* * *
Уотсон осторожно закрыл дверь архива и огляделся. Помещение еще меньше, чем их комната, плотно уставлено стеллажами, на которых от пола до потолка тянутся бесчисленные документы – свидетельства жизни многих детей и того, что у всех когда-то были родители. Окна отсутствовали, пришлось зажечь лампу. Доктор перехватил ее поудобнее и двинулся на поиски нужных сведений. Он долго плутал в этом лабиринте, чихая от пыли, пытаясь разобрать даты на приклеенных к полкам бумажках, пока, наконец, не нашел то, что искал – пожелтевший клочок бумаги с полустертым номером «1878». Личных дел с фамилией приютского доктора оказалось всего шесть за тот год. Забрав папки, Уотсон поспешил приняться за работу. Первая папка – девочка по имени Лили Ноубл. Сразу нет, да и родилась она зимой. Второй – а вот это уже интересно. Уотсон придвинул лампу ближе, внимательно вчитывался в каждую строчку. Ноубл, Томас Мартин. Родился предположительно двадцать девятого апреля 1878, крещен первого мая в местной церкви. Родители неизвестны. Здоров. Далее это слово было зачеркнуто и поставлен жирный знак вопроса. Умер двадцать второго марта 1879. Причина смерти – кровоизлияние в мозг. Похоронен на местном кладбище. Уотсон нахмурился. Малыш, не доживший до года – и кровоизлияние? Очень странно. Если только не было врожденного заболевания, не случайно в личном деле зачеркнута запись об удовлетворительном состоянии здоровья. В таком случае, следует обязательно поговорить с доктором Ноублом. Решив, что непременно зайдет в лазарет, он отложил папку с личным делом Тома и подтянул к себе следующую. Ноубл, Роберт Алан. Родился второго сентября – уже не подходит. Ради интереса Уотсон быстро просмотрел остальные записи. Роберт, к счастью, остался жив. Для этого мальчика судьба сложилась как нельзя лучше – юный Ноубл был усыновлен в 1882 году, приемными родителями стали Джоанна и Чарльз Старк, проживавшие в Лондоне, мистер Старк владел сетью магазинов оптики. Что ж, скорее всего, у Роберта все хорошо. Порадовавшись за мальчика, доктор открыл четвертое дело. А вот и старый знакомый! Эллиот Ноубл, родился двадцать шестого апреля. Родители ожидаемо неизвестны. Уотсон только усмехнулся, взглянув на внушительный список выговоров, которыми пестрило личное дело Эллиота. Холмс говорил, что мальчик оказался здесь в конце апреля или же в первых числах мая, точную дату появления ребенка в приюте никто не знал. И, если быть честным, Уотсон считал, что Эллиот – идеальный кандидат в сыновья друга. Начиная от внешнего сходства и заканчивая неиссякаемой энергией, которую проявлял Ноубл. И дата рождения примерно совпадала. Но на всякий случай лучше просмотреть два оставшихся дела, для очистки совести. Следующим был Джон Ноубл, родившийся предположительно второго мая. Такой же подкидыш, как и остальные, а с состоянием здоровья творилось что-то странное – лишь один знак вопроса в графе. Увидев его, Уотсон понял, что ничем хорошим это для Джонни не закончилось. И действительно – мальчик умер двенадцатого августа. Причина смерти неизвестна. Вот и еще один повод зайти к коллеге вечером. Последним в руки доктора попала личное дело Эндрю Ноубла. Родился двадцать восьмого апреля. Доктор нахмурился. «Сходства, прямо скажем, не вижу. Но он рыжий, может быть, в мать? Правда, она – тонкая, хрупкая, а мальчик – коренастый и довольно крепкий. Не знаю. Эндрю много думает, говорит только по делу – это тоже нельзя сбрасывать со счетов. Но сына Холмса я бы в нем заподозрил в последнюю очередь». Дело Энди присоединилось к остальным. Пришлось признать, что от похода в архив дело не прояснилось, за исключением того, что сыновьями Холмса могли быть четыре ребенка, двое из которых давно мертвы. Может быть, доктор Ноубл еще что-то вспомнит. С этими мыслями Уотсон потушил лампу и покинул комнату. Следующий пункт назначения – лазарет.* * *
