C4

(если кто знал, знал и забыл или не знал и забыл, наши герои выглядят так: http://s004.radikal.ru/i206/1301/bb/efbb37870ece.jpg) Ночной звонок выбил меня из колеи. Кожу кололи сонмы мурашек, снующих по всему телу. Они приподнимали корни волос, заставляя нервничать и передергивать плечами. - Хикару, - сказал он. – Мне нужно тебя…увидеть. И я пошел. «Мне тебя нужно» - и пошел, как дурак, хотя клялся и божился самому себе, что никаких дел не буду иметь с этой паскудой, не прощу ему боли, которой он причинил так равнодушно маме, папе. Мне. Перемахнул тайком через ворота, нарушил комендантский час. Стыдоба. Он назначил встречу в фешенебельном отеле, охрана которого подозрительно оглядела мой неприметный спортивный костюм, а консьерж даже не подумал улыбнуться, когда я спросил, в каком номере остановился Тэдзука Сатоши. Не улыбнулся, но ответил. А я почти пожалел, что заявился не в униформе опергруппы. Мелочно, но попробуй не улыбнись, стерва. Пентхаус, господи, ну что за показуха, что за тяга к буржуйским излишествам? При виде брата у меня будто С4 в животе рванула, крохотный такой заряд, но с сильнейшей отдачей в пах. Не возбуждением, а беспокойством, таким сильным, что оно грозило с секунды на секунду перерасти в слепой ужас. Поэтому, чтобы не выбежать из номера с воплями, я старался на Сатоши не смотреть, ограничившись официальным приветствием и оставшись стоять возле захлопнувшейся за моей спиной двери. - Пройди, Хикару, - потребовал брат, сделав приглашающий жест рукой. Виски в его бокале колыхнулось, опасно прильнуло к краю, но на белоснежный ковер не упало ни капли. Он умеет контролировать даже самые незначительные мелочи, акцентируя твое внимание именно на том, на чем ему выгодно, чтобы ты акцентировал. И это незначительное движение рукой – тоже частичка сценария, придуманного им на сегодня. Для меня. Я вздохнул (помимо своей воли – судорожно), снял кроссовки и вступил во владения зла. Брат усадил меня на диван, сел рядом, вручил стакан сока и говорил, говорил, говорил, на отстраненные, якобы, темы, не связанные с Библиотекой. Я слушал его и злился, отвечал резко, раздраженно, сжимал сильнее стакан (мне постоянно казалось, что выскользнет из пальцев). Мой взгляд постоянно прыгал от собственных рук к его губам, от этого я злился еще больше, в голове стучало, я думал о часах, о Казахаре, о Шибасаки, краснел, в который раз мысленно сравнивал брата с лейтенантом Додзё – и не мог понять, почему второй кажется мне похожим на первого. Не похожи ведь ни черта! На всем белом свете нет никого, кто походил бы на эту очковую кобру. Внезапно я понял, что брат молчит уже какое-то время. Я, смущенный собственной невнимательностью, встрепенулся, упустил таки стакан, который мягко упал на ковер. К счастью, сок я успел допить. - Нии-сан, я… Мне нет дела до Планирования. Я – вот он. Здесь и сейчас. Пожалуйста, сколько раз мы уже обсуждали это. Брат мягко улыбался, разглядывая меня, как редкий тепличный цветочек. - Я…пойду. Господи, чувствую себя полнейшим идиотом. И еще чувствую, что щеки мои недопустимо пунцового оттенка сейчас. Я подскочил, как ужаленный, но брат удержал меня за руку. - Ты останешься, Хикару. Сердце ударилось об грудную клетку с такой силой, что еще чуть-чуть – и проломило бы ребра. Брат держал меня за запястье, и от этого места вверх по руке ползла пугающая волна жара. Оцепеневший, я послушно опустился к нему на колени боком, а затем и вовсе позволил уложить себя на диван. Брат снял очки, потер переносицу, посмотрел на меня уже без холодных стеклышек, прямым, ироничным, но все-таки добрым взглядом. Наверное, я единственный, на кого он так смотрит. Так же, как и много лет назад, когда наша семья была счастливой и образцово-показательной. Я вышел из ступора, только когда его язык забился в мой рот. Отвернув лицо, я попробовал сбросить Сатоши, но не сумел. Потому что не хотел. Я же солдат, один из лучших в своем деле. Я сильнее его. Но я и слабее его, и брат знал об этом всегда, натыкаясь на меня повсюду дома, ловя на себе восхищенные взгляды подростка, который старался подражать абсолютно ему во всем. И, конечно, он не мог не знать о фотографии, которую я хранил, как влюбленная девчонка, под подушкой, и как тяжело дышал, доводя себя ночами до исступления, глядя на эту фотографию. Я надеялся, что он не знает. Это грязно, стыдно, недопустимо для почтенного семейства Тэдзука. Но, в конце концов, это мой брат. А он всегда в курсе, он знает все и обо всех, и думать, что он не догадывается о нелепых чувствах младшенького, было наивно с моей стороны. Боже, как горячо… - Хикару, - шептал он, покрывая поцелуями мою шею, - Хикару, не отворачивайся от меня. Дай мне увидеть тебя. Я жалостно заскулил, потому что брат так просто ломал сейчас возводимую мною в течение многих лет стену, обнажал самую суть моих желаний, вгрызался в них жадно, безжалостно и, как всегда, эгоистично, наплевав на меня. Он хотел меня в Отделе Планирования Будущего Библиотеки. Любой ценой. Что самое обидное – в тот момент, когда его губы ласкали мою кожу, нашептывали непристойные и возбуждающие вещи в самое ухо, чередуя каждое слово с поцелуем, я прекрасно осознавал, зачем он это делает. Взяточник. Но даже если бы в этот самый миг началась ядерная война – я бы не попросил его остановиться. Ловкие пальцы расстегнули молнию на олимпийке, юркнули под футболку, нашли искомое, сжали, выбив из меня стон, захлебнувшийся в новом поцелуе. Я боялся закрыть глаза, боялся, что если сделаю это, то исчезну, растворюсь в этом постыдном счастье. Брат усадил меня, как безвольную игрушку, приспустил спортивные штаны, сжал сквозь плавки мой член, до боли, скользнул вверх, снова нашел мои губы и целовал, целовал их, пока я не понял, что близок к оргазму от одних только этих поцелуев. - Прости. Что? - Я не знаю, что на меня нашло. Что ты такое говоришь? Зачем отходишь, отворачиваешься и снова прячешься за очками? Мутная поволока медленно сходила с моих глаз, распаленное ласками тело остывало, казалось, с легким шипением. Он остановился, оставил меня на пике возбуждения, унизительно потрепанного, со спущенными штанами, пробормотал, что мне лучше в самом деле уйти и деликатно отвернулся. Дьявол. Не человек, дьявол. Дрожащими руками я подтянул брюки, долго пытался застегнуть олимпийку, но не мог справиться с молнией, оставил как есть, кинулся прочь. Не помню, как я вылетел из гостиницы, как бежал по темной улице, не разбирая дороги. Помню, что очнулся на детской площадке. Продрогший и плачущий, как заблудившееся дитя. Утерев слезы, я глянул на часы – начало четвертого. Последние сорок минут в моей памяти не отложились совершенно, а через пару часов начнет светать. Нужно вернуться на базу до рассвета, иначе неприятностей не оберешься потом. Шмыгая носом и ежась от холