Группа на букву "Л"

Говорила вот все-таки умная мама – надо найти нормальную работу, жениться и завести детей. Но кто ж в двадцать четыре года, будучи настоящей рок-звездой, слушает умную маму? Маю подозревал, что его мама вообще сперва упала бы в обморок, а потом предала его имя вечной анафеме с запретом приходить в свой дом, если бы он сказал ей, что умудрился вляпаться в самовлюбленную истеричку чрезмерно откровенной наружности, которая, ко всему прочему, была еще и мужиком. Можно было до посинения убеждать себя, что весь спектр дурацких чувств, извергавшихся из его сердца, как мусор из пылесоса на обратной тяге, носит характер никак не любовный, а какой-то еще – дело это никак не меняло. Маю понял, что влюбился, хотя порой и думал, что будь у него выбор, он скорее бросился бы с крыши, чем возжелал Юджи Камиджо по собственной воле. Однако будучи реалистом и потому всегда предпочитая кратчайший путь истины, наедине с собственными мыслями Маю размышлял, изменил бы он что-то, будь ему дана возможность вернуться в тот самый роковой день, когда этот ненормальный пристал к нему с идиотской идеей создать группу. И честно себе признавался – он бы точно все оставил как есть. Так же сперва отказался бы, но потом в итоге все равно пришел на самую первую репетицию, на их самую первую репетиционную базу. Что это было – тяжелая форма мазохизма или просто дурь в башке, под стать Цапле, Маю не знал и знать не хотел. Хватало того, что он и так думал об этом белобрысом постоянно. Белобрысым Юджи, к слову, теперь уже можно было называть с полным правом. Похоже, он все-таки достиг так давно желаемого идеала, и его патлы сияли теперь тем самым вызывающе пергидрольно-блондинистым оттенком, от которого за версту веяло отменной пошлостью. Вот только Маю почему-то как последний дурак все больше и больше пялился и терял покой - прямо пропорционально тому, как все сильнее светлела шевелюра их придурочного вокалиста. Чем он, в конце концов, умудрился его покорить, Маю не знал; он по-прежнему считал Юджи опасным психом с ворохом больных идей, но теперь, про себя называя Камиджо Цаплей, с ужасом ловил себя на отвратительной нежности, которая из него, Маю, так и сочилась, как сок из переспелой груши. Иногда ему казалось, что еще немного, и над ним начнут кружить мушки-дрозофилы. Как ни банально, но осознать и принять собственные странные чувства помогло не что иное, как ревность. Маю готов был придушить гулящую стерву, снова и снова убеждаясь, что однажды распробовав, тот принялся шляться с потрясающим успехом. Кулаки так и чесались подправить ему физиономию, чтобы не ходил и не светил ею, но каждый раз, когда Маю уже вроде бы собирался что-то такое сделать – его что-то останавливало. Как же можно зарядить Юджи Камиджо по накрашенному фасаду, если этот фасад заставляет его собственное дурное сердце колотиться с такой силой, что болят ребра? То ли этот выучился смотреть как-то по-особенному, то ли Маю окончательно попрощался с мозгами, но каждый раз, глядя в его глаза, ему хотелось ухнуть куда-нибудь в пропасть и разбиться. Желательно насмерть. Потому что такие, как патлатая вертихвостка, никогда не влюбляются взаимно в таких, как Маю. - Ну ты прямо злобный огнедышащий дракон, того и гляди из ноздрей дым повалит! – подколол его как-то раз Мачи, пихнув плечом, заставив оторвать взгляд от возмутительной картины кокетничающего напропалую Камиджо с каким-то левым вокалистом очередной начинающей группы. - Тьфу, видеть его не могу, - буркнул в ответ на это Маю, злобно затягиваясь сигаретой и машинально передергивая на плече неудобный ремень гитары. В эту минуту у него и правда чуть ли не клокотал огонь в груди. – С какой