Оказавшись в лазарете, Уотсон заглянул в палату и, обнаружив там только маленькую проворную фигурку Джейн, поправлявшую постель, деликатно постучал. - Здравствуйте, мистер Уотсон! – весело отозвалась она, оборачиваясь. В руках она продолжала держать подушку. - И вам добрый день. Скажите, Джейн, где я могу найти доктора Ноубла? - Он вышел, не думаю, что надолго. Но, если хотите, можете его подождать. Они некоторое время молчали, слушая, как по стеклам барабанит мелкий дождь. Первым не выдержал Уотсон. - Вы собираетесь стать медицинской сестрой? - Да, а что в этом такого? – с легким вызовом ответила Джейн. – Доктор Алан обещал помочь впоследствии с работой: сказал, что устроит в больницу св. Варфоломея. Он сам там работал когда-то. - Джейн, я не считаю, что девушка, занимающаяся медициной – это плохо. Все правильно, вы молодец. Кстати, я тоже когда-то работал в той больнице, так что, считайте, вы получили вторую протекцию, – улыбнулся Уотсон. Джейн смущенно порозовела, пробормотав что-то похожее на «не стоит». Затем она уселась на постель, которую только что заправляла, вновь смяв идеально расстеленный серый плед. Указала Уотсону на кровать напротив: неизвестно, когда вернется доктор Алан, а говорить стоя все-таки неудобно. - Как у вас дела? – в свою очередь спросила она, с интересом рассматривая доктора. – Я имею в виду – с поисками убийцы. Есть подозреваемые? Тот неопределенно пожал плечами, ковырнул носком ботинка потемневшую от времени, со множеством царапин паркетину. - Не совсем. Но кое-что мы нашли. И одна улика очень интересная. Кстати, я думаю, вы нам сможете помочь. Вы же хорошо знали Эрика? Доктор Ноубл говорил, что мальчик часто болел. - Эрик доверял мне, считал своим другом, – вздохнула Джейн. – Он хороший, мне нравилось, что он такой фантазер. Он брал у меня книги, дня за три до трагедии я пообещала ему Киплинга. К сожалению, не успела отдать. Что вас интересует? - В его вещах мы нашли ручку. В этом приюте такая вряд ли будет кому-то по карману. - Золотая, с инициалами? Уотсон с надеждой поднял голову. - Именно. Помните, откуда она взялась? - Да, правда, не очень хорошо. Шесть или семь лет назад приезжала то ли комиссия, то ли попечители. Помню, что нам сказали одеться празднично, а за шалости обещали розги. Эрик очень понравился одному мужчине из комиссии, он подарил ему эту ручку. - Добрый день, мистер Уотсон! На пороге стоял доктор Ноубл. Рукава рубашки вновь закатаны, пятна чернил так и не отмылись с пальцев. Уотсон поднялся навстречу и крепко пожал руку коллеги. - Вы-то мне и нужны. Я хочу задать вам вопрос… - Снова по убийству? - На этот раз нет. Дело несколько конфиденциальное, – негромко сказал Уотсон, едва кивая в сторону Джейн. Та моментально вспомнила о том, что не убралась в перевязочной, и поспешила удалиться. - Ну и зря, – сказал ей вслед Ноубл. – Мы можем расположиться в моем кабинете. Если это можно назвать кабинетом. Когда коллеги оказались в тесной дежурантской и Ноубл, как обычно, занял жесткую неудобную кушетку с пятнами краски и лекарств, Уотсон принялся за изложение ситуации. - Понимаете, мистер Ноубл… - Можно просто Алан. - Хорошо. Я хотел бы поговорить о ваших детях. В смысле, о юных Ноублах. Кстати, сколько их было за пятнадцать лет вашей работы? - Двадцать семь, – сразу отозвался доктор. – Да, не удивляйтесь, я помню их всех, поименно и в лицо. Из них умерли трое – девочка и двое мальчиков, а еще один мальчик усыновлен. Уотсон кивнул, потянулся было за сигаретой. - Вы не против? Я открою окно. Нет? Прекрасно. А вы? А, вы не курите, похвально. Так вот, те двое умерших мальчиков, – я нашел их имена в архиве – Джонни и Том. Причина смерти и состояние здоровья в обоих случаях не ясные, я думал, что вы помните. Мне очень важно знать, что с ними случилось. Ноубл проницательно взглянул на Уотсона сквозь клубы дыма, прищурился. - У кого-то нашелся родственник? - Можно и так сказать. Так что? - Да, вы правы, я их помню. Появились здесь буквально в один день: апрель того года был богат на подкидышей. Последнюю четверку называли одновременно, я решил дать им всем свою фамилию. Джонни помню