Круговорот циферблата

      Яркие белесые огни медленно проползли по деревянному дощатому потолку, сопровождая покинутую тишину негромким шумом редкого автомобиля. Медленно и спокойно тишина вернулась во владения темной неосвещённой квартиры, находящейся на окраине центра в высоком жилом здании.       На белом подоконнике тихо постукивали настольные часы, медленно, шаг за шагом, отмеряя устойчивый пульс времени, отпущенного тени. Возле черного циферблата со стройными тонкими стрелками в самом углу высокого узкого окна возвышалась неровная стопка тяжелых, давно пожелтевших книг. Медленные ленивые тени ласково облизнули полустертые позолоченные буквы: «…дус по Фаренгейту», «Портрет Дориана…», «Не сбавляй оборотов, не гаси…», «…Апельсин» и ещё несколько пылесборников с белыми бумажными закладками.       На новехонькой небольшой мансарде тишина упокоилась уже как трое суток. Уже как третьи сутки её хозяин снова исчез, погрузившись в работу.        С давно остывшей разобранной двухъярусной постели в углу комнаты свешивается большое желтое махровое полотенце, уже давно передавшее свою холодную влагу белой смятой простыни, разбавив его неровным мерзким пятном, притаившимся за мохнатым ворсом.       Город спал, погрузившись в царствие покоя и умиротворения, спал, не подозревая каким трудом, сколькими жизнями простых людей достается это неведение и безмятежность мирской суеты. И днем, и ночью кровопролитная война с роботами продолжается. А темные безмолвные улицы устало тянулись вдоль рядов грозных строгих высоток, едва освещенных тусклыми прожекторами, закрепленных на крышах домов.       В замке двери послышался резкий скрежет: кто-то уверенно вставил в скважину ключ и повернул его несколько раз по часовой. С жалобным скрипом дверь впустила в темное пространство коридора своего неотъемлемого жителя – ещё одну тень, точнее Ежа Шедоу.       Еж устало облокотился на стену, одной рукой одновременно вытаскивая из скважины ключ и прикрывая за собой дверь. Звон брошенных на плитку прихожей ключей озарил тишину, разрезая её смесью металлической и керамической трели наряду с участившимся плеском капель, разбивающихся о стеклянную крышу мансарды.       «Добро пожаловать домой…» - горько промелькнула в голове единственная мысль, от которой её хозяину стало на душе ещё противней. За последние несколько часов заполнения бесконечных отчетов о проделанной работе, сдачи экипировки и долгого пути домой в голове начисто вышибло все мысли, оставив в нем только одно последнее желание – оказаться дома. Словно на автомате, Шедоу, наконец, смог добраться до своей квартиры и теперь, когда его миссия «добраться до двери дома» выполнена, в слабо работающий мозг постепенно загружался алгоритм последующих действий:       «Разуться, принять душ, заварить кофе, перекусить, привести в порядок дом, подготовить постель…» - мысль, оборвавшись, словно неоновая пластинка, закружилась вокруг лишь одной вещи, наполняющей мозг желанием.       Черный еж лениво и небрежно сбросил без помощи рук свои массивные перепачканные бутсы и направился к высокому деревянному сооружению в дальнем углу квартиры. Он был уверен, что завтра – или послезавтра, кто знает – он об этом не раз пожалеет, но сейчас ему было абсолютно все равно на грязные следы в прихожей, на мокрую липкую шерсть, выпачканную в пыль и прочую дрянь, налипшую на неё во время тяжелой работы, на мерзкое уже задохнувшееся полотенце, беззвучно соскользнувшее вниз на пыльный пол и на гадкое, отдающее вдоль спины сыростью пятно под ним. Как и все равно было на прозрачное тонкое стекло, составляющее крышу небольшой квартирки и открывающее ежу его самую заветную мечту его прошлого: настоящее неподдельное небо.       Оно могло быть ярким, озаренным солнцем: голубым, алым, бурым, цвета сирени, а могло быть густо-серым, затянутым плотными облаками и трещать молниями, и расплываться в дождевых каплях или в снежном вальсе. Вот снег оказался полным провалом: мягкий и пушистый, он теплым покровом укрывал стеклянный колпак, отнимая возможность наблюдать за внешним миром, за бесконечными, свободными, серыми тяжелыми облаками, за холодными и умиротворенными звездами. Но сейчас весеннее высокое небо было прикрыто серой пеленой плотных облаков.       Как долго он ждал его, как долго мечтал увидеть его, хотя бы разок, хоть пять минут, вот так, как сейчас разлечься на ровной кровати, раскинуть руки в разные стороны, словно готовясь обнять целый мир, и смотреть, смотреть и смотреть, но теперь… плотно сжатые веки отяжелели под грузом усталости и изможденности. Перенапряженные мышцы, все ещё помнящие недавние схватки, были налиты натянутой тревогой и не стремились к умиротворению и покою, из-за чего ежу периодически приходилось одёргивать себя и принудительно расслабляться, хотя спустя пару минут, пальцы снова нервно сжимали мягкий пух внутри большой подушки, а ноги настойчиво стремились упереться хоть во что-нибудь, чтобы быть готовыми к внезапному прыжку. Черные небольшие уши то и дело резко дергались и реагировали на мелкие шорохи и тонкие звуки.       Снаружи поднялся рваный заунывный ветер, дождь начинал усиливаться, наполняя ночь размеренным маршем крупных капель, ломящихся сквозь стройное стекло прямо к вымотанному, словно выжатому, парню.       Кое-как накрывшись уголком тяжелого одеяла, еж, лежа на спине, все-таки погрузился в нервную дремоту, периодически вздрагивая и переворачиваясь от резких ударов воды по столь близкой крыше.       И когда эта жизнь стала таким проклятьем? А голубая мечта – настоящим испытанием и адом для молодого, но столь много повидавшего героя?       Но этот ёж все ещё не оставляет надежды, она теплится в его истерзанной и помятой душе. Именно поэтому сейчас, находясь в этой высокой ярусной кровати, максимально приближенной к стеклянному потолку, Шедоу, наконец, мирно и крепко спал, захваченный в плен атмосферой неги и умиротворения этого ночного города. И лишь зеленый диод коммуникатора нарушал эту мерную идиллию вымотанной, но столь умиротворенной жизни, то пропадая, то вновь появляясь в этом мире, напоминая о том, что этот круговорот ещё не окончен.