стати мы вообще тут торчим?! Ждем, пока Этот забьет себе расписание на вечер?! Давно бы в гримерку пошли, наш выход только через полчаса! - Юджи налаживает дружеские связи, - пробормотал Эмиру, сдвинув на затылок свою привычную шапку. – Правда, я не думал, что на дружбу надо столько времени… - Да уж, лучше тебе не знать, какая "дружба" на уме у нашей кикиморы, - автоматически огрызнулся Маю в ответ и затушил сигарету, чтобы тут же достать новую. Вся их гримерка, как водится, была завалена шмотками, причем преимущественно шмотками Камиджо. Пнув ненавистный кофр с расческами, заколками, средствами для укладки и щипцами, Маю плюхнулся в кресло, щелкая зажигалкой. Он не мог объяснить, что его так бесит конкретно сегодня, концерт был в формате фестиваля и ничем особым не выделялся. Но потом Маю сообразил, что весь вечер Камиджо только и делал, что курсировал то там, то здесь, заводил разговоры, строил глазки, кокетничал, ржал как конь над дурацкими шутками – словом, на собственную группу времени у него не оставалось. Маю так и подмывало поймать его за руку и утащить в угол, заставляя хотя бы пять минут посидеть спокойно. И рядом. Как по заказу, дверь гримерки распахнулась, и на всех парах в комнату влетел главный фигурант этих тяжелых дум и неприятных мыслей. Скрипнув зубами и сжав сигарету так, что та сломалась, Маю исподлобья следил за Камиджо, который раздухарился сегодня вовсю. - Сядешь ты уже когда-нибудь? Меня начинает мутить от того что ты шныряешь тут весь вечер на бешеной скорости. У твоих дружков все есть, а надо чего – стафф им предоставит. Юджи его, казалось, совсем не слушал. Взмахнув белобрысыми патлами, он наклонился к зеркалу и принялся проверять макияж, в десятый уже, наверное, за сегодня раз подводя губы. Маю мрачно подумал, что он их красит и красит, а помада все исчезает и исчезает. "Не иначе как лижется с кем-нибудь по углам!" – злобно подумал он и отвернулся. - Ты бы поменьше красовался. И табличку на спине носил "Я мужик". А то скоро подцепишь ЗППП, и все наши гонорары будет уходить на лечение твоего триппера. Маю сам не понял, зачем сказал гадость, возможно, ему просто необходимо было отвести душу, ибо находиться в одном помещении с Камиджо без посторонних было уже слишком. По крайней мере, самовлюбленный придурок отвлечется на визгливую ругань, а там, глядишь, и вовсе смоется с глаз подальше. Но самовлюбленный придурок среагировал совсем не так, как ожидал от него измученный гитарист. Медленно обернувшись, глядя каким-то сосредоточенным взглядом, будто умножая в уме шестьдесят два на семьдесят восемь, Камиджо поджал накрашенные плотным слоем бордовой помады губы. - Я ни перед кем не красуюсь, - отчеканил он с оттенком драмы в голосе. – У меня, чтоб ты знал, несчастная любовь. Маю незаметно стиснул подлокотник кресла, в котором сидел. - Ну, еще бы. Любой, кто тебя полюбит, определенно несчастный, и заслуживает сочувствия, - буркнул он, про себя перебирая всех, с кем истеричка мог контактировать ближайший месяц. Даже примерный список вышел столь длинным, что Маю забил на это дело. А Камиджо все не унимался, скрестив руки на груди и возвышаясь над Маю как башня. Очень тощая блондинистая башня. - Речь вообще-то обо мне, - снизошел он до объяснения. - И несчастный тут я. - Тем более. Я давно говорю, что тебя явно в детстве головой вниз уронили, несчастный ты наш. А ты мне не веришь. Юджи побагровел так, что румянец проступил на его щеках сквозь слой грима и тональника. Маю на всякий случай даже слегка втянул голову в плечи, ожидая, что воинственная Цапля его чем-нибудь треснет, как уже бывало, но вместо этого тот набившим уже оскомину движением вздернул свой острый