прекрасно. Знаете, – Ноубл грустно улыбнулся, провел рукой по выщербленной столешнице. – Я думаю, что его родители были ирландцы: мальчик очень рыжий, совсем как другой мой «сын» из той же четверки, Эндрю. Но я понял, что Джонни долго не протянет. - Почему? – Уотсон выпустил в окно еще одну порцию дыма. - Очень слабый, синюшный. Он часто задыхался. Умер через несколько месяцев. К сожалению, я так и не понял, что это за болезнь. Ясно, что патология сердца или легких – одышка, цианоз, шумы. Но конкретное заболевание я не назову, оно нигде не описано. «Так и скажу Холмсу – есть четыре мальчика, два живых, два умерли от странной болезни, выбирайте». - Теперь понятно, почему в документах ничего нет. А второй мальчик? Ноубл не ответил. Вместо этого он подошел к этажерке, отодвинул ее и извлек пару небольших бутылок. Вскоре появились и две маленьких стеклянных банки из-под лекарств. Непрерывно извиняясь за отсутствие бокалов, Ноубл пояснил: - Мне тяжело говорить, Уотсон, простите. Эти дети заменили мне семью, я лично боролся за жизнь каждого из них. Вы спрашиваете о втором мальчике, Томе, – продолжил он, разливая по баночкам вино. – А я спрошу вас: вы помните, почему умер наш принц Леопольд? Уотсон покачал головой, принимая вино из рук Ноубла. - В прессу просачивались слухи о «хрупком здоровье» принца, его «слабых сосудах» и «слишком тонкой коже». Вы должны помнить бюллетени о его самочувствии. Часто писали о тяжелом состоянии, помните? Он умер в результате кровотечения. Тяжелейшие кровоизлияния после травм, гематомы, длительное пребывание в постели и нарушение работы суставов. Ваш диагноз, доктор? - Вероятно, нарушение свертываемости крови? - Верно. Об этом не принято говорить, но хороший врач должен быть слепым, чтобы не заметить синяки при малейшем прикосновении и кровотечение из пуповины. Я надеялся оградить его от ушибов, но это очень трудно, когда малыш начинает ходить. Он умер почти как наш принц: упал и ударился головой. Наутро Тома не стало. - Пусть бедные дети покоятся с миром. - Звучит, как тост. После коллеги перешли на обсуждение возможности лечения заболеваний крови, затем говорили о женщинах в медицине и суфражистках, потом опять о детях… Бутылки постепенно пустели. Когда вина в последней осталось меньше половины, Уотсон обратил внимание на фотографию на столе. - Разрешите? Ноубл молча кивнул и наполнил бокалы еще раз. На Уотсона со снимка смотрела совсем юная девушка в легком белом платье и шляпке. Она стояла рядом с круглым столиком, держа в руках букет лилий. Уотсона поразили ее глаза: большие, темные, печальные. Доктор перевернул рамку и увидел надпись, сделанную аккуратным крупным круглым почерком со множеством завитушек: «Моему дорогому Алану, 1875 год». - Она очень красива. Это ваша жена? – спросил Уотсон, совершенно забыв, что доктор холост. - Невеста, – глухо отозвался он и выпил, не дожидаясь коллеги. Сопоставив надпись на обороте и то, что доктор до сих пор один, Уотсон сочувственно спросил: - Полюбила другого? Это печально, но бывает, ничего не поделаешь. - Нет. Она умерла. - Простите, Алан, я не… - Ничего страшного, Джон. Вам простительно, вы не знали. Ее звали Элизабет, – тихо продолжил Ноубл. – Мы были молоды, любили друг друга. Мы хотели пожениться, она мечтала о детях. Но ее родители не одобряли наших планов. По мнению ее отца, я был очень молод, мое материальное положение не внушало большого доверия – всего лишь неопытный врач в госпитале. Я сказал, что готов сделать все, что заработаю нужную сумму. Решили ждать. Тиф ждать не стал. – Голос доктора становился все тише, Уотсон готов был поклясться, что в глазах Ноубла стояли слезы. – Я уволился. Четыре месяца выпали из жизни. А потом доктор Ричардсон предложил мне место здесь. - Это все очень печально, Алан, но прошло пятнадцать лет, в вас, наверное, многие влюблены, думаю, для вас это не новость. Вы не думали о браке? Ноубл пристально посмотрел в глаза коллеги, едва заметно качнул головой. - Нет. Понимаете, Уотсон, прошли