7 Фотографий

Мне кажется, я схожу с ума. Должно быть, так оно и есть. Ибо только этим я могу объяснить то, что со мной происходит. В голове словно бесконечный калейдоскоп из одних и тех же картинок, повторяющихся без остановки и в произвольном порядке. Семь. Семь проклятых фотографий, доведших меня до состояния нервного напряжения такой силы, что я уже не могу различить реальность и фантазию. Я и раньше считал страсть Виктора к фото и сэлфи переходящей всякие разумные границы, но те фотографии, что я случайно нашёл, заставили меня возненавидеть его за эту привычку. И пусть я понимаю, что, по большому счёту, он здесь ни при чём, всё это было во мне изначально, и картинки лишь спустили курок моего сознания, но винить кого-то другого всегда легче, чем себя, вы же понимаете. На тот момент, когда я нашёл эти злосчастные фотографии, мы уже месяца три как жили вместе. Безоблачное и абсолютное счастье, такое сказочное и сладкое, что его нельзя было не разрушить, теперь я это понимаю. Такое не может длится вечно: когда слишком хорошо, обязательно приходит расплата. И она пришла. Внезапно и так буднично, в виде скрытой папки на планшете Никифорова. Я думаю, Виктор просто забыл про неё. Иначе давно бы удалил и ничего бы этого не было. Раньше он скрывал эту папку из-за содержимого как компромата, а потом, видимо, когда мы начали с ним встречаться, напрочь забыл о её существовании. Но от этого она никуда не исчезла. Увы. И однажды, взяв попользоваться его планшет, я без заднего умысла активировал просмотр скрытых папок. На рабочем столе такая была всего одна. Она была без подписи и даты. Но я думаю, что фотографиям в этой папке год или чуть меньше по давности. Помню, как дрожали мои руки, когда я открыл первую из них. На ней вроде бы и не было ничего такого. Но только для того, кто не знал изображённых на ней людей и всей ситуации в целом. Фото было сделано в квартире Никифорова. В той самой, в которой мы теперь живём. Я сразу узнал комнату, в которой сделано фото — хозяйская спальня. Широкая кровать и невысокая скамеечка в изножье. Напротив кровати висит большая плазма, на фото её не видно, но я понимаю, что находящиеся на фотографии люди, по всей видимости, смотрели какой-то фильм. Пастельные тона фона, приглушённый вечерний свет, думаю, это летний вечер или осенние сумерки, покрывало на кровати смято и подушки разбросаны по полу. В изножье кровати сидит Виктор. На нём знакомая мне полосатая кофта с широким воротом и серые штаны. Он босиком, волосы в лёгком беспорядке, чёлка как всегда падает на глаза. Одна нога его стоит на мягкой сидушке скамеечки согнутая в колене, а вторая опущена на пол. Ноги довольно широко разведены, а между ними, поджав под себя острые коленки, сидит Плисецкий! Он одет в растянутую футболку с каким-то мультяшным котом, одно плечо выглядывает из сползшей набок горловины, а на узких бёдрах красуются аляповатые короткие шорты леопардовой окраски. Одна его рука держит пульт от плазмы, а вторая покоится на колене Никифорова, том, что опирается о скамеечку. Он откинулся назад, и его полный интереса и внимания изумрудный взгляд сосредоточен на том, что происходит на экране. Золотистые волосы собраны в хвостик на затылке, и тонкая, бледная шея призывно белеет на фоне серых штанов Виктора. Последний же одной рукой обнимает Юрия за плечи, а во второй, по всей видимости, держит смартфон, исходя из положения камеры и его руки. На лице Виктора дурацкая улыбка — счастливая и умилённая. Я видел такую не раз. Но теперь она была обращена ко мне, а не к Юрию. Никогда раньше я не задумывался над тем, какие отношения связывали Плисецкого и Виктора до приезда последнего в Хасецу. Мне казалось понятным всё происходящее тогда. То, что Никифоров нарушил обещание и обманул надежды юного дарования, тем самым вызвав его гнев и ревность ко мне. Их отношения наставника и ученика, казались для меня естественными и очевидными, к тому же Юрио всего лишь подросток, и думать о нём в таком ключе было бы преступно. Но всё ли было так на самом деле? Судя по фото — нет. На этой фотографии я видел двух людей настолько близких, что можно было бы подумать, что они родственники или — любовники? Фото такое тёплое и домашнее, что я невольно задался