подбородок и не удостоил Маю ответом. Громко топоча своими каблучищами, он прошел по гримерке и вышел вон, хлопнув как обычно дверью. Маю же какое-то время пялился в пол, с дурацкой улыбкой вдруг подумав, что годы идут, а этот придурок совершенно не меняется, даже точно так же задирает вверх свой подбородок – в точности как в тот день в летнем кафе, когда пристал с идеей создать группу. Тихо вздохнув, Маю пожалел, что не может побиться головой о стену. Во многом потому, что мешала сложная прическа с воткнутыми в макушку пластиковыми цветами, но главным образом, потому что это ничем бы ему не помогло. Теперь болючая заноза его сердца еще и не взаимно влюбилась, а значит, шансы когда-нибудь рискнуть от нуля стремились в сторону минус бесконечности. И как только Маю дошел до жизни такой? Радость и восторг от понимания того, что тухлый стручок Маю его хочет, прожили в душе Юджи примерно три минуты и двадцать секунд, в течение которых тот ликовал и в очередной раз поздравлял себя с собственной, неожиданно расцветшей привлекательностью. А потом в его голову пришла простая до абсурда мысль: "Что толку?", и веселиться Юджи перестал. Нет, конечно, ему все равно нравилось осознавать, что вечно недовольная скотина, попортившая ему немало крови, отчасти получила по заслугам, возжелав того, кто так ему не нравился. Вот только осознание, что сам Юджи хочет немного иного и куда большего, огорошило его куда сильнее, чем понимание желаний гнусного гитариста. Хотя такого ли уж гнусного? Раньше Юджи думал, что нельзя любить и ненавидеть одновременно, что это выдумка из художественных романов. Теперь жизнь дала ему славный поджопник, доказав, что можно, еще как можно. Пока Маю оставался рядом, на куски раздирало острое желание разукрасить его недовольную физиономию, но по ночам, когда Юджи был совершенно один, в его голове толкались и перемешивались совсем другие мысли. Воображаемый Маю, которого рисовали фантазии Камиджо, был не грубый, а прямой. Не импульсивный, а решительный. Не хам непроходимый, а мужественный герой. Да, он никого никогда не любил прежде. Да, он казался черствым и холодным, но это лишь потому, что его чувственность некому было пробудить… То, что Юджи представлял дальше, при свете дня даже было как-то неловко вспоминать. Пускай он и понимал, что размечтался, словно глупая пятнадцатилетняя школьница, остановиться у него не получалось. Да и не все ли равно, если никто не знал о его позорной тайне? Отчасти именно из-за желания оставаться в одиночестве как можно реже, Юджи ударился во все тяжкие. Или, скорее, отправился в небольшой загул. Никто и не догадывался, что куда чаще он лишь изображал увлечение, чем был увлечен на самом деле. До дрожи в коленях Камиджо хотелось вызвать у Маю ревность, но все было тщетно. Тот мерил его хмурым взглядом и, если не говорил вслух, то все равно слишком громко думал, что Юджи – гулящая профурсетка и внимания его недостоин. Если бы он нравился Маю хоть немного, хоть самую чуточку, тот бы уже давно раскидал по углам ненавистных соперников, схватил Камиджо в охапку и утащил куда-нибудь на край света, чтобы тот не достался никому – в этом Юджи был железно уверен. Так поступали все суровые мужчины, а Маю был суров дальше некуда. И раз он ничего подобного не делал, значит, не очень-то ему и хотелось. Год выдался богатый концертами и, как следствие, переездами. В автобусах Юджи немилосердно укачивало, не помогали ни таблетки, ни народные методы, которые предлагал Эмиру. От непрерывной тошноты Камиджо похудел на два килограмма и подозревал, что такими темпами к концу тура от него вообще ничего не останется. - Если постоять на одной ноге и при этом надавить пальцами