Волчий след

      Иногда я мечтаю о том, что все могло быть иначе.       Я разворачиваю в уме огромный белый лист и мысленно рисую образы людей, провожу воображаемые линии, меняя ход событий. Сплетаю нити судьбы так, чтобы исправить или не допустить ошибки. Крепко завязываю узелки между собой и теми, кого потеряла.       Мне нравится рассматривать этот лист, но страшно насколько все непредсказуемо. Если бы кто-то сказал одиннадцатилетней мне, что жизнь – это сплошной хаос, я бы вряд ли поверила. Ведь школьный автобус каждое утро приезжает ровно в семь, родители всегда выполняют свои обещания, а мороженное одинаково вкусное в любое время года.       Я свято верила: взрослые точно знают, что делают. У них наверняка есть инструкция на все случаи жизни, и мне тоже такую выдадут на день рождения. Не придется больше лгать о том, как сломался велосипед или куда подевались все конфеты после Хэллоуина. У меня будет волшебная книга, которая подскажет как получить желаемое честным путем.       Я думала, что у взрослых нет секретов, ведь они все делают правильно. Оказалось, они просто тщательнее берегут свои тайны.       В этом я точно преуспела. Приняла правила игры и стала взрослой, хоть и не тем путем, который рисовала в своем воображении.       Автобус медленно въезжает на станцию, начинает остановку. Я хватаю рюкзак, книжку и наушники с соседнего кресла и направляюсь к выходу. Очень жарко, солнце раскаливает асфальт и на мгновение ослепляет меня, но в этом городе я могла бы сориентироваться даже с закрытыми глазами. Я родилась и выросла здесь, поэтому все изменения, произошедшие за годы моей сознательной жизни, воспринимаются как что-то привычное. Мне знакомы эти улицы, парки и магазинчики. Входя в ресторан, открывшийся лишь пару лет назад, есть полное ощущение, что он был на этом месте всегда.       Наверно, это чувство можно сравнить с взрослением ребенка. Ты не видишь изменений в родном брате, как вдруг однажды утром из соседней комнаты выходит долговязый парнишка, но удивляешься разительным изменением в кузине из другого штата, которую видишь раз в несколько лет.       Я люблю свой город, хотя вряд ли смогла бы детально объяснить почему. Просто люблю и все. За вещи, которые имеют значение только для меня и которые замечаю только я. За счастливые воспоминания, за людей и ощущение того, как все здесь привычно.       Моя жизнь уже давно не беззаботная детская игра, но даже это не умаляет моей любви к родному городку.       От станции до моего дома – час пешком, но я хочу иметь больше времени в запасе. По пути сворачиваю в кофейню, где подрабатывает моя подруга из школы. Она встречает меня с улыбкой.       – Черный-пречерный кофе без молока, – угадывает Лиза. – До сих пор не понимаю, как люди пьют эту горечь. Мало в жизни страданий?       Она хихикает, выполняя заказ. Я запрыгиваю на высокий стул возле стойки и проверяют телефон. Ноль сообщений от мамы и несколько от брата. Видно, как его тон перетекает из злого в обеспокоенный.       Лиза ставит передо мной чашку и с пониманием кивает на телефон.       – Мама?       Качаю головой и отпиваю немного кофе. Привычные действия помогают справиться с нервозностью. В зале всего несколько посетителей: мужчина с книгой у окна и парочка ребят из школы, поэтому у нас есть время поговорить. Лиза опирается локтями на стойку и мурлычет:       – Итан заждался.       Мне становится немного стыдно при упоминании моего парня. Те несколько дней, что я отсутствовала в городе, я ему даже не писала. Уж слишком голова была занята другим, но я отношусь к этому спокойно. Итан знает мой характер, он сам на это подписался.       – Как вообще дела? – интересуюсь я, чтобы не выглядеть равнодушной.       – На последней тусовке Кайли Маршалл пыталась клеить Итана. Видимо, решила воспользоваться твоим отсутствием. Вот тупица! – Лиза говорит так, словно это нечто дико уморительное, и мне тоже становится смешно.       Ну, во-первых, потому что Кайли известная стерва, на которую Итан не взглянул бы даже не имея отношений. Во-вторых, у меня нет привычки ревновать. В конце концов, у нас с Итаном все началось с шутки, которая внезапно обернулась почти годом отношений.       – Итан вообще не догнал, чего она прицепилась. В итоге Ханна опрокинула на нее пиво, – заключает Лиза.       – И что, Кайли даже истерику не закатила?       – Ты же знаешь Ханну. Похлопала ресницами, подала салфетку, театрально извинялась, но намек Кайли поняла.       Я не сторонница таких методов, да и в целом стараюсь держаться подальше от девчачьих разборок, но в этот момент горжусь своими друзьями. Приятно знать, что тебе в любой момент прикроют спину, даже если ты об этом не просишь.       Мы болтаем еще какое-то время, я потягиваю остывающий кофе и совсем забываю о тревоге. Лиза готовит лимонад вошедшей миссис Ривз – моей соседке. Мы перекидываемся парой слов, пока ее маленький сын носится вокруг и заглядывает под столы в поисках сокровищ. Миссис Ривз вспоминает, что не вернула моему брату книжки, которые тот давал Дилану, и я заверяю ее, что это подарок. Уверена, Лукас и не рассчитывал, что четырехлетний ребенок вернет ему парочку старых детских комиксов.       – Дети – такое счастье, – неопределенным тоном говорит Лиза, через стеклянную дверь наблюдая, как Дилан швыряет конфеты в лобовое стекло машины Ривзов. Не совсем понимаю, она шутит или нет.       – Пожалуйста, не говори Ханне, что я дома, - прошу я, и она с пониманием кивает.       Данная просьба в объяснениях не нуждается. Если Ханна узнает о моем возвращении, уже через полчаса будет валяться на моей кровати, заставляя выслушивать обо всем, что я пропустила. По ее мнению, сплетни важны, даже если касаются чьей-то интрижки или пустяковой ссоры. Я пока не готова делать вид, что мне все это интересно.       – Спасибо. – Я оставляю на стойке пару долларов и выхожу.       После охлажденной кондиционерами кофейни воздух на улице кажется густым, но я все равно хочу пройтись пешком. Мне нужно побыть наедине с собой еще немного и разложить мысли по полочкам, пока встреча с мамой не нарушит мой покой. Не то, чтобы я боялась выговора, просто немного тяжело на душе.       Преодолевая знакомые улицы, я мысленно приветствую каждый дом, как старого друга. Воскресный отдых пригорода наполнен живым смехом, мирным лаем собак, плеском воды в бассейне, веселым криком детворы, играющей с поливалками или рассекающей на велосипедах. Это похоже на сборку пазла из мелких деталей. Полученная картинка такая привычная и умиротворяющая, ее постоянство напоминает о том, что мой мир прочен.       Наш район можно назвать зажиточным, сплошь и рядом признаки умеренного богатства, будто ненароком выглянувший «Ролекс» из рукава пиджака. Новенький сверкающий «мерседес» перед домом Ривзов, или ювелирно подстриженные розы миссис Грэм, немало оплачивающей услуги садовника. У каждого свое, что не давало поводов для чрезмерной зависти.       Когда я перехожу на свою улицу, солнце ныряет за деревья, моргнув последним лучиком и обещая блаженную ночную прохладу. Наша улица одна из немногих в Рэймонде, которая не оканчивается тупиком. За последними домами дорога ныряет в лес, где еще миль пятьдесят прорезает сосновый лес с зарослями папоротника. К Клинтон-роуд, как ручейки, стекаются дорожки от обособленных домов действительно богатых обитателей городка, благоразумно скрытых в глуши, подальше от глаз. Очередная попытка никого не раздражать роскошью, которую просто так не впихнешь между одинаковыми домами оживленных улиц.       