И засыпая на твоем плече...

Перелет в Нью-Йорк стал еще более тяжелым, чем все могли предположить. Уговоры доктора Спейта оставить Дженсена еще хотя бы на неделю не увенчались успехом после заявления Маннерса, что он способен перенести этот полет. Месяца вполне хватило, чтобы Дженсен восстановился ровно настолько, насколько было возможно для возвращения домой. После того вечера в палате они не поднимали тему транквилизаторов или того, что узнал Джаред. Дженсен, в свою очередь, упорно отмалчивался. Спать без снотворного он по-прежнему не мог. К кошмарам добавилось чувство вины, по габаритам сравнимое разве что с вселенной. Во время пребывания в Дэнпасаре ко всем прочим проблемам с сердцем добавилась ломка. Как Дженсен все это пережил и перетерпел, Джаред да и Майк с Дэннил представляли очень смутно. Смотреть на него в таком состоянии было невыносимо, когда каждую мышцу выкручивало от неимоверной боли, а самого Дженсена буквально подкидывало на больничной кровати, любой препарат даже в малых дозах который в подобных случаях снимает симптоматику, был ему категорически запрещен. Антидоты не действовали. Одно лечение накладывалось на другое, Дженсен молча терпел, не выдавая своего отчаяния, и тихо скулил в подушку, боясь, видимо, закричав, испугать и без того неуравновешенного Падалеки, который носился по больнице в поисках медсестер и врача, только Дженсену становилось все хуже. Ситуацию усложняло и присутствие Уэллинга. Ни уговоры Дэннил, ни просьбы Майка, ни даже угрозы Джареда не подействовали, он отказался покинуть Бали, не имея твердой уверенности в безопасности Эклза. Он как тень каждое утро появлялся на… пороге палаты, рискуя в один прекрасный момент просто лишиться пары-тройки зубов. Но неизменное присутствие друзей останавливало Джареда от соблазна подпортить красивую улыбку Тома. Он где-то даже начинал испытывать к этому парню что-то отдаленно похожее на жалость. В конце концов, Уэллинг не виноват, что они двое никак не могли разобраться сами с собой и друг с другом. Но взгляды, которыми Том то и дело одаривал Джареда, мгновенно подавляли эти никчемные, жалостливые порывы. Плюнув на собственнические инстинкты, Джаред сосредоточился на Дженсене. Не отходя от него более чем на полчаса — поесть, принять душ и вздремнуть. По большей части он спал в неудобном больничном кресле в палате, наутро тело ныло, голова нещадно болела, но менять что-либо Джаред не собирался, ему казалось — стоит куда-то отлучиться, пусть даже на пару часов, обязательно случится что-нибудь еще. По прошествии месяца, когда наконец-то Дженсен мог самостоятельно передвигаться, не хватаясь за грудь и не переводя дыхание каждые три минуты, они решились ехать в Нью-Йорк. Отдельной жилплощадью Дженсен не обладал, и снова вездесущая Дэннил услужливо выделила им гостевую комнату. Каждая ночь превращалась в бесконечный поток ссор и ругательств, Дженсен упорно не желал понимать, зачем Джаред все это терпит, и старался выгнать того спать на диван в гостиную. Или того лучше — выдвинул предложение снять тому отдельную квартиру. Терпение Джареда лопнуло. Дженсен так старательно отталкивал его снова и снова, что он однажды просто взорвался. Благо ни Дэннил, ни Майка в квартире не было. Еще одного такого скандала они бы молча не вынесли. Хватало и того, что эти двое терпели ночные вскрики Эклза, его шатание по дому и неизменное плохое настроение в сопровождении кислого выражения лица. — Ты, блядь, думаешь, что несешь вообще?! — прозвучало в один из новых приступов благородства Дженсена, которое проявлялось в попытках самоустраниться из жизни Джареда путем уговоров начать нормальную жизнь, а не влачить сосуществование рядом с психически неуравновешенным наркоманом — инвалидом. — Для тебя имеет значение хоть что-то из того, что я говорю? Дженсен, ты себя слышишь? — орал Джаред на сидящего на диване Дженсена. — Джаред. Я вижу, что тебе тяжело… — начал снова свою песню Дженсен, чем