на переносицу, тошнота пройдет, - как-то раз сообщил басист. Выглядел он при этом совершенно спокойным, безмятежно тянул через трубочку сок из пакетика, и меньше всего напоминал специалиста по вестибулярному аппарату. - Если цапля встанет посреди автобуса на одну ногу, то на первом же повороте завалится и раскроит себе башку, - подал недовольный голос со своего места Маю. – Он же неуклюжий, как гиппопотам. - Нихрена подобного! – подскочил Юджи, на миг позабыв о том, что резких движений ему лучше не делать. - Неуклюжий, - мстительно повторил Маю, и добавил: - Если убьешься - на сцену все равно пойдешь. Не отменять же концерт из-за твоей дури. Уже готовый доказывать, какой он грациозный и что устоять сможет на одной ноге не только в едущем автобусе, но даже на оконном карнизе двадцатого этажа под порывами ураганного ветра, Юджи сорвался с места. Однако в разговор тут же вмешался Мачи, который в последнее время часто принимал на себя роль буфера. - Предлагаю компромисс, - произнес он, надавив рукой на плечо Камиджо и насильно усадив его обратно. – Стоять на одной ноге и давить на переносицу Юджи будет на заправке, где-нибудь на открытом месте подальше от острых углов. Так он и докажет, какой грациозный, и концерт, если что, тоже не сорвет. - Только, чур, в туалете не прятаться, - широко ухмыльнувшись, потребовал Маю. – Я должен это видеть, иначе в жизни не поверю, что цапля выстоял. Уже в тот момент Юджи подумал, что зря ввязался в этот спор, но идти на попятную было поздно – Маю застебал бы его до смерти. Позже, добравшись до Йокогамы, куда они тогда ехали, Юджи подумал, что лучше бы Маю стебал его за то, что он не сделал, чем за то, на что все же решился. На плиточное покрытие автозаправочной станции Камиджо, к счастью, не грохнулся. К несчастью, Маю это не помешало от души повеселиться. - Нет, вы только посмотрите на него! Настоящая цапля! – Маю тыкал в него пальцем и обидно ржал так, что было слышно на всю округу. – Мачи, неси фотоаппарат! Я это запечатлею для потомков! Юджи скрежетал зубами от злости и жалел себя. Надо же было втрескаться в такую сволочь! Никогда в жизни он не дождется от Маю человеческих чувств, потому что тот на них просто не способен. А самым обидным было то, что средство Эмиру от укачивания не помогло. - Ну как, лучше стало? – участливо поинтересовался басист через полчаса после акробатических трюков Камиджо на заправке, когда автобус выехал в очередное чисто-поле. - Пошел вон! – рявкнул Юджи, стараясь свернуться на сидении буквой Зю. - Я не могу, - флегматично сообщил Эмиру. – Я тут сижу. - Тогда сиди молча! - У меня есть еще один метод от укачивания. Подействует наверняка. Надо набрать в рот воды, часто моргать и при этом не дышать три минуты. Закрыв глаза, Камиджо застонал в голос, и это не укрылось от Маю, который хоть и расположился через три сидения, все равно оставался поразительно бдительным. - Не расстраивайся, о, Великий, - с деланным состраданием в голосе, произнес он. – Может, сегодня ты встретишь мужчину своей мечты, который полюбит тебя даже с зеленым цветом лица. - Чтоб ты сдох, - одними губами произнес Камиджо, сил которого не хватало уже даже на то, чтобы нормально разозлиться. - Ведь так ты еще больше напоминаешь кикимору, - не успокаивался Маю. - Я думаю, он уже встретил такого, - невпопад вставил Эмиру, и гитарист, к удивлению Юджи, неожиданно заткнулся. Что Эмиру имел ввиду, Камиджо спрашивать не стал. Маю же он бы охотно подколол в ответ, но ничего остроумного на ум не пришло. Голова закружилась с новой силой, желудок скрутило, и по коже опять забегали табунами противные мурашки. По загадочному совпадению в тот же вечер после концерта в