годы, время все сгладило. Но вот здесь, – широкая ладонь в выцветших чернильных пятнах легла на грудь, – до сих пор больно. И память об Элизабет жива. Нет, я все решил – если у этих детей нет отца, я стану им. Но еще раз думать о женитьбе не хочу. Больше к теме семьи и брака Уотсон не возвращался. Остаток вечера они посвятили обсуждению сложностей работы с детьми, несправедливости отношения к незаконнорожденным и повышенному женскому вниманию к Ноублу. Пару раз Уотсону почудился шорох за дверью, но он решил, что звуки долетают со двора. Доктора не заметили, как вино закончилось, а на улице стемнело. Уотсон неуверенно поднялся. - Что ж, приятно было с вами побеседовать. И спасибо вам. Время позднее, вам завтра работать, я, пожалуй, пойду. - Вы приходите, Джон, если будет желание. Приятно поговорить с умным человеком. - Непременно. И, пожав на прощание руку доктору, Уотсон направился к себе. Открывая дверь дежурной, он едва не сбил с ног Джейн. - Простите, я не хотел, – сказал Уотсон, отмечая про себя, что речь не утратила внятности, разве что стала немного медленнее. И говорить тяжело. Джейн, кажется, что-то ответила, но Уотсон ее не расслышал, а переспрашивать не было ни желания, ни сил. Оставив пунцовую и чем-то крайне удивленную и восхищенную девушку в обществе сестры Рэдфорд («Ты эту дверь уже одиннадцатый раз полируешь. Джейн, я тоже люблю чистоту, но давай не будем доходить до фанатизма?»), доктор вышел на улицу. Постоял немного на ступеньках, вдыхая свежий прохладный весенний воздух и любуясь начинающим синеть небом. Очень тихо, даже из корпуса детей не слышны, как обычно, боевые кличи. Тихо, прохладно, розовый на небе переходит в лиловый, затем – в голубой, а тот едва уловимо становится темно-синим и опускается на землю, укрывая приют и его обитателей и даря кратковременный покой. Еще раз глубоко вздохнув, Уотсон зашагал к себе. Лучше бы Холмс спал, а то слова в предложения складываться не хотели, постоянно переставлялись в голове с места на место; имена детей путались с биографией доктора Ноубла, а Элизабет – с суфражистками и почему-то Джейн, к тому же ноги плохо держали. Вдобавок ко всему Уотсону хотелось махнуть на все рукой и остаться здесь, во дворе, или уйти в аллею, чтобы лежать на скамейке и наблюдать за постепенно темневшим небом, размышляя над высокими вопросами жизни, смерти и предназначения. Боль в плече возвестила, что доктор зацепил косяк входной двери. Двадцать шесть ступеней наверх, перешагнул через одну из них, на предпоследней споткнулся; теперь коридор и дверь в конце. Холмс еще не спал. Он стоял у раскрытого окна, задумчиво докуривая трубку. - Я вижу, вы продуктивно пообщались с доктором, – сказал он, не оборачиваясь. Уотсон решил, что ответит позже: сначала доберется до кровати. Едва его голова коснулась подушки, он издал вздох облечения. - Я в норме, – заверил он. - Не сомневаюсь. Вы упали? Я слышал грохот в коридоре. - Издеваться будете утром. В конце концов, я потратил день, чтобы узнать все о тех мальчиках. Холмс сел рядом с другом, все еще держа пустую и почти остывшую трубку в руках. - И что же? - Не буду вас обнадеживать, Холмс, – Уотсон приподнял голову, но понял, что это была плохая идея. – Не могу сказать, что круг поисков сузился. Четыре мальчика: Эллиот, Эндрю, Джон и Том. По первым двум никаких сведений, абсолютно. - А остальные? Я видел их могилы. – Холмс говорил так же тихо. Он сидел, не глядя на друга, застыв в одной позе: напряженный, неестественно выпрямившийся, со сложенными на коленях руками и запрокинутой головой. - Ничего. Разве что причины смерти. Джон – неизвестная патология сердца или легких, Том – нарушение свертываемости крови. У Эстер есть еще дети? Если есть, то нужно узнать, здоровы ли они. И если да, то Тома из списка ваших возможных детей можно исключить. - Два живых, один мертвый – в лучшем случае, в худшем двое. Шансы два к одному. - Джон был рыжим, – добавил Уотсон. Холмс ничего не ответил, так и продолжал неподвижно сидеть. - Проверим