Можно сказать, что жизнь здесь спокойная, размеренная и… скучная. Ежедневные маленькие ритуалы обычного пригорода: брошенные на газон газеты, мужья в костюмах и с портфелями в руках, отъезжающие на работу в центр, коврики для йоги, барбекю по субботам. Я заглядываю в окна домов. Интересно, за этими белыми заборчиками столько же проблем, сколько у нас?       Мое сердце замирает, стоит взглядом зацепиться за дом в самом конце. Нашу жизнь не назовешь роскошной: мама до сих пор выплачивает учебный кредит и никак не может закрыть все задолженности по счетам. Это, пожалуй, одна из немногих вещей, на которые я никогда не жалуюсь, ведь при таком раскладе она всегда занята работой, налогами или планированием, не успевая контролировать мою жизнь.       Мы с братом не получаем много денег на карманные расходы, но вряд ли когда-то чувствовали себя ущемленными. Дважды в год мама дает нам по пятьсот долларов на одежду, временами просит взять деньги из заначки на кухне и съездить за продуктами, периодически она рассказывает, как ведет домашнюю бухгалтерию. За это я маме очень благодарна. Мы знаем о реальной жизни больше, чем многие сверстники.       Я с тяжелым сердцем подхожу к дому и жалею, что не спросила у Лукаса, есть ли у мамы сегодня дежурство. Пересчитываю ступеньки крыльца, будто их количество могло измениться. Боязно заглядывать в окно, вдруг мама на кухне, но реальность еще хуже. Она распахивает дверь, едва я протягиваю руку. Мы несколько секунд ошарашенно смотрит друг на друга. Мама явно не ожидала, что увидит меня, просто выходила из дома.       Сердце ухает куда-то к ногам, но я стараюсь не подать виду. Нужно только выдержать этот момент.       Мама оживает первой, еле заметно качает головой и проходит мимо. Так, словно я не сбежала из дома три дня назад, а лишь вернулась от подруги по соседству.       Я не мешкаю и быстро ныряю в дом, вдруг она захочет что-то сказать. Кровь неистово шумит в ушах, но все равно слышу, как шины маминого «опеля» катят по подъездной дорожке. С облегчением выдыхаю, машинально снимаю с плеча рюкзак, но забываю, что делать. Будто зашла в чужой дом, а не свой.       Впрочем, нечему удивляться. Мама никогда не ругается, не повышает голос, не помню, чтобы я хоть раз в жизни слышала ее крик. Оттого ее просьбы и безэмоциональные реакции воспринимаются страшнее. Иногда мне кажется, лучше бы она кричала на нас, чем демонстрировала холодное разочарование.       Только спустя несколько минут удается сбросить оцепенение. Отношу рюкзак в спальню и стучусь к Лукасу. Безрезультатно, хотя я слышу щелканье клавиатуры. Снова врубил звук на максимум в наушниках! Я легонько толкаю дверь, в узком просвете вижу, что брат перед компьютером, опять воюет с какими-то нарисованными монстрами. Неоновая лента, опоясывающая край стола, переливается безумными цветами, разрисовывая стены. Это настолько привычная картина, что невозможно сдержать улыбку.       – Лукас! – Я повышаю голос, чтобы привлечь внимание.       Он оборачивается, спуская наушники, и темные кудри падают на лоб. Сосредоточенность на лице брата сменяется злорадным прищуром.       – Явилась, – бормочет он с улыбкой.       Лукас-то уж точно рад меня видеть, в этом я могу не сомневаться. У нас нормальные отношения, даже можно сказать хорошие. Тяжелое детство заставило нас во многом быть соратниками, поэтому мы уживаемся мирно, если только дело не касается общей ванной.       – Ты столько мне писал. Можно подумать, что соскучился, – ехидно шучу я, занимая кресло возле стола.       – Держи карман шире. – Лукас возвращается к игре, оставив одно ухо без наушника. – Маму видела? Она какая-то нервная в последнее время. Хотела поговорить, с нами обоими.       От его слов у меня по рукам пробегают неприятные мурашки. Если мама хочет поговорить, значит дело серьезное. Мысленно перебираю возможные причины, но подходящей нет. Это могло бы касаться моего побега, но мама не высказала ни единого замечания ни в прошлом году, ни в позапрошлом. С чего вдруг начала бы поучать меня сейчас.       Не могу даже приблизительно догадаться, о чем пойдет речь. Мы были паиньками все лето, прямо-таки мечта любой мамы подростков. В конце концов пожимаю плечами.       – Может что в больнице, – предполагаю, но сама не очень верю. Она уже давно не обсуждала с нами работу.       Явно Лукас тоже недоумевает, но по большому счету ему все равно.       – Где была? – интересуется он.       – В Такоме и Сиэтле.       – Ого! – Брат искренне поражен. – Какие у тебя там могут быть друзья?       Вопрос риторический, а я все равно чувствую себя загнанной в угол, ведь соврала Лукасу, что живу у подруги. В момент неловкости хватаю со стола пачку мармеладок и набиваю рот, чтобы не придумывать очередную ложь. Легкая, как бабочка, мысль трепещет крылышками: может стоит рассказать брату правду? Но я отмахиваюсь. Еще потащится за мной в следующий раз, а мне лишнее внимание ни к чему.       К счастью, у нас с Лукасом есть замечательная общая черта – ненавязчивость. Он знает, что я рассказываю ровно столько, сколько хочу, о большем спрашивать бесполезно. Нависает тишина, я откладываю конфеты и украдкой смотрю на профиль брата.       Наша разница в возрасте составляет всего полтора года. В прошлом месяце Лукасу исполнилось шестнадцать. Никаких пышных торжеств, мы просто съездили в ресторан с Ваетами, а после Лукас снова забился в свою комнату.       Я вспоминаю детство, полное совместных игр и шалостей. Тогда мы были неразлучны с двойняшками Ваетов – Итаном и Ханной, но в определенный момент эти полтора года напомнили о себе и Лукас отстранился. Он выстроил целую крепость из комиксов и видеоигр, спортивные интересы Итана шли вразрез, а с повзрослевшими девчонками дружить стало невозможно.       В то время я посчитала это закономерным, но все чаще испытываю грусть, наблюдая за братом. Этим летом мы стали звать его на вечеринки и каждый раз получали отказ. Лукас предпочитал свою пыльную неоновую берлогу шумным посиделкам у кого-то на заднем дворе. Меня это и радует, и удручает. С одной стороны, он не ввяжется в неприятности, а с другой, нет уверенности в том, что у него вообще есть друзья, хоть он и производит впечатление человека, которого это не сильно беспокоит.       Со стороны Лукас может показаться робким тихоней. Он из той категории людей, кто уходит с головой в свои увлечения, отрезанный от мира. Знаю, что иногда на уроках он вводит учителей в ступор своими размышлениями, а одноклассники считают его странным. Но вряд ли кто-то осмеливается его задирать, побаиваясь Итана. И, наверно, в какой-то степени меня.       Я так долго смотрю на брата невидящим взглядом и плаваю в своим мыслях, что звук подъезжающей к дому машины оказывается полной неожиданность. Лукас в недоумении оборачивается, но я уже вскочила и выглядываю в окно.       – Мама вернулась, – удивленно сообщаю я, наблюдая, как гаснут фары.       Уже стемнело, но мамин «опель» узнается безошибочно. Мое сердце начинает стучать где-то в горле. Мы застываем: я у окна, Лукас в рабочем кресле, – словно в ожидании землетрясения. Внизу скрипит входная дверь, каблуки маминых туфель стучат на лестнице, и вот ее лицо появляется в дверном проеме.       – Спуститесь в гостиную. Я привезла ужин, – коротко говорит она и спешно уходит, оставляя запах духов вперемешку с дезинфицирующим средством. Иногда мне кажется, что она впитала кожей запах больницы.       