Йокогаме Юджи и написал лирику для новой песни, в которую вложил все свои чувства, всю боль и метания. Дав песне красивое французское название и перечитав то, что получилось, он сам едва ли не прослезился. "Je t'aime", как ему казалось, стала если не лучшим его творением, то уж точно самым честным и самым искренним. Решив не тянуть, Юджи принес текст на первую же репетицию после возвращения из тура, чтобы группа послушала и оценила. Он не надеялся, что Маю проникнется и поймет, кому песня адресована, и даже испытал странное мазохистское удовлетворение, когда его ожидания оправдались. - Ты меня любишь, ты меня не любишь… Слушай, ты вообще способен хоть раз в жизни написать что-то не сопливое? – в глазах Маю почему-то не было привычной насмешки, только недоумение. - Какая жизнь, такие и песни, - огрызнулся Камиджо и, чтобы не изменять себе, рванул к выходу, оглушительно хлопнув за собой дверью. В эту минуту он от души желал себе нового вдохновения и новых песен, потому что, воистину, такая жизнь становилась откровенно невыносимой. Если гора не идет к Магомеду, то Магомед идет к горе. Это Маю уяснил прочно, хотя так и не смог понять, на кой черт гора и Магомед сдались друг другу. Как не мог понять, сколько ни пытался, зачем ему сдалась нервная, самовлюбленная до усрачки и просто дурная Цапля. "Сегодня или никогда!" – говорил Маю себе чуть ли не каждый день, когда была очередная репетиция, концерт, запись или фотосессия. И каждый раз одним своим видом дурацкий Камиджо заставлял его активно тормозить и пугливо давать задний ход, вместо заготовленных слов в ход шла очередная грубость, издевка или что похуже. Смутно Маю догадывался, что любой нормальный человек на месте Юджи не стал бы такое терпеть и уже давно с треском выгнал, тем более, что найти парня на гитару в такую сверхпопулярную группу вообще не было проблемой. Но Юджи почему-то терпел. Терпел и огрызался в ответ, хотя попытки его с каждым разом становились все слабее и слабее. Будто их вокалист постепенно терял желание пикировать колкими фразами, либо у него не оставалось на это сил. Иногда Маю нарочно злил себя и доводил до трясучки, предаваясь размышлениям о том, с кем и как часто коротает вечера Камиджо, и именно это не позволяет ему остроумно реагировать на подколы. Но здравый смысл подсказывал, что в таком случае Цапля был бы доволен, как стадо слонов на водопое, а выражение лица утомленной Мадонны на его физиономии то и дело разбавлялось бы ехидством. Но ничего такого не было и в помине – чем дальше, тем больше выглядел Юджи откровенно несчастным. И тексты песен строчил соответствующие, иной раз их совершенно невозможно было читать. Сплошные душераздирающие козлиные песни. - Чего-о?!... – аж возмущенно встрепенулся он, когда Маю впервые позволил себе так обозвать их лирику. – Сам ты козел! И песни у тебя козлиные! - Дебил ты Юджи, книжки читать надо, - неожиданно для себя запальчиво фыркнул Маю, для верности легонько стукнув указательным пальцем вокалисту по лбу. – Жанр "трагедия" переводится как "козлиная песнь". Так вот, у тебя в последнее время какие-то сплошные трагедии, сам пиши музыку к своим соплям, а я пас. Камиджо в представлении Маю должен был на это что-нибудь фыркнуть, резко развернуться так, чтобы взлетел этот проклятый водопад сияющих белобрысых локонов, и резко бросить что-то вроде: "Ну и напишу, и даже получше, чем ты!" Но Камиджо в очередной раз промолчал, только посмотрел долгим нечитаемым взглядом, а потом опустил глаза и отошел. Маю в отчаянии хотелось надавать самому себе по морде. Это только раньше он думал, что чушь вроде "не есть и не спать" из-за любви придумана исключительно впечатлительными