вопросом: а не жил ли Плисецкий в этой квартире до меня? После того, как мы с Виктором начали жить вместе, Юрий ни разу не пришёл к нам в гости. Как бы Виктор его ни приглашал, он всегда отвечал отказом. В принципе отношения между нами хоть и не стали тёплыми, но всё же казались мне более уравновешенными. Я думал, что, получив золото, юный фигурист успокоился, смирился с тем, что он не тренируется у Виктора. Но теперь понимал, что, возможно, не тренерство ему было нужно? Возможно, то, что заставляло его смотреть на меня волком, было намного сложнее. Тогда становилась понятной вся его ненависть. Вся злость. Вся вспыльчивость. И нежелание идти со мной на мировую. Сюда же можно отнести удивлявшее меня раньше спокойное отношение Виктора к его поведению. Ведь он наверняка понимал, что причина всему, и знал, что помочь тут не возможно. Второе фото, заставило меня надолго замереть затаив дыхание. Таким Плисецкого я не видел ни разу, хотя он прожил у нас в Ю-топии длительное время. Я понимал причину, по которой Виктор сохранил это фото. Оно было великолепным — эстетика в чистом виде. Ранее утро, яркие лучи солнца пробиваются сквозь шторы, и широкая полоска света падает на развороченную постель. Среди белоснежных простыней и подушек, разметавшись во сне, укрытый лишь до пояса, спит Юрий. Волосы золотым ореолом рассыпались по подушке. Тонкие руки откинуты за голову, изящные пальцы полусогнуты в красивом изгибе. Утренний свет с присущей ему чёткостью обрисовывает каждый изгиб тонкого, гибкого, белоснежного тела. Соперничающего по белизне с простынями. Тень от длинных ресниц лежит на щеках, приоткрытые розовые губы влажно поблескивают в полутьме. Черты лица расслаблены и открыты, голова повёрнута в полупрофиль и слегка склонена к плечу. Резко выделяются ключицы и впадинка между ними. Гладкая грудь с розовыми сосками и впалый мальчишеский живот вызывают дрожь во всем моём теле. Я невольно сглатываю, прослеживая его взглядом до кромки простыни, скрывающей бёдра. Неужели он обнажён? Такой идеальный. Томный. Красивый. Манящий… Я не могу оторваться от этого фото, смотрю на него около получаса, разглядывая и впитывая как губка, желая выжечь этот образ на сетчатке, чтобы, опуская веки, видеть это идеальное лицо. И только под конец созерцания понимаю, что кровать, на которой он лежит, та самая, что и на предыдущем снимке. Видимо, Виктор сделал это фото утром, когда проснулся раньше Юрия. Для меня очевидно, что Плисецкий был не просто гостем в этом доме. Гостей Никифоров кладёт спать в гостевой спальне. А подросток на фото спит в хозяйской постели, и футболки на нём уже не наблюдается. Мои подозрения становятся всё реалистичнее. Я с всё большим замиранием сердца ощущаю, что иду сейчас по дороге, с которой нет возврата. В голове мелькает мысль закрыть папку, не смотреть дальше и удалить её, сохранив душевное равновесие. Но я не справляюсь с собой и открываю следующее фото. В горле встаёт ком, когда на весь экран я вижу очередное сэлфи, где уже знакомые мне персонажи стоят лицом в камеру. Юрий, зажмурившись, смеётся, откинув голову немного назад. Его лицо излучает озорство и веселье, руки вцепились в широкий рукав толстовки Никифорова, который обнимает его за плечи, во второй руке он, видимо, держит телефон, а его голова склонена к открытой шее мальчика. Я чётко вижу, как губы пятикратного чемпиона целуют белоснежную мальчишескую шею, видимо, щекоча её дыханием и заставляя Юрия заливисто смеяться. Оба изображённых на этом фото человека счастливы искренне и безмерно. На жалкую долю секунды мне показалось, что я услышал звонкий мальчишеский смех. В груди ворочается ревность, и я с силой сжимаю планшет, стараясь её унять. А ещё где-то на периферии сознания я понимаю, что никогда не видел, чтобы Юрий так смеялся, чтобы он так счастливо жмурился и был так расслаблен. С тех пор, как Виктор со мной, Юрио не выглядел так никогда. Ни разу. Ни с кем. Даже во время получения золотой медали на его бледном лице было выражение суровой сосредоточенности и усилия воли. Словно он терпит какую-то одному ему понятную боль. Теперь, мне кажется, я понимал — какую. Четвёртая фотография, заставляет меня закусить губу и сделать шумный вдох. Такого я увидеть не