Мы медлим секунд десять, прежде чем выйти. По выражению лица Лукаса понимаю, что он тоже озадачен. Никто из нас не рассчитывал на возвращение мамы, я уповала на горячий душ и спокойный вечер с книжкой, чтобы перевести дух. Но реальность дает пощечину, и я слегка нервничаю, пока иду за братом.       Внизу мама достает коробки из бумажного пакета с названием китайского ресторана. Уже странно, учитывая, как яростно она запрещает есть в гостиной. Пытаюсь определить ее настроение, но мамино лицо по обыкновению непроницаемо, хотя и без того понятно – назревает разговор.       С опаской занимаю ближайшее кресло, Лукас садится рядом, и я чувствую, как между нами и мамой вырастает невидимая оборонительная стена. Закончив с пакетом, мама опускается в кресло напротив и устало сбрасывает туфли, кивком предлагая начать. Я осторожно беру коробку с лапшой, так словно она может взорваться у меня в руке, не отводя глаз от матери.       Голодный Лукас набрасывается на еду и спокойно спрашивает:       – В чем дело?       На контрасте с ним я наверно выгляжу, как психопатка. Беру палочки, но руки не слушаются. Обычно меня сложно испугать или взволновать, я умею держать себя в руках, в этом мы с мамой похожи. За долгие годы совместной жизни мы изучили привычки друг друга, определили тактики и стратегии «противника». Я принимаю как должное мамину отрешенность, а она знает на что я могу ответить непослушанием, и смирились с этим. Поэтому любое отклонение вызывает тревогу. Внезапное желание поговорить – точно отклонение от нормы.       – Есть новости, – в итоге говорит мама.       Ее голос лишь слегка меняется в конце, а по моей спине уже скользит холодок. Приятный разговор так не начинается, и я бросаю всяческие попытки достать палочки из упаковки. За доли секунды в голове проносятся самые безумные предположения о том, что она может сказать.       – Я… кхм... я бы хотела вас кое с кем познакомить, – уклончиво произносит мама, запуская пальцы в волосы, чем единственным выдает свое смущение.       Одно блаженное мгновение непонимания, и смысл сказанного проясняется. Я чувствую, как холод просачивается сквозь кожу и заполняет грудь. Ощущение, будто посреди комнаты разверзлась бездна, затягивающая меня куда-то глубоко в недра земли. Прямо в ад.       От всей души надеюсь, что неправильно поняла, а мама замолкает и никак не проясняет ситуацию. Взглядом ищу поддержки у Лукаса, но брат тоже обескуражен. В глубокой тишине замечаю, как громко и резко тикаю часы на стене, меня подмывает вскочить и швырнуть их в окно. Этот звук, словно обратный отсчет до взрыва. Очень даже может быть, что этим взрывом буду я сама.       Меня переполняет гнев, но я вынуждаю себя рассуждать здраво. Не то, чтобы я искренне верила, что мама вечно будет хранить верность отцовской памяти. Я в принципе никогда об этом не задумывалась. С другой стороны, мы не знаем всей правды, обстоятельства его исчезновения все еще туманны, и пока нет никаких подтверждений самого ужасного, я продолжала надеяться. Новость – так и не произнесенная вслух – воспринимается, как настоящее предательство. К гневу примешивается обида, хотя, должна признать, даже мне она кажется детской.       Лукас справляется с потрясением раньше меня. Он коротко прокашливается, но его голос все равно звучит выше, чем обычно.       – Это… неожиданно, – говорит он, и я с болью понимаю, насколько разные у нас реакции. Он удивлен и растерян.       Щиплет глаза, хотя не по мне чуть что ударяться в слезы. Так унизительно осознавать, насколько легко маме удалось меня шокировать, и я злюсь на себя до кучи. Эмоции переплетаются в сумбурный пульсирующий клубок, мешают ровно дышать.       – Знаю, – тихо отвечает мама, будто и сама поражена тем, что говорит. Разговор и ей в тягость, но я не способна посочувствовать.       – Нам так обязательно с ним знакомиться? – в отчаянии спрашиваю я.       Я не поспеваю за собственными мыслями, и уже готова на любой компромисс, только бы иметь возможность делать вид, что ничего не изменилось.       Мама опускает взгляд на свои руки – мельком, невольно, – но я замечаю. Горло сжимается, все гораздо хуже. Я уже не могу бороться с дрожью и негодованием. Понимаю: еще немного и хлынут слезы, поэтому бесцельно вскакиваю с кресла, но убежать молча – совсем ребячество.       В мыслях такой хаос, что я бросаю самое нелепое из всех возможных оскорблений:       – Ты замуж собралась? В твоем-то возрасте?!       Я запоздало слышу, как срывается мой голос. Мельком думаю о том, какую глупость сморозила, хоть мама и остается невозмутимой. Это нечестно! Она подготовилась к разговору, выбрала подходящий для себя момент, вывалив на нас, совершенно потрясенных, всё разом.       Лукас безжалостно тормозит. Он переводит стеклянный взгляд с меня на маму и только потом озаряется. Озаряется и сразу киснет, не понимая, как вообще реагировать. Открывает и закрывает рот, не находя слов.       – Это глупо… – начинает мама и тоже осекается.       Все происходящее кажется нереальным, так и тянет расхохотаться. Крошечная часть меня надеется, что гостиная вот-вот развалится на части, и я проснусь в своей постели, задыхаясь от кошмара. Однако я так сильно сжимаю кулаки, что боль под ногтями подсказывает: это все взаправду.       – Я не жду ответа прямо сейчас. Знаю, это внезапно, – оправдывается мама, хотя получается фальшиво. Не уверена, что ее так уж заботят наши чувства.       Я вскипаю до предела. Ее равнодушный взгляд, прямая спина и каменная невозмутимость порождают во мне что-то безумное. Хочется встряхнуть маму, вызвать хоть какие-то эмоции. Боюсь, если и дальше буду на нее смотреть, реально могу вытворить что-то такое, поэтому взлетаю по лестнице раньше, чем она успевает меня остановить.       Дверь спальни хлопает слишком громко, хотя я не собиралась. Начинаю бесцельно метаться по темной комнате в поисках неизвестно чего. В глазах застывают слезы, сердце грохочет в каждой клеточке тела, и я взбираюсь на кровать, так и не включив свет.       Чувствую себя загнанной в клетку, и тени по углам комнаты только усиливаю ощущение удушья. Я стою на коленях в кровати, понимаю, как все это глупо, насколько моя реакция дикая и чрезмерная, но ничего не могу с собой поделать. Образ мамы не исчезает даже когда я закрываю глаза, будто его выжгли на моей сетчатке. Хватаюсь за стену и приказываю себя дышать ровно, отсчитывая секунды одними губами.       Раз, два, три. Выдох.       Я потрясена вдвойне: новостью и тем ужасом, что разбушевался внутри меня. Пытаюсь сконцентрироваться на ощущениях под пальцами, стена холодная и шершавая. Реальная, в отличие от картинок, наводнивших голову. Они обступают меня со всех сторон так плотно, что хочется закричать.       Отрешенная мама, расплывчатый профиль отца, кто-то незнакомый, полупрозрачный, но устрашающий.       «Стена, Джейн! Стена!» – напоминаю себе и оборачиваю поток мыслей в эту сторону.       Держу руку, пока сердцебиение не приходит в норму. После шквала эмоций чувствую себя опустошенной, тело будто звенит, и я сползаю под одеяло в заведомо безуспешной попытке скрыться от самой себя.       Мне страшно, стыдно и больно.       В доме до жути тихо, я не слышала, чтобы Лукас возвращался к себе. Без понятия сколько прошло времени, не хочется выглядывать и смотреть на часы. Накрываюсь с головой, хотя в спальне жарко. Очень скоро становится душно, но что-то прохладное касается глаз, скользит по щеке.       Милый Господи, только бы это был сон. Пожалуйста, пусть этот кошмар закончится.