особами, любительницами дорам. На деле же в последнее время он сам спал из рук вон плохо, отчего стал еще более раздражительным, а есть и вовсе не хотелось, ввиду чего очередной концертный костюм к финалу тура висел на нем как на вешалке. - Негласное соревнование у вас что ли? – как-то поинтересовался Мачи, с аппетитом поглощая онигири в обеденный перерыв. – Что Юджи растворяется в воздухе, что ты. Хотя у тебя получается лучше. Если бы куда-нибудь можно было деться от излишне проницательного драммера, Маю бы с удовольствием делся, но в гримерке обитал Этот, а в курилке торчал Эмиру. Шляться же, как неприкаянный, по сцене, где техники собирают декорации, не хотелось. - Поеду в отпуск после финала, отдохну, позагораю, буду нормально есть и спать по двадцать часов, - заверил он Мачи, подумав, что это и в самом деле вроде неплохая идея. Но некстати мелькнувшая мысль, что в отпуске он не сможет видеть противного Юджи, задушила на корню желание прямо завтра взять билет куда-нибудь, хоть в Австралию. Казалось бы, как можно расстраиваться из-за того, что в твоей жизни какое-то время не будет маячить один придурок, который бесит так, что зубная боль по сравнению с этим кажется легким недомоганием? Но Маю расстраивался и сам себя за это ненавидел. "Эх, Цапля, Цапля. И как я докатился до тебя?" – думал он, из темного угла сцены наблюдая за расхаживающим туда-сюда Юджи в огромной синей шляпе. Эта шляпа прежде вызывала у Маю приступы безудержного хохота, он никогда не упускал возможности поиздеваться над вокалистом, а однажды даже нацепил на себя этот портновский шедевр и сделал почетный круг по коридорам лайвхауза, удирая от вопящего во всю глотку Камиджо. Теперь же с ужасом и отвращением к себе Маю констатировал, что шляпа, как ни крути, Юджи идет. Очень идет. Даже, можно сказать, едет. В последний год ему вообще начало казаться, что идет лидеру абсолютно все. И даже его капризный бабский характер по-своему очарователен, особенно когда Юджи получает, наконец, желаемое. В такие моменты его незамутненная радость настолько очевидна, что почти осязаема, а видеть настолько чистые эмоции Маю всегда было приятно. Камиджо, конечно, был двинутым на всю голову, но чего у него никогда нельзя было отнять, так это четкого понимания, чего он хочет. И пер он к своим желаниям напролом, как стальной самосвал, иной раз Маю даже трудно было соотнести настолько упорные амбиции с этим щуплым тельцем, укутанным в бархат, шелк и кружева, увенчанным сверху шляпой с огромными полями. Чтоб ему пусто было. "Сегодня или никогда!" – повторил себе Маю в стотысячный раз, решительным шагом направляясь к занозе всей своей жизни. Но заноза, будто почуяв, вдруг развернулся и поперся куда-то в совершенно противоположную сторону, болтая с новеньким техником. А может, звуковиком или костюмером, с затылка Маю не разобрал. Волна злости поднялась в его душе снова, ревя как буран в пустыне, и он дал ей выход, яростно запинав ногой куда-то под пандус с ударной установкой чехол от басухи Эмиру. Сам Эмиру на миг приподнял брови, созерцая такой акт вандализма, но продолжал выдавать ритмичное "трунь-трунь", отстраивая звук. - Да нарочно он это делает, - послышалось вдруг за спиной, и Маю обернулся. Позади него на ступеньках лестницы сидел Мачи. Выставив острые коленки, он уперся в них такими же острыми локтями, сложив ладони под подбородком. - Кто и что делает? – автоматически переспросил Маю, делая вид, что ему абсолютно по барабану, о чем вообще речь. Внутренне же он напрягся так, что звенеть мог, пожалуй, еще покруче чрезмерно натянутых сегодня гитарных струн. Мачи посмотрел на него с сочувствием, как на умственно-отсталого, который пытается собрать