еще больше возвел Джареда в степень. — Тяжело? Да мне было бы гораздо легче, если бы ты прекратил так рьяно доказывать и мне, и себе, в сотый раз наступая на любимые грабли, что нам так будет лучше! — Но ведь возможно и будет… — не отступал Эклз. — Тебе мало того, что уже случилось в последний раз, когда мы решили, что так будет лучше?! Да каждый гребаный раз, когда мы расходимся в разные стороны, я, блядь, по полгода вспоминаю, как это не забывать дышать по утрам, когда просыпаюсь в пустой постели! — выпалил он и замолк. — Джаред… — Дженсен беспомощно смотрел на него, силясь понять, неужели его чувство жалости так велико, что он не замечает очевидного? Он перестал быть собой, в нем нет былой энергии, за три месяца совместного проживания они ни разу не занимались сексом, и только потому, что Джаред откладывал, боясь причинить боль или ухудшить состояние Дженсена. Он носился с ним как с хрустальной вазой, и от этой сахарной заботы хотелось выть волком. Она скорее выражала сочувствие, нежели хоть какое-то подобие любви. Или же он просто не хотел. Но об этом Дженсен вообще старался не думать, загоняя свои страхи в дальний угол сознания. — Какого хрена тогда ты держишь меня на расстоянии?! — вдруг, вскочив с дивана, вспылил Дженсен. — Если ты меня трахнешь, я не развалюсь! И уж точно не сдохну под тобой! Лучше прямо скажи, ты меня не хочешь — такого не хочешь, — Эклз потух, его минутный порыв бабской истерики иссяк. Стало стыдно за свой выпад, да, собственно, скорее перед собой, он сказал вслух о том, в чем боялся признаться в мыслях самому себе. Он, тяжело вздохнув, вновь опустился на диван. Джаред застыл. Вот, оказывается, в чем дело. Грудь сдавило тисками, чувство собственной ограниченности впивалось в мозг. Дженсен чувствовал себя ненужной обузой. Своей чрезмерной осторожностью Джаред только все испортил. Его страх за любимого человека кое-как помогал справляться с безумными порывами, которые рвали его тело каждую ночь — зацеловать, принять, дать. Он просыпался в мокрых трусах и, отодвигаясь от лежавшего рядом парня, просто старался взять себя в руки. Каких усилий ему стоило это воздержание, находясь в непосредственной близости с самым желанным для него парнем, знал, наверное, только он сам. Джаред чуть не рассмеялся от собственной тупости. — Ты подумал, что я тебя не хочу? — переспросил он. — А что еще я могу думать? — хмуро отозвался Дженсен, уставившись в пол. В этот момент он был похож на надувшегося обиженного ребенка. Джаред присел на подлокотник дивана, провел пальцами по щеке Дженсена. — Харрис права, мы непроходимые идиоты. Причем оба, — он все же рассмеялся и, упав головой на колени Дженсена, схватил его руку, прижав к собственному паху. — Вот с этим я хожу уже три месяца, — произнес он, когда глаза Дженсена неожиданно распахнулись, почувствовав в штанах Падалеки просто каменный стояк. — И такое случается, только когда я рядом с тобой, — прошептал он и, приподнявшись, поцеловал Дженсена в губы, нежно, ласково проводя кончиком языка по верхней губе. — Джаред… — как-то совсем хрипло отозвался Эклз на эту ласку и, повалив Джареда на диван, впился в его рот голодным, страстным поцелуем без всякого намека на нежность и осторожность. Он сминал его губы, лаская языком изнутри, прикусывая и тут же зализывая место укуса. Оторвавшись от сладкого рта, Джаред заглянул в потемневшие глаза Дженсена и улыбнулся. — Я хочу тебя всегда и везде. Только тебя, — тихо сказал он с придыханием и снова коснулся его рта своими губами. У Дженсена сорвало тормоза — Джаред сказал это настолько искренне, что не верить ему стало просто невозможно. Он хотел, действительно хотел только его, как Дженсен мог забыть о долгих годах воздержания, когда его не было рядом. Как он мог хоть на минуту усомниться в том, что парень, в данный момент лежавший под ним и так отчаянно отдававший всего себя, может просто из банальной жалости оставаться рядом. И он