ожидал. Но я совру, если скажу, что увиденное не заставило моё сердце биться ещё быстрее. Господи, мне теперь никогда не вытравить этого из своей головы. Юрий стоит, видимо, перед зеркалом, его видно лишь по плечи, он смотрит в камеру смущённо и как-то стеснительно. За спиной стоит Виктор, в его руках телефон, вернее, в одной руке, второй он за острый подбородок удерживает лицо Плисецкого анфас по отношению к камере. И всё бы ничего, если бы не тот факт, что на губах Плисецкого ярко-красная помада, а изумрудные глаза подведены угольно-чёрным карандашом. Он выглядит так соблазнительно, так сексуально, так запретно-искушающе. На бледных щеках румянец, а в глазах лихорадочный блеск. Позади него, в лазурных очах взрослого фигуриста, плещется целый океан похоти. С таким извращённым вожделением Виктор никогда не смотрел на меня, я в этом уверен. Да что там Виктор, я ощущаю, что мой взгляд сейчас ничем от его собственного не отличается, и если учесть, что Юрио позволил ему себя накрасить, то не нужно быть гением, чтобы понять, что ЕЩЁ он ему позволял с собой делать. Паззл складывался в моей голове с мерзким скрежетом. Теперь я не сомневался, что Виктор спал с несовершеннолетним фигуристом. И не раз. Видимо, власть его над подростком была столь велика, что он делал с ним всё возможное. Обладал им всецело и безраздельно. А потом по какой-то причине бросил и приехал ко мне. Как же больно было Юрию. Как плохо, если его первая любовь, а я не сомневался, что Виктор был его первым и единственным на то время, предпочёл ему другого. И какой силой воли, гордостью и чувством собственного достоинства нужно обладать, чтобы не бросить это в лицо сопернику, не скатиться до истерик и мольбы, а найти в себе силы подняться и идти дальше. Даже стараться найти общий язык с тем, кто тебя бросил, и его новым избранником. Меня сломало поражение на льду, а Юрио в какой-то момент лишился всего — помощника, наставника, друга, любовника, идола. Ему предпочли другого. И он не мог даже открыто заявить о своей обиде, ведь раскройся правда — и Виктора привлекут к ответу, а его собственная карьера будет закончена. И он терпел, молчал и терпел, выплёскивая свой гнев и обиду в грубых словах и подзатыльниках. В свете того, что я сейчас для себя открывал, я вдруг понял, что поведения Юрия было не плохим и не грубым, оно было ещё на удивление хорошим, учитывая ситуацию. Не знаю, как бы повёл себя я с тем, ради кого меня бросил любимый человек. Не уверен, что смог бы так скрывать это и даже подбадривать его, превозмогая свою боль и обиду. Теперь мне стало понятно, почему он не любил меня, не позволяя даже помочь или поддержать. Почему не мог смотреть на нас с Виктором вместе. В сердце что-то болезненно сжалось от воспоминания того, как он угощал меня пирожками своего деда и даже улыбался, видимо, найдя в себе силы отпустить то, что накопилось. Несмотря на то, кем я для него был, он проявлял внимание, маленький благородный мальчик с такой сильной и израненной душой. Как же тяжело ему приходилось, ведь он не мог избежать встреч со мной и Виктором на соревнованиях, не мог объяснить свою злость и раздражение, не мог сбежать. Я чувствую, что в душе разрастается какой-то огромный горячий шар. Он заполняет меня, словно встающее солнце, и я не могу больше смотреть на Юрия так, как раньше. Следующее фото обрушивает меня с небес на землю. На экране снова Плисецкий и Виктор, я думаю, фотоаппарат был поставлен в режим ожидания или что-то такое, поскольку руки Никифорова свободны, а вот руки Юрия заведены за спину, по всем признакам они чем-то удерживаются в таком положении, возможно, стянутой с плеч кофтой или шарфом. Он полураздет, на щеках снова болезненный румянец, глаза отведены в сторону и прикрыты, губы лихорадочно хватают воздух, судя по выражению его лица. На фоне я узнаю прихожую в квартире Виктора. Видимо, изображённые на фото только что вошли, и Плисецкому просто не позволили раздеться с улицы. Никифоров сладко припадает к сонной артерии мальчика, прикрыв глаза и уткнувшись в шею лицом. Возможно, всё это было бы не так шокирующе, если бы одна рука Виктора не оголяла, поглаживая, бледную грудь подростка, а вторая не исчезала в расстёгнутой молнии его джинсов. Я