пирамидку, но запихивает все не туда и не с той стороны. - Возьми уже яйца в кулак и прижми к стенке, - посоветовал барабанщик, вставая. - Яйца к стенке прижать? Зачем? – недоуменно переспросил Маю, пока не сообразил, о чем речь. Мачи красноречиво возвел глаза к потолку, наблюдая, как крепят рампу. - Я прям не знаю, кто из вас круче тупит, - только и бросил он. Маю тоже не знал. Даже уже готов был и в самом деле собрать упомянутую часть себя в кулак, но дурацкое волнительное дрожание где-то в желудке портило весь настрой. "В конце концов, ну чего я боюсь? Цапля как цапля. Что он мне, врежет? Силенок не хватит. Разорется? Напугали ежа голым задом. Выгонит из группы? Да мне всегда, в общем-то, не сильно и хотелось". Думая все это, шагая к гримерке, Маю успокаивал себя, не позволяя размышлять о по-настоящему плохом варианте, потому что с Камиджо сталось бы и растеряться по-настоящему, сделав такие глаза, за которые он, Маю, мог бы, наверное, и убить кого-нибудь. Что такого особенного в глазах белобрысой дылды на копытах, гитарист сам не знал. Знал только, что ни у кого на свете больше нет таких глаз, а еще, кажется, он начинал думать строчками из песни какого-то европейского поющего педика, а это было совсем уж скверно. На пороге гримерки он топтался почему-то излишне долго, не столько потому, что волновался или ждал чего-то, сколько прислушиваясь – не донесется ли из-за двери чей-нибудь еще голос, не только Юджи. Но в гримерке царила тишина, пугающая и первозданная, на первый взгляд казалось, что там вообще никого нет. Решительно распахнув дверь, Маю ринулся в бой, жалея, что не прихватил с собой гитару. Помирать – так с музыкой. Камиджо стоял у вешалки с их костюмами, что-то там перебирая и бормоча шепотом себе под нос. Он резко обернулся, вскинув голову, но когда увидел всего лишь Маю, тут же заметно сник. - А, это ты… - буркнул он, отворачиваясь. "А ты, блин, кого ждал?!" – чуть было не гаркнул в ответ Маю, но в голове снова настойчиво раздался голос Мачи. Действительно, по крайней мере, одному из них уже давно стоило перестать так тупить. - Я хотел тебе сказать кое-что, когда буду пьян, - невпопад пробормотал Маю отнюдь не то, что собирался. - Но потом я напился и забыл, что хотел сказать. На лице Юджи отразилось вежливое недоумение. Шагнув ближе, Маю постоял и решил, что ворвался в зону его комфорта недостаточно, после чего сделал еще один шаг вперед. Камиджо попытался отступить назад, но ему было некуда. Маю шагнул снова. Юджи вжался спиной в кронштейн с костюмами, продвигаясь куда-то вбок. Так и топтались они, как два идиота, по квадратному метру пола. - Этот вальс пора заканчивать. Чего тебе надо? – скрестив защитным жестом руки на груди, поинтересовался Юджи, изо всех сил стараясь нахмуриться, но почему-то у него не получалось. Маю вдруг понял, что Этот никогда по-настоящему не строил в его адрес свои убийственно-злобные морды, а лишь делал неловкие попытки. Вот и теперь смотрел скорее недоверчиво, чем недовольно, и, чтобы отвлечься и не залипать, Маю стал смотреть на тщательно завитые пряди его волос. Было это огромной ошибкой, потому что еще с незапамятных времен, гораздо раньше, чем признаться самому себе в этом, Маю мечтал схватить эти патлы, намотать их на кулак и хорошенько дернуть Цаплю к себе. А потом, если не станет отбиваться и орать, можно будет поперебирать длиннющие пряди, запустив в них пальцы обеих рук сразу. - Маю? Ты оглох? – невежливо помахал у него перед лицом ладошкой с наманикюренными пальцами Камиджо. А дальше все случилось как-то само, будто Маю управлял роботом в игровом зале через джойстик "виртуальной реальности" – случался у него такой опыт однажды. Поймав Юджи за запястье, покрепче его сжав, он решительно потянул того к себе, успев мельком увидеть крайнее изумление в распахнутых глазах. Дабы не увидеть чего еще, Маю старательно зажмурился, как перед уколом под лопатку, другой рукой неловко сграбастал Камиджо за талию, отметив машинально, что Цапля и в самом деле почти не отличался от тощей девчонки. А в следующий миг неосторожно и с размаху уткнулся в его накрашенные губы своими, зачем-то в последний момент открыв глаза. Юджи слабо трепыхнулся, нечленораздельно зафырчав в сомнительный недо-поцелуй, и Маю решил, что вот сейчас он его оттолкнет и начнет визжать как припадочная истеричка. На всякий случай покрепче вцепившись в него, решительным напором прижав спиной к вешалке, Маю попытался заставить Камиджо открыть рот, но неожиданно понял, что заставлять и не нужно. Вскинув длинные руки, Юджи крепко обвил его за шею – так, будто хотел задушить в своих смертоносных объятиях, склонил голову чуть вбок, как сделала бы любая девица на его месте, и самозабвенно стал целовать в ответ. Хотя Маю сомневался, что его неловкие тычки в чужие губы своими заслуживали называться "поцелуями". Как ни странно, помада на проверку оказалась не липкой и не противной. Сладковатая даже на вкус, она вовсе не лежала пластом на губах Камиджо, как представлялось до этого. "Стойкая, наверное. А сверху блеск", - невпопад подумал Маю, чуть не расхохотавшись только от того, о чем думал в такой важный момент. Он стоял и целовал Цаплю. Цаплю-Камиджо, который его нервировал, над которым он, Маю, ржал до колик столько лет, считал абсолютно пустоголовой и к тому же стремной кикиморой. Но в глубине души никогда, абсолютно никогда, не оставался к нему равнодушен. Вешалка все же накренилась, поехала боком и с грохотом сложилась под грузом одежды, заставив Маю испуганно дернуться и отлепиться от Юджи. Именно в этот миг, когда он сжимал одной рукой тощее острое плечо, а другой – ткань костюма на его талии, его вдруг охватил страх. И даже не просто страх, а суеверный ужас, родившийся от одной только мысли, что Камиджо сейчас гаденько состроит довольную рожу и саркастично выдаст в его адрес что-нибудь вроде "Ну и кто из нас педик?". Маю честно собирался сказать что-то первым и даже открыл рот, но неожиданно его схватили за подбородок, заставляя поднять голову выше, и поцеловали снова – на сей раз с гораздо большим жаром. Девчонки так не умели. - Глаза закрой, а то я стесняюсь, - каким-то непостижимым образом умудрился мурлыкнуть Камиджо в поцелуй, обняв так сильно, что Маю слегка захрипел, послушно зажмурившись снова. Только тут до него дошло, что буквально все – от интонации до блеска в глазах – выдавало в Юджи уже ничем не сдерживаемое победное самодовольство. Это было даже хуже, чем если бы психованный раскричался как потерпевший. Чувствуя себя последним дураком, которого обвели вокруг пальца, Маю кое-как выпростал руку из удушающих объятий и все-таки сжал в кулаке выбеленные лохмы. Намотал, дернул от души, заставляя Камиджо отстраниться на пару сантиметров. - Ну и чего ты тут ликуешь, засранец? – прошипел он, оттягивая голову вокалиста назад, держа за волосы. - А что мне еще делать? – отвратительно-мило выдохнул тот ему в щеку, касаясь ее губами в своей дурацкой манере, и даже не возражая против грубого с собой обращения. Все полетело в тартарары со звоном и грохотом. Маю поднял взгляд, уставившись на Камиджо в упор, выпуская его волосы. - Дурная цапля. Смотришь на меня, как на говно. Юджи тоже в долгу не остался, и отцепляться даже не собирался. - Злобный ублюдок. Я так флиртую. Второй поцелуй вышел у них дольше и лучше. А третий еще лучше. А потом они перестали считать.