно окутывает город своим огромным покрывалом, оставляя в небе лишь яркие звезды. Но фонари и вывески не дают городу уснуть, люди не хотят спать, люди жаждут веселья.       И он – такой же человек. Такао выжидает, внимательно всматриваясь в прицел снайперской винтовки, ощущает привычную тяжесть оружия в руках. И сглатывает. Все слишком привычное. Такао мысленно считает «раз, два, три…», чтобы успокоиться – он знает: долгая выдержка не его сильная сторона. И сейчас это превращается в настоящее испытание на выносливость.       Время тянется как старая, безвкусная жвачка, готовая вот-вот разорваться.       Цель выходит из караоке-бара и смотрит в телефон – Такао это прекрасно видно, вместе с ним выходят еще двое мужчин, все трое о чем-то увлеченно разговаривают. Казунари сглатывает и внимательно смотрит на жертву через оптический прицел – он целится в голову, так надежнее.       Он вот-вот готов спустить курок, поглаживает пальцем прочный материал. Остается только нажать. И все.       Но резко в ухе заигрывает музыка, беспроводная гарнитура автоматически принимает вызов.       — Вот черт! — ругается Такао и резко отдергивает палец с курка, чтобы ненароком не выстрелить.       — И тебе доброго вечера, — голос совершенно спокойный и ровный.       — Ага, как же, — отвечает Такао, и продолжает внимательно следить за целью, пока все трое стоят у выхода и явно не собираются уходить. — Я дозвониться пытался, ты в курсе?       «Ждут, — размышляет Казунари, — кого или что?»       — И, между прочим, не один раз...       — Я оперировал. Сильно занят?       «Машину, — догадывается Казунари, — такси».       — Такао!       — А, нет, да, — Казунари «выныривает» из мыслей, — у меня заказ.       Мидорима знает, что слово «заказ» Казунари использует, когда убивает, а «работой» называет легальную должность.       — Ты в курсе, Шин-чан, что у тебя талант вовремя мне звонить?       — У тебя аналогичный талант. Вот почему я отключаю телефон, когда провожу операции. Ты скоро освободишься?        — Почти, — отвечает Такао, — повиси на проводе пару секунд.       Такао довольно ухмыляется и, выдохнув, спускает курок. Раздается приглушенный щелчок, напоминающий звук затвора фотоаппарата, который слышит только Такао, и он видит, как тело падает на землю. Двое других испуганно бросаются к лежащему в крови мужчине. Такао смотрит в прицел в последний раз, чтобы удостовериться наверняка. Мужчина мертв.       — Вот и все. Mors meta malorum*.       Мидорима довольно хмыкает (Такао это прекрасно слышит) и интересуется:       — Домой будешь заезжать?       — Нет, сразу к тебе.       Казунари быстрыми движениями, доведенными уже до автоматизма, прячет винтовку в чехол из-под гитары, встает с насиженного места, разминая затекшие ноги. Сколько бы заказов он ни выполнял, по сколько бы часов ни высиживал в самых непонятных позах, все равно тело болит каждый раз. Мышцы не могут привыкнуть к статическому времяпровождению. Такао хватает чехол с оружием и бросается к лестнице, убегает прочь с крыши.       — Значит, ждать тебя где-то через час?       — Плюс-минус пятнадцать минут, — поправляет Такао, — пробки, Шин-чан.       Такао бежит вниз по лестнице, пропуская ступеньки, буквально пролетает над ними. В такой темноте мало что видно, но Такао знает особенность своего зрения, и он прекрасно различает каждую деталь старой кривой лестницы.       — Ты уже покинул основную позицию?       — О, а ты волнуешься обо мне? — игриво спрашивает Такао. — Боишься, что меня поймают?       — Вот еще, — цыкает Мидорима.       — Тебе ли не знать, Шин-чан, какой я, говоря твоими словами, «юркий засранец».       — Заткнись, вот что.       Такао слабо смеется и замирает, когда слышит вдалеке звуки полицейской сирены.       — Такао?       Казунари не отвечает, он стоит, прислонившись спиной к стене, и слушает, откуда доносятся звуки. Сообразив, что машины едут все-таки по направлению к бару, он думает, что теперь точно пора сваливать. Он бросается прочь из переулка к месту, где оставил мотоцикл.       — Такао, твою мать!       — Я думал зайти в магазин, — Казунари игнорирует слова Мидоримы, — тебе что-нибудь нужно?       Шинтаро слышит, как Такао дышит тяжелее, чем обычно, значит, заключает он, ему пришлось побегать. Главное – чтобы выбрался.       — Да, купи упаковку молока и кофе. Мой закончился.       — Будет сделано, — смеется Такао и кашляет.       — Ты замерз?       — Замерз – еще мягко сказано, я себе всю задницу отморозил на этой крыше.       — Сам виноват.       — Знаю-знаю.       Мидорима слышит, как Такао заводит мотоцикл. Значит, все в порядке; теперь можно и расслабиться. Не то, чтобы Шинтаро особо переживает – схватят его или успеет ли Казунари сбежать, – просто с Такао жизнь не кажется такой уж однообразной. Парень знает толк в веселье, но Мидорима никогда ему в этом не признается.       — Буду ждать тебя, мне еще самому убраться надо после операции. В клинике хотя бы санитары есть.       В ответ он слышит лишь тихий смех.       — Нелегко тебе, Шин-чан, — дразнится Казунари. — Ладно, жди. Я отключаюсь.       Такао гонит на мотоцикле по ночному городу; городу, освещенному ярким светом, всегда живому городу. Такао любит такой ночной город, ведь он воистину прекрасен.       Прекрасен в своем безобразии.