задыхался, понимая, что вижу на фото, и больше всего меня поражала мысль не о том, что мой теперешний партнёр ласкал другого, это было всё до меня, а то, что я желал оказаться на месте Виктора и ощутить в своих руках это горячее, изнывающее от наслаждения тело. Эта мысль пригвоздила меня к земле, я со страхом осознал, что хочу увидеть такое выражение лица в живую — не на фото, а в реальности. Чтобы слышать его тяжёлое дыхание, тихие стоны и всхлипы, ощущать в ладони возбуждённую плоть и знать, что он полностью в моей власти. Следующие две фотографии просто уничтожили меня окончательно. На них Юрий был обнажён — полностью и так откровенно. Он выгибался в пояснице и упирался руками в изголовье кровати, голова слегка повёрнута назад, и сквозь упавшие на глаза волосы сверкают зелёные кошачьи глаза. На плечах видны следы от укусов и засосов, а за узкую талию его придерживает знакомая мне сильная рука. Виктора не видно, но, судя по ракурсу, он и есть тот, кто заставляет мальчика отчаянно цепляться за опору впереди и покрываться испариной. Чёртов извращенец — делать фото в такой момент! На последнем изображении Юрий в той же позе, только уже обессиленно опустившийся на постель. Его мышцы расслаблены, и он пьяно смотрит через плечо в объектив — весь такой удовлетворённый, сытый, счастливый. Руки обнимают подушку, а подтянутая задница соблазнительно отсвечивает в полумраке какого-то номера. Виктора я не вижу. Но вижу его руку: она держит Юру за подбородок, большой палец тонет между влажными розовыми губами во рту подростка. Фото больше нет. Я закрываю папку и выключаю планшет, перед этим снова скрывая её в программе. В душе ураган. Я даже не могу вычленить какое-то одно чувство или эмоцию, но с кристальной ясностью понимаю только одно — я возбуждён до предела. Просторные домашние штаны стоят шатром от того, что я увидел на этих семи фотографиях, и сердце заходится в бешеном ритме при одном воспоминании юного дарования в тех образах, в которых мне бы и в голову не пришло его представлять. Виктору я так ничего и не сказал. Но, скопировав папку себе на телефон, спрятал от глаз подальше и поставил на гаджет пароль. Казалось бы, что всё должно было пройти. Фото старые, Виктор давно со мной, а Юрио, отстранившись, избавляется от своей зависимости. Но с каждым днём моё безумие стало нарастать как снежный ком. Я пересматривал фотографии и безостановочно дрочил, представляя себя вместо Виктора. Иногда, даже занимаясь любовью с Никифоровым, я боялся назвать его другим именем и мне казалось, что это просто предел. Но гром прогремел для меня тогда, когда Яков отбыл куда-то по срочным делам и попросил Виктора потренировать Юрия вместо него. На первом же совместном занятии я чуть не потерял контроль. Плисецкий отрабатывал какой-то сложный каскад и, случайно оступившись, чуть не упал. Его спина прогнулась назад, руками он ухватился за бортик, успев затормозить опорной ногой. Поза была так похожа на ту, что я видел на фото, что мне остаток тренировки пришлось провести в туалете, снимая напряжение и оправдываясь перед Виктором плохим пищеварением. С тех пор, как я увидел эти фотографии, я желал Юрия с невероятной силой. С ума сходил от звука его голоса и вида растрёпанных после проката волос. Желание коснуться его кожи и ощутить её на вкус затмевало все логические доводы. Два месяца назад ему исполнилось шестнадцать, теперь он считался достаточно взрослым, но, увы, для меня это ничего не решало. Я знал, что он по-прежнему с трудом переносит моё общество, знал, по какой причине. Но теперь меня грызла ревность, банальная и абсурдная. Я ревновал его к Виктору, не Виктора к нему, а — его! Безумие выворачивало меня наизнанку и ослепляло. С каждым днём я охладевал к своему кумиру всё больше, и Виктор откровенно недоумевал. Пытался периодически вывести меня на откровенные разговоры, но я не мог и не желал объяснять ему свои причины. Голова с каждым разом кружилась всё сильнее в обществе русской феи. Однажды в раздевалке, когда тренировка была окончена, и я думал, что все уже ушли, появился Плисецкий. Оказывается, он был в душе и только сейчас вернулся за вещами, чтобы переодеться. Влажные волосы, прилипшие к белоснежной шее, плавные изгибы тренированного