7 Фотографий

Проходит день, второй, а Виктор ведёт себя как обычно. Я думал, что Юрио сразу ему расскажет о нашем разговоре, но Никифоров всё такой же беспечный и радостный, как и всегда. Он пытается вытащить меня на какое-то мероприятие или банкет, и я нехотя соглашаюсь. После того разговора в раздевалке я провёл несколько часов, блуждая по улицам ночного Питера в надежде собрать свои мозги в кучу. На душе было гадко. От всего в целом и от случившегося в отдельности. Был ли я зол на Виктора за измены? Да. Был. Но моя совесть голосом суфлёра из будки хрипло напоминала, что я сам уже которую неделю мысленно сплю с другим и без колебаний делал бы это не только платонически. Из этого следовал вывод: что я злился не за то, что мой любовник мне изменял, а за то, что я не мог оказаться на его месте. Здесь мои самокопания давали сбой, и я начинал всё по кругу. Перестал ли я хотеть Плисецкого после открывшейся правды? Нет, я всё так же хочу его, несмотря ни на что и вопреки всему. Знаю ли, я что теперь делать? Ни малейшего понятия. Я думал, что, придя домой, застану виноватого Виктора, вымаливающего моё прощение за измены, или злого Виктора, выкидывающего мои вещи за порог за моё признание в любви другому. Но точно не ожидал, что меня встретит пятикратный чемпион в спортивных штанах с чашкой чая в руках и вопросом, как я откатался. Минуту я тупил и пытался понять, что пошло в этом мире не так, а потом сделал единственный логический вывод о том, что Виктор не в теме, и от души как-то отлегло. Не подумайте, что я трус, просто мне хотелось бы самому сначала понять, кто из нас последняя сволочь и предатель, чтобы знать, нужен ли мне набор для совершения сеппуки, или можно с этим повременить. На благотворительный банкет (а это оказался именно он) мы с Никифоровым прибываем вместе, одетые в костюмы с бабочкой и пахнущие дорогим парфюмом. Виктор естественно выделяется на моём фоне, как жемчужина в куче гороха, и все камеры снимали только его. Да и плевать, я никогда не стремился к известности и вниманию. Мы неспешно пробиваемся сквозь толпу репортёров, как внезапно их напор исчезает, и они, словно море в отлив, шурша вспышками, снова отступают ко входу. Я уже-было хотел порадоваться, как в их монотонном гуле различил больно резанувшее по сердцу имя. Юрий Плисецкий. Я резко оборачиваюсь, удивляя этим Виктора, и пытаюсь разглядеть фигуру вновь прибывшего среди рослых папарацци. Пару минут толпа гудит, как рассерженный рой, а затем я вижу, как настырные писаки расступаются под натиском сурового ледокола по имени Яков Фельцман, уверенно бороздящего их ряды с нечитаемым лицом. Под руку с ним идёт Барановская в вечернем платье, тонкая и гибкая как лук. Хотя, если поднять взгляд на её лицо, вспоминается злодейка из диснеевского мультика Круэлла де Вил… Ей- богу, ей только далматинцев не хватает. Но всё это расплывается нечётким пятном, когда я вижу рядом с Лилией, по другую руку, довольно уже вытянувшегося за последние месяцы стройного юношу. Он одет в белый костюм-тройку с зелёным галстуком в тон глаз и вставленным в карман платочком того же цвета. Волосы частью собраны на затылке, но чёлка кокетливо прикрывает правую сторону лица и придаёт образу лёгкую небрежность. Одной рукой он держит под локоть Барановскую, а вторая спрятана в карман идеально отглаженных брюк. В какой-то момент я забываю, что моему организму нужен кислород. Всё как-то колышется вокруг и превращается в картину импрессиониста. Таким красивым и статным я Юру никогда не видел и даже не представлял. Если у меня до этого момента и была какая-то мысль, что