сначала живых. Реплика получилась чуть громче, чем хотелось, Холмс и сам едва заметно вздрогнул. - Не думайте о плохом. Вновь тишина, только слышно частое дыхание Холмса и стук ногтя по мундштуку трубки. Ветер принес в комнату ночную прохладу. - Я удивлен, что у вас есть ребенок. Поначалу я думал, что вы бросили ту женщину, но я никогда ничего не сказал бы вам. Холмс повернулся к другу всем корпусом, склонился над ним. В сумраке комнаты он отчетливо видел подрагивавшие закрытые веки, вздернутый нос и ссадину на лбу – след от встречи с еще одним косяком. Нос уловил слабый запах алкоголя. - Я не родился знаменитым сыщиком с трубкой и множеством раскрытых преступлений. У всех есть прошлое, Уотсон. Обстоятельств не изменишь, годы не вычеркнешь, однако сейчас я постараюсь помочь им, чем смогу. - Простите, Холмс. Возможно, я сказал… - Все нормально. Отдыхайте, Уотсон. И спасибо вам за работу. - Холмс! – доктор неожиданно сел в постели. – Я забыл, я говорил с Джейн, которая из лазарета, ручка Эрика, она сказала… - Завтра, завтра, Уотсон. Спокойной ночи.* * *
- Как думаешь, мистер Холмс быстро найдет убийцу? – спросил Эллиот, как только погасили свет. - Я на это надеюсь. Энди повернулся лицом к другу – не хотел видеть кровать Эрика. Пустая, словно неживая, она выделялась в темноте неясным пятном, притягивала взгляд и пугала одновременно. - Только ручка эта… ты не думаешь, что тут не все так просто? В смысле, с этим преступлением, – продолжил Энди, плотнее закутываясь в одеяло. - Я не помню, как она появилась. А ты? – мальчик помолчал, но ответа не последовало. – Вот в том-то и дело. Мне кажется, Эрик все же был тем самым лишним свидетелем, по-другому никак. Эллиот говорил тихо, быстро, с полной уверенностью в своей правоте. Он даже приподнялся в постели и принялся яростно жестикулировать. - Только почему в церкви? Ритуал же. Не сходится. - Если все-таки лишний свидетель, как ты говоришь, то в голову приходит только отвлекающий маневр. - А если нет? Давай еще раз поищем в библиотеке книги о древних? - О да, Эллиот, - саркастично протянул Энди. – В библиотеке обязательно есть информация по кровавым ритуалам. Но я еще не сказал нет. Я предлагаю сейчас поспать, а утром решить. - Логично. Спокойной ночи. Он шел по бескрайнему полю, везде – пожелтевшая, увядшая трава. Ноги тонули в ней, высокие колоски неизвестного растения били по рукам. В воздухе – пыль и предчувствие чего-то нехорошего, очень нехорошего. В этом убеждали тяжелые нависшие над ним тучи, сквозь которые пробивались слабые лучи солнечного света. - Зачем мы здесь? – спросил Энди. В своей руке он чувствовал обветренную широкую ладонь друга. - Мы должны помочь ему. Разве ты не видишь? – голос Эллиота чужой, незнакомый, и взгляд совсем не тот. Он холодный, колючий. Мальчик смотрел прямо перед собой но, казалось, ничего не замечал. - Что я должен видеть? Они оказались у полуразрушенного деревянного здания, дощатый забор местами уже упал, а местами зиял огромными дырами выломанных штакетин. Вдалеке угадывался остов деревянной детской горки – когда-то давно в приюте была такая, но долго не протянула. Эллиот ушел вперед, мертвая трава почти полностью скрывала его. Он что-то искал на земле, отводил желтые стебли бледными исцарапанными руками. Тучи сгустились, старый дом, казалось, стал ближе, Энди отступил назад. - В этой церкви никто не был много лет. Опасайся призрака. - Сандра? Но Энди никого не увидел, заброшенный дом пропал. Эндрю стоял у ворот приютской церкви с кирпично-красными стенами. Позади раздался голос Эллиота, мальчик обернулся. Друг сидел у холодного могильного камня, спрятав голову в коленях. - Что здесь, черт возьми, происходит? Эллиот! Друг распрямился, поднял глаза. Нет, это не Эллиот. Шапка растрепанных светлых волос, слишком бледные щеки, запавшие глаза и – перерезанное горло. Бурые пятна на всегда чистом голубом воротнике, к острым коленкам, торчавшим из больших грубых шорт, прилипла земля. Эрик протянул руку, двинулся к мальчику. - Помоги мне. – Сквозь рану он отчетливо видел движение гортани. Края разреза сходились и расходились, вновь кровоточили. Бежать, куда угодно, лишь бы от него подальше! Энди петлял между могилами, но Эрик всегда оказывался впереди. А потом был выступавший корень, земля рванулась вверх, свежая глина оказалась у самого носа, а рядом – черный камень. Энди медленно поднял голову:«Эндрю А. Ноубл. 1878-1890»