понял, нет ничего более правильного, чем быть вместе с этим человеком, пусть больно и тяжело прорываясь друг к другу через ворох многолетних обид и предательств, воспоминаний и лжи, прощая и забывая, но только с ним. Так и не разрывая объятий, они переместились в спальню и упали на расстеленную кровать. — Я люблю тебя, — выдохнул Джаред ему в шею, проводя языком за ухом, обдав кожу горячим дыханием. — Верю, — ответил Дженсен, прижимаясь к нему. Дженсен выгнулся и обнял его за плечи. Они целовались, вжимались друг в друга телами, катаясь по кровати, то уступая, то перехватывая инициативу. — Люблю тебя, — выдохнул Дженсен. — О боже, как мне тебя не хватало, — в его голосе было все: любовь, нежность, страсть. Он растворялся в том, кого любил и больше не боялся. Он открылся, здесь, сейчас, навсегда впитывая, врастая в Джареда. Снова. Отбрасывая все, что было, принимая все, что будет. Наслаждаясь тем, что есть. — Верю, — вторя Дженсену, отозвался Джаред. Это не было простым сексом, это стало большим, они заново ковали цепи, когда-то так крепко связавшие их, они врастали друг в друга, полностью отдаваясь, захлебываясь в потоке удовольствия и ощущения полного и безграничного счастья. Каждый стон отдавался в душе, каждый толчок заполнял тело и сознание, поцелуи нежные и требовательные одновременно, хаотичные движения рук на теле — все это было тем, чем должно было быть, и так, как бывает только у обреченно любящих людей — идеально… Тяжело дыша, они приходили в себя, пытаясь удержать эту истому в себе как можно дольше. — Я тебя не отпущу. Никогда и ни за что, просто знай и верь в это, — неожиданно произнес Джаред поглаживая пальцами волосы Дженсена. — Я не уйду. Больше — нет, — он поднял голову и посмотрел на Джареда. — Ты мой, Дженсен, это не изменить ничему и никому. И нам, по-видимому, просто придется смириться. Это глупо и сентиментально, но по-другому нам с тобой нельзя. Не получается. Дженсен молчал, он прекрасно понимал, что в тот момент, когда годы назад впервые увидел Джареда на пороге его дома, пропал окончательно и бесповоротно. Это чувство, с которым возможно бороться, но невозможно победить. Оно внутри, оно в тебе, и искоренить его можно, только попрощавшись с жизнью. Чем Дженсен долго и упорно занимался многие годы — убивал любовь, а вместе с ней и самого себя. Не сознательно, лишь заглушая боль, он превращался в подобие человека. — Зачем ты пил эти таблетки? — тихо произнес Падалеки. — Я не мог спать. Совершенно, и если с тобой мне снились… — Эклз вздохнул. Грудь сдавило болью. Может, когда-нибудь он найдет в себе силы навсегда избавиться от этих гнетущих снов. Но говорить о них и вспоминать все с начала он просто не мог. — Я просто не мог спать. Может, из-за кокса, может, без тебя… — он замолчал. — Ты думаешь, если я уйду на диван, тебе станет легче? — Нет. С тобой я хотя бы могу заснуть, — грустно улыбнулся Дженсен. — И… — И… что? — заметив долгую паузу, переспросил Джаред. — И засыпая на твоем плече, я не рискую не проснуться, — глядя Джареду прямо в глаза, ответил Дженсен. — А все остальное — это лишь страхи и сны, с этим можно жить. И Джаред понял, как бы там ни было, только с ним Дженсен может расслабиться полностью. Доверяя свою жизнь, не боясь навсегда погрязнуть в ночных кошмарах и в страхе утром не открыть глаза. Дженсен теснее прижался к нему и зарылся носом в шею. Он сказал все, что оставалось внутри так долго, открыл свое сердце, окончательно смиряясь с мыслью, что прошлого не изменить и нужно двигаться дальше. Уже вдвоем. Не разрывая и не пытаясь разрушить то, что им дано откуда-то свыше. Самое сильное и самое страшное чувство — зависимость друг от друга. С этой болезнью можно жить. — Еще… — выдохнул Дженсен в рот Джареду, едва касаясь его губами. — Люблю… — сразу же ответил тот и прижался к его губам. Два месяца спустя. Дженсен не знал, стоит ли говорить Джареду о том, что намеревался сделать. Их отношения были на