still I care about you

Забыть — это уже как цель жизни. Отвлечься настолько, что двух лет будто и не было. Это как смотреть на тебя и не думать. Я так чертовски хочу тебя потерять окончательно. Но словно в конвульсиях подхожу к твоему миру вновь и вновь. Ты вытатуирован на мне, так мучительно глубоко, я сам не могу найти этой отметины. Мы живем нескончаемо весело, и мне обидно, что весело бывает и без тебя. И будто и не мне все твои улыбки, словно и не мне доказываешь что все просто замечательно. Твои слова лишь звук. Ты лжец и врешь сам себе. Перестань. На улице пасмурно и частенько поливают дожди, воздух теплеет и мне не верится. Ну, в прочем мне во многое не верится, если бы мне так хотелось веры, я бы уже завтра стоял на пороге церкви, но тем местом, где я смогу стоять завтра, является только твой дом. И не важно, что меня там не ждут. Ты открываешь мне дверь ровно в 12.05, и я знаю что ты встал еще задолго до моего прихода, как каждый твой зритель знает, что ты теперь мастер-шеф. — А знаешь, многие признанные повара имеют небольшой рост, — и меня забавит твоя реакция. Вся твоя квартира сияет, и я чувствую непреодолимое желание немного подпортить хотя бы вид твоего такого идеального жилья. Хотя бы собой. Хотя бы нами. Как же редко удается нам побыть наедине. Я ценю эти моменты, но так же сильно стараюсь не заострять внимания. Если уж пытаться забыть прошлое, то надо отказаться и от настоящего. Возможно, все ради того же, светлого будущего. Но будущее не будет светлым без тебя. По крайней мере, моё. По крайней мере, не могу себе этого представить. Город шумит за широкими окнами. Там люди проживают свои интереснейшие истории, и неохотно поднимаются сони в домах напротив, детвора бежит со всех ног из школы, а может прогуливает и радуется своим шалостям, там работники офисов корпят над бумажками, там, где-то в десяти минутах и мой дом, в котором меня ждут. — Пялишь в это окно уже целый век, Касп, таблеточек принести? — нервно усмехаешься и достаешь из холодильника пиво в жестяной банке. У тебя на толстовке пятно и руки в ссадинах, а еще от тебя пахнет мучными изделиями, смотрите-ка, кто-то и вправду обуютился. Я улыбаюсь и потираю глаза, какой твой следующий шаг? Ты непривычно обыкновенный, ничего нет, совершенно, почему я до сих пор не могу смотреть на тебя по другому? Почему я до сих пор прячу взгляд, боясь что ты все поймешь. Да ведь понимать уже нечего. — Ох уж эти сагговские шуточки, — я заостряю внимание на твоих бездонных кругах под глазами, и у меня промелькает мысль, что ты тоже иногда меня вспоминаешь. И глаза у тебя все те же, голубые и пронизывающие, волнующие меня как и раньше. Черт тебя дери, ты меня до сих пор волнуешь. — Гулять так по крупному, — победоносно вскрикиваешь ты, и с воинствующим кличем, выуживаешь из закромов своих кухонных шкафов не вскрытую бутылку красного вина. — Ты только глянь! Жаль, что красное. — Хах, рановато для свиданий при свечах, — я беру из твоих рук бокал и неуклюже верчу его в своих. Мне очень хочется, чтобы алкоголь развязал нам языки. Меня уносит на втором бокале и я теряю счет времени. Как бывает, когда вокруг вообще ничего не замечаешь и смотришь в одну точку, так и я смотрю на тебя, фокусируя на тебе мысли, заставляя свою память напрячься и отложить в голове каждый твой не спланированный, как все остальные, взгляд, каждую фразу и нелепую улыбку. Меня греет чувство, что мы все еще вместе проводим странные дни. Меня умиляют твои привычки, которые не поменялись, и я не могу представить тебя без них. Я мерной ложечкой высчитываю секунды до твоего следующего произношения моего имени. И как все наивно, до мелочей глупо, и так удручающе обычно. У нас с тобой общение, какое у тебя было бы с кем-либо другим. Нас связывает лишь время, проведенное в совместном доме. Ты сидишь за столом и говоришь о чем-то неважном, произносишь все вскользь и отпиваешь вина, вовремя мной подлитого. — Знаешь, странно, что мне 25, а я так и не полюбил красные вина, — корчишь смешную рожицу и убираешь бокал, доставая за ним недопитое ранее пиво. А я смеюсь и выдавливаю: — Ты мне это говорил уже как-то. А ты теперь тоже смеешься и твой взгляд теплеет: — Ты помнишь. Мы пьем вино и пиво в час дня, и так похожи на алкоголиков, прожигающих свою печень. Но из-за того, что мы уже прожгли нечто более важное вместе еще год назад, то я готов пить хоть каждый день, лишь бы ты смотрел на меня также, как я на тебя смотрю. Мы проводим целый день в компании друг друга, и я, пожалуй, ни капельки не сдвинулся с положенной цели тебя забыть. Задача отложена на неопределенный срок, возвратимся к ней позже. И наука давно выяснила, что точки так или иначе разбросанные по вселенной, рано или поздно встретятся, столкнутся, начнут взаимодействовать. Мы это уже пережили, не так ли, Джо? Тогда с какого, интересно, факта происходят функции повтора? Точеный высокомерный вид такого недоступного Сагга теряется в стенах этой квартиры. И я до ужаса завидую этим стенам, видящим тебя каждый день. Мы смотрим телевизор, обсуждаем только нам понятные вещи, и я с блаженным удовольствием вспоминаю слова Оли о языке, ясном только для нас. Ты снова закатываешь глаза. Тебе кажется, что на внутренней стороне верхнего века написаны ответы на все интересующие тебя вопросы? — Не делай так, я вечно боюсь что у тебя они там и останутся, — пихая тебя локтем, говорю я. — Тебе разве в детстве не запрещали вытворять опасные трюки с глазницами? И у меня такие странные сравнения не только потому, что я пьяный, Джо, у меня есть еще куча причин, по которым бы я лично запретил тебе так делать. — Очень интересно, — поднимаешь брови и смотришь на меня, как на ребенка, отчего-то таким заботливым взглядом. — Начнем с того, что меня это раздражает. У тебя вид, словно ты превосходство, не ставящий себя на место других, не то что бы без заката глаз это неправда, но все же, — твоя реакция впечатляет, ты не смеешься или удивляешься, ты киваешь и закусываешь губу, словно соглашаясь. — Ты ведь понимаешь, что я несерьезно, да? Ты слабо улыбаешься и складываешь руки на груди, хмыкаешь и стараешься перевести тему. Мне тебя не хватает. Тебя настоящего, не пытающегося что-то скрыть. Я разучился тебя любить. И это не потому, что я отчаянно стараюсь соврать себе в этом, потому что я не хочу с этим соглашаться. Я бы расцеловал твое лицо самыми трепетными поцелуями, на которые только способен, ты лишь позволь. Я не хочу тебя любить. Могу, люблю, но не хочу. В этом моя проблема. Это странная фобия, граничащая с внутренней борьбой. Я покидаю твой дом, который мне нужен был, как самая сильная таблетка болеутоляющего. Ты мой вызыватель, зачинщик самых страшных мук, и ты же спаситель. — Перестань уже лгать самому себе, Джозеф, — я обращаюсь к тебе с просьбой в голосе и добавляю. — Пожалуйста. А умел ли когда-то?

* * *

Джо смотрит в окно и тихо матерится. Он бы кричал до потери пульса вдогонку Каспару: «Не строй из себя жертву, гребаный ты, Каспар Ли!» А еще позже бы срывал голос на фразе: «Вернись». У них слишком много нерешенных проблем.