В луче, пробившемся сквозь плотные лиловые тучи, ослепительно блеснуло лезвие, шею пронзила боль, надо остановить кровь, позвать на помощь… - Ноубл! Ты чего? Энди огляделся. Все так же – десять кроватей, в большое окно лился лунный свет, рядом стоял синеватый силуэт Эллиота. - Все хорошо… хорошо. – Выдохнул он, обнаруживая, что до сих пор держит руку на шее, а ночная рубашка прилипла к спине. - Ты кричал. - Ага, – ответил Энди, еще не совсем понимая, где находится, и пытаясь отделить сон от реальности. – Где Эрик? Судя по долгому молчанию, Эллиот не знал, что на это ответить. - Понял, – продолжил мальчик, ни к кому не обращаясь. – Я пойду. - Куда? Энди не ответил и вышел в коридор. Со страхом косясь на голубые квадраты света, которыми расчерчены пол и стены, вслушиваясь в ночную тишину, он желал только одного – побыстрее добраться до общего коридора и душевой, а затем сунуть голову под холодную струю из медного крана. Может, хотя бы тогда он станет яснее соображать. Короткий перешеек без окон, который Энди проскочил почти бегом, и вот, наконец, до душевой рукой подать. Но вдруг он услышал то, что хотел бы слышать меньше всего на свете – громкие шаги. И они явно направлялись к нему. Энди попятился назад, тщетно оглядываясь в поисках чего-либо, чем можно защититься. Но коридор был пуст и он лишь крепко сжал кулаки. Шаги приближались, вот уже появилась неясная тень. Энди был бы рад убежать, но ноги словно приросли к полу, он не мог сдвинуться с места – только стоять и наблюдать за происходящим. Еще несколько шагов… - Мистер Ноубл? Что вы здесь делаете? В поле лунного света вышел Шерлок Холмс. Энди лишь молча покачал головой, одновременно вздохнув с облегчением. Всего лишь мистер Холмс, и вообще, почему он всерьез решил, что призраки из его кошмаров – реальны? - Тоже не спится и тоже в душевую. Ход наших мыслей совпадает. Холмс быстро улыбнулся, показал на приоткрытую дверь. - В таком случае, позвольте вас сопровождать? Все еще не придя в себя, Энди кивнул. Стройный ряд медных кранов тускло поблескивал в свете луны, в душевой тихо, очень тихо. Лишь из одного крана где-то вдалеке медленно капала вода. Без лишних разговоров, Энди подошел к ближайшему, повернул вентиль до упора и сунул голову под мощную струю. Холод принес ясность в мысли, помог взбодриться и окончательно прогнал ночных демонов. Рядом гудел еще один кран – Холмс решил умыться. - Присаживайся, – Холмс указал на единственный подоконник. – Кошмар? - Догадаться было нетрудно. - Стыдиться своих снов не стоит. Особенно в нашей ситуации. Энди хотел спросить о том, как продвигается расследование, но Холмс его опередил. - И часто тебе снятся кошмары? - А какая разница? Нас тут – триста человек. На каждый ночной крик никто не прибежит. Так что справляемся сами. Приходится, если не хочешь свихнуться. - Понимаю. Вы все привыкли. - Когда родителей нет и не предвидится, остается только это. - А ты хотел бы, чтобы они появились? Энди обернулся, посмотрел на неловко устроившегося на подоконнике и прижимавшегося затылком к холодному стеклу Холмса, непонимающе моргнул. - Я перестал об этом думать лет пять назад. А если вдруг кто-то и объявится – уже поздно. Двенадцать лет как-то жил, и, как видите, со мной все в порядке. Холмс еле слышно вздохнул. - А вы? Как идут дела с поисками убийцы? - Есть двое подозреваемых. Большего, к сожалению, сказать не могу, пока все на уровне догадок. Они помолчали с минуту. Мальчик поежился от ночного сквозняка. Потом спрыгнул с подоконника, указал на окно. - Уже поздно. Я, наверное, пойду. Спокойной ночи, сэр.