пике, и нарушать такую внезапно выстроенную гармонию не хотелось. Он утешал себя мыслью, что Джаред не рассказал ему, видимо, не желая бередить едва затянувшиеся старые раны, что хранил два года флешку, украденную из кабинета Антонио, на которой хранилась полная информация о деятельности, доходах, скрытых счетах с многомиллионными капиталами, оружейных складах и всех помощниках клана. Отдав ее Кристине и таким образом узнав еще один не самый лицеприятный факт из биографии Дженсена, он забыл предупредить жадную до денег семью Сабато-Россети, что сообщил полиции о женщине, забиравшей важную и интересную информацию из камеры хранения на Восточном вокзале. То, что там обнаружится еще и триста грамм чистого колумбийского героина, Кристина конечно не знала. Ее арест прогремел на весь Нью-Йорк. Богатая красивая женщина в расцвете лет стала жертвой собственной жадности. Джаред хорошо помнил, какой ценой избавил их Сабато-старший от преследований своего сына, и пусть сделал он это скорее исходя из собственных принципов, он спас, возможно, не одну жизнь; позволить Кристине так подставить его он не мог. Краем уха, от старых знакомых и от отца, он узнал, когда жил в Техасе, что старший Сабато полностью отошел от дел после похорон. Он переехал в Париж, и там его след обрывался. Этот человек, может, и не заслужил тихой спокойной старости, но и не от руки такого создания как Россети ему погибать. Он достаточно наказан за свои ошибки. Одиночеством и болью, которую уже не вытравить ничем. Дженсен лишь недовольно хмыкнул, увидев это в новостях, и покосился на Джареда. Похоже, не осталось никого, кто мог бы хоть как-то помешать им наконец-то просто жить. Но оставалось одно «но». И это ело Эклза изнутри. Дэннил недоумевала его порывам, и объяснения вроде «Я должен» не действовали на нее ровным счетом никак. Она категорически отказывалась понимать, зачем Дженсену встречаться с Томом. И о каком долге идет речь. В ее глазах Уэллинг был и оставался добровольной жертвой обстоятельств и заложником собственных иллюзий. По возвращении с Бали он не давал о себе знать. Майк отмалчивался, не заикаясь о нем. Работая вместе, он конечно же знал, что и как происходит в жизни друга, и Дэннил была уверена, что именно он и передал просьбу Тома о встрече Дженсену. — Я просто прошу тебя мне помочь, — в сотый раз пытался убедить Дженсен. — Я не стану сообщником в таком деле, это просто глупо. И бессмысленно, — стояла на своем Дэннил. — Дэннил, я обязан с ним объясниться. Он не заслужил такого отношения, нас многое связывало, я не могу просто молча вычеркнуть его из своей жизни, даже не попрощавшись, — Дженсен опустил глаза. — Иди. Я не против, — раздался голос за спиной. Джаред стоял, подпирая плечом косяк двери в кухню. На его лице не было ни злости, ни удивления. Только сосредоточенность. Дженсен замер. Что, черт возьми, он сделал в этой жизни, чтобы заслужить право находиться рядом с этим человеком? Порой ему казалось: Падалеки если не святой, то, возможно, его просто уронили на голову в детстве. Он с такой легкостью снова и снова прощал Дженсена, что, казалось, запасов его терпения хватит еще на две жизни. — Джаред… я… хотел сказать, — замялся Дженсен, глядя ему в глаза. — Нет. Не хотел, — отрезал Джаред. — А должен был. Неужели ты думаешь, я запер бы тебя в квартире? Как бы мне неприятно ни было, но я понимаю Уэллинга. И тебя. Вам стоит поговорить, иначе это грозит еще одним сумасшедшим в нашей тесной компании, ты должен поставить точку, — Джаред невесело усмехнулся и прошел в кухню. — Дженсен, я люблю тебя и верю тебе, — он поцеловал его в губы, нежно, едва касаясь. — Иди уже, а то я могу и передумать. — Спасибо, — тихо отозвался Эклз и встал. Дэннил, молча наблюдавшая эту сцену, только выдохнула и громко и твердо заключила: — Вы оба непроходимые придурки. Падалеки, я требую развода, — и, улыбнувшись, обнимая Дженсена за пояс, тихо проговорила ему на ухо: — И свадьбы.