я испытываю к нему всего лишь мимолётную страсть, то в это мгновение она рассыпалась прахом. Я чётко ощущал, что, начиная с этого момента, моё сердце бьётся только ради него. Ради этих изумрудных глаз, бледных поджатых губ, золотых волос и тонкого стана. Я люблю его, люблю, как не думал, что способен любить человек. Никифоров что-то мне говорит, но я не слышу его, я смотрю, как это трио приближается к нам. Виктор здоровается с Фельцманом, Лилия подаёт ему свою руку, обтянутую чёрной перчаткой до локтя, и Никифоров галантно целует её. Когда же очередь доходит до Плисецкого, тот молча кивает в ответ на протянутую руку, но не пожимает её, отводя взгляд в сторону. Я стараюсь не пялиться на него так откровенно, но выходит из рук вон плохо. На автомате здороваюсь с тренером и балериной. Руку ей не целую, да и она не подаёт, видимо, не достоин, но меня это не очень печалит. Обращаюсь к Юрио, и он сканирует меня своими кошачьими глазами, словно рентген, молча и не подавая руки. Оно и к лучшему, не уверен, что, коснись я его сейчас, смог бы сдержаться. Заходим в зал и, усаживаясь за круглые столы, слушаем официальную часть мероприятия. Свет приглушён, все смотрят на сцену, куда по очереди, поднимаются меценаты и толкают никому не интересные пафосные речи. К моему не малому изумлению, вскоре на сцену вызывают Виктора как одного из крупных спонсоров какого-то там спортивного проекта. Он идёт к трибуне, и между мной и Плисецким остаётся лишь пустой стул. Барановская вышла припудрить носик, а Фельцман поглощён речью своего бывшего ученика и сидит довольно далеко за столом. Поэтому я, перегибаясь через разделяющую нас преграду, шепчу: — Мы можем поговорить? Прошу тебя. Юрий вздрагивает и, повернув ко мне своё мраморное личико, хмурясь, произносит: — О чём? — О том, что ты мне сказал прошлый раз. Он хмурится ещё сильнее и, сузив глаза, шипит: — Мне нечего добавить. Не выдержав наплыва эмоций, я хватаю его ладонь своей и яростно сжимаю, дурея от ощущения его кожи и тепла. — Прошу тебя. Мне есть, что сказать. Всего пару минут. Плисецкий смотрит на мою руку и на какое-то время медлит с тем, чтобы вырвать свои пальцы из моих, от чего у меня всё сладостно сжимается внутри. — Хорошо. Через час встретимся на балконе с другой стороны зала. Там обычно никого не бывает. Пока все не ужрутся вусмерть. Фыркает он и резко выдёргивает свою руку, отворачиваясь к сцене. Как я прожил этот час, сказать трудно, всё было как в тумане, и я считал каждое движение минутной стрелки. Виктор был окружён толпой желающих пообщаться и сфотографироваться. Последнее у него вызывало особый восторг, и он никому не отказывал. Тем более, что гости-то все были именитые. Так что я легко смог оставить его предаваться любимому пороку и выскользнул на балкон к своему. Парень уже был там. Юрий стоял возле каменного перила и смотрел на меня, сложив руки на груди. — Закрой за собой дверь. — Что? — выплыл я из созерцания роскошного силуэта. — Говорю дверь за собой прикрой. Если не хочешь, чтобы к нам присоединился кто-то ещё. Я спешу выполнить его указания и лихорадочно стараюсь сформулировать в своей голове всё более адекватно, чем оно есть на самом деле. Ночные огни летнего Питера подсвечивают стройную фигуру и золотят волосы, упавшие на плечи, Юрий выглядит неотразимо, у меня от его вида выступают невольные слёзы отчаяния и тоски. Я понимаю, что между нами пропасть, как бы близко я ни подошёл, мне не коснуться его никогда. — Ты, что, ревёшь, что ли? Господи, Кацудон! Что за херня? Что с тобой? Подросток легко рушит образ неприступной отстранённости, и я