тела, длинные ноги, обёрнутые махровым полотенцем, и сосредоточенный кошачий взгляд — всё это сработало, как катализатор невиданной мощности, и я пришёл в себя только в тот момент, когда ощутил вкус влажных мальчишеских губ под своими. — Какого чёрта?! Блять, ты что ебанулся?! — а вот силу Юрио я, видимо, недооценил, поскольку неслабый удар под дых заставил меня согнуться пополам и рвано выдохнуть. Плисецкий смотрел на меня злым и ошарашенным взглядом, автоматически стараясь оттереть мой поцелуй со своих губ. — Ты пьяный, что ли?! Или обдолбаный?! Какого хуя ты творишь?! — справившись со своим замешательством, Юрий хватает меня за олимпийку и рывком притягивая к себе, заставляет смотреть в глаза. — Я тебя спрашиваю, что это, мать твою, было? И мне бы паниковать, но от его близости я словно остолбенел. Всё казалось ненастоящим и фантастичным, я лихорадочно облизал губы, желая почувствовать остаток его вкуса во рту, и прошептал: — Я видел фотографии… твои с Виктором… прости, теперь я не могу больше ни о чём думать. Все мои мысли занимают только ты и те старые фотографии… — Фотографии? Какие, к чёрту, фотографии, я не… — и тут его голос обрывается, а глаза стекленеют. Он глубоко вдыхает и, отпустив мою куртку, делает шаг назад. И я готов кинуться к нему в ноги, замечая, как на щеках проступает нежный румянец. Господи, я сейчас просто кончу без рук от мысли, что это не на фото. — Долбаный мудак! Чтоб ему импотентом стать! Сука! Он же обещал их удалить! Юрий отступает на шаг и отворачивается от меня к шкафчику, затем со всей силы бьёт в дверцу кулаком и, шипя от боли, говорит: — Удали их к ебеням и забудь! Тогда я, так и быть, не разобью тебе лицо за то, что ты только что сделал. Он держится одной рукой за ручку шкафчика и старается говорить спокойно, но я вижу, как напряжены мышцы спины и побелели костяшки на пальцах. — Я не могу, Юрио, даже если я их удалю, я не смогу забыть то, что там увидел, я понимаю, что это прошлое причиняет тебе боль, но я с ума схожу, я не могу так больше, пойми меня, ты мне нужен… Я сам не понимаю, что несу. Ведь у меня есть Виктор, разве мне уже всё равно? Видимо, да. В голове только одна мысль — о том, чтобы снова прикоснуться к этой мраморной коже с прожилками голубоватых вен на руках. И если нужно будет расстаться с Никифоровым, то так тому и быть, поскольку быть с ним, умирая от желания по другому, невыносимо. — Нужен тебе? — мальчишка оборачивается ко мне лицом и смотрит с насмешкой. — С каких это пор я стал тебе нужен? А как же Витя? Ты же его так любишь. — Любил. — Шепчу я одними губами и опускаю глаза в пол. Сейчас надо говорить правду, я это понимаю, хотя мои же слова кажутся мне горячечным бредом, представляю, как это выглядит для Плисецкого. — Вот как, значит, прошла любовь — завяли помидоры. Бедный Витька, прям даже жалко его. — Прекрати, — вскидываюсь я, мне тошно от того, что он так говорит о Викторе. — Я понимаю, что тебе обидно, ты зол, что Виктор поступил жестоко, но всё это прошлое, а я говорю тебе о своих чувствах сейчас. Юрий смотрит на меня с какой-то болью и злостью, я не могу прочесть его взгляд, в душе поселяется уверенность того, что я заставляю его страдать. Пока я думаю об этом, он подходит ко мне и говорит: — Любишь, значит? Внезапно, блять, полюбил, как Ромео Джульетту? Ну, что ж, тогда я должен тебе сказать, что ты очень невнимательный, Кацудон. Если бы ты рассматривал фото, а не мой голый зад на них, то смог бы сделать правильные выводы. Но, я так понимаю, ты смотрел только на меня. — О чём ты? — я чувствую смутную тревогу и страх. — А ты в следующий раз, когда будешь дрочить на мой светлый образ, получше рассмотри фотографии. Тогда всё поймёшь. Плисецкий достаёт из шкафчика рюкзак и скрывается за дверью душевой, предпочитая одеться в одиночестве, а я лихорадочно достаю из кармана телефон и, открыв фото, начинаю рассматривать их, увеличивая в несколько раз. Сначала я ничего не замечаю, а потом на тех двух последних фотографиях! Господи, как же я не заметил? Наверное, просто не хотел. В душе всё цепенеет, накатывает ледяная обида, всё вокруг размывается выступившими слезами, и я, наконец, перестаю видеть золотое кольцо на руке, сжимающей талию Юрия во время секса…