***

Том стоял, оперевшись на перила старого причала в южных доках, места, где он любил гулять с Дженсеном, и вспоминал. Многое прошло мимо него в жизни, но самое главное и дорогое, побывав в ней, так и не удержалось. Смех Дженсена по утрам в те редкие минуты, когда он был близок к ощущению счастья рядом с Томом, его улыбку, светящуюся и открытую, когда он увидел подаренный Уэллингом «BMW» в колледже. Страхи и неуверенность при появлении Падалеки. Все это было, и было с ними. И, наверное, оно того стоило. Таких сильных и душераздирающих эмоций Том не испытывал ни с кем и никогда. Это чувство останется с ним. Память останется в нем. Это не сможет отобрать у него даже Джаред Падалеки. Погрузившись в собственные размышления, он не услышал шагов позади. Причал был пуст, на улице было промозгло. — Привет. Такой родной и глубокий голос. Том обернулся и встретил неуверенный взгляд зеленых глаз. — Привет Дженни, — тихо отозвался Том. Они стояли, глядя друг на друга, не зная, что сказать, все было сказано раньше, тогда, когда Дженсен пошел в дом Сабато в поисках Падалеки, тогда, когда сжимал его ладонь, давясь слезами у его больничной койки. Тогда, когда, не сказав ни слова, уехал на остров. — Я… — начал Дженсен, но Том его перебил. — Не надо Дженни, — улыбнувшись, перебил Уэллинг. Он коснулся его лица замерзшими пальцами и повернул голову к океану. — Я возвращаюсь в Сан-Фернандо. Хотел попрощаться. Дженсен молчал. Так, наверное, будет лучше. Для всех. И для самого Тома в первую очередь. Боль, которая сквозила в его голосе и глазах, разрывала душу чувством вины. Вины за то, что он так и не сумел ответить, полюбить. Вины за ложную, подпитываемую годами надежду. — Скоро? — сглотнув спросил Дженсен. — Завтра, — тихо ответил Уэллинг и снова посмотрел на Дженсена. Он старался запомнить каждую черточку лица, выражение глаз, четкий контур губ… — Я не виню тебя, никогда не винил. И знаешь, если что, мой дом всегда открыт для тебя, Дженни, как и мое сердце. Дженсен постарался улыбнуться, но вышло плохо, и уголки губ только слабо дернулись вверх. — Мы оба виноваты, — отозвался Дженсен. — Просто так получилось. Но я буду тебя помнить, Томми. Всегда. Том неожиданно потянулся к нему. Он наклонил голову и, едва касаясь губами, скользнул по его приоткрытому рту. Дженсен положил пальцы ему на губы. — Не надо. Я не могу, прости… — виновато и обреченно выдохнул он. — Не извиняйся, — Том стряхнул с себя остатки оцепенения и выпрямился. — Но попытаться стоило? Так ведь? — он широко улыбнулся и похлопал Дженсена по плечу. — Береги себя. — Прощай, Том, — этими словами Дженсен Эклз окончательно ставил точку в своем прошлом. Он понял, почему Джаред его отпустил сюда. Он должен был разорвать все нити, которые еще держали его где-то там, не давая окончательно отпустить себя и идти вперед. Дженсен чувствовал, как становится легко и свободно дышать. Слезы не застилали глаза, боль не давила на грудь, и пусть многое еще оставалось под вопросом, это только издержки; будущее — теперь оно у него было. Оно было у них с Джаредом. Неизвестное, манящее и хотелось верить — светлое. Они это заслужили.