вижу в нём всё те же повадки дворового хулигана. От этого становится немного легче, и я, утерев глаза, говорю: — Нет, это просто… не важно, в общем… — Ты вообще связно говорить можешь? В последнее время ты выдаёшь только какие-то обрывочные фразы стрёмного содержания! Это на тебя так Витька влияет, что ли? Юрий фыркает и поджимает свои тонкие губы. — Говори, что хотел. Я тут вечно стоять не собираюсь. Ну, что ж, он прав, надо постараться быть внятным. — Почему ты ничего не сказал Виктору? Я чувствую, как мой собеседник напрягается, и уже жалею, что задал этот вопрос. — А ты думал, я сразу начну ему строчить о том, что ты его разлюбил и подкатывал ко мне? Чтобы он типа ужаснулся, расстроился, и я утешил его в своих объятиях? Я прямо кожей ощущаю, как накаляется атмосфера. Юрий страшно зол. — Думаешь, я такой убогий, что хочу стать твоей заменой? Утирать сопли Никифорову и ждать, когда же он забудет тебя и из отчаяния кинется ко мне?! Сверкая глазами, парень наступает на меня, как готовый напасть доберман. — Нет, Юрио, я не это имел ввиду…. — А что ты тогда имел ввиду? С какого хуя я должен влезать в ваши отношения?! Не любишь его — это твоя проблема! Он тебе изменяет — это его проблема! Я вам ни хрена не должен и стучать про одного второму не собираюсь. И подачки мне ваши не нужны. Разберитесь сначала сами, что вам надо! Если бы Виктор хотел быть со мной, то был бы! Бросил бы тебя и ушёл бы ко мне, а раз он не хочет, то пусть идёт нахуй, и ты вместе с ним! Понятно?! Последние слова Плисецкий выплёвывает практически мне в лицо. — Но зачем ты тогда с ним спишь? Не удерживаю я язык за зубами. А стоило бы. Потому что ответ вырывает мне сердце из груди, словно дикий зверь когтями. — Потому, что, блять, люблю этого мудака. Доволен? Юрий отворачивается, уже сожалея о своём откровенном ответе, и опирается о парапет. Я отлипаю от стенки и на ватных ногах делаю к нему пару шагов. — Свали, котлета, я не хочу больше говорить ни о чём. — Но, послушай, я … Он не оборачивается, и я чувствую звенящие в его голосе слёзы, сдерживаемые и злые. — Не ссы, я не расскажу ему о твоих бредовых признаниях, будете вместе, как и раньше. Любовь-морковь и всё такое. А по поводу меня можешь спать спокойно — я тебе солгал. То, что ты видел на фото, было один раз после вашей помолвки, в Барселоне после гран-при. Больше мы с ним не спали и не встречались наедине. Мне просто хотелось сделать тебе больно, когда я узнал про фотки, так что вали давай, пей и радуйся. Внутри всё застывает в ледяной ком. Так, значит, Виктор мне был верен, ну, относительно. А Юрио… он… чёрт, как больно. Он до сих пор его любит. Захотелось закричать от безысходности. — Юрий, я…. Закончить я не успеваю, так как стеклянная дверь распахивается, внося с собой шум, свет и духоту из зала, и в ореоле яркого освещения появляется знакомая фигура. — Юри, лапушка, а я тебя ищу везде, чего ты сбежал? Виктор, сияя как начищенная монета, улыбается во все тридцать два, но потом замечает позади меня Плисецкого и в изумлении вскидывает красивые брови. — Юра, ты тоже тут? Какая неожиданность. Я не успеваю что-то сказать, как молодой фигурист, зло цыкнув и спрятав глаза за упавшей чёлкой, выходит с балкона, ощутимо задевая плечом Никифорова. — Что это с ним? Вы поругались опять? Пятикратный чемпион смотрит на меня вопросительно и изучающе, а я готов выть и биться головой о каменные перила, ощущая, как больно и безответно влюблён в Никифорова Юра. Как нереально и невозможно моё желание целовать его губы, и прижимать к себе. У меня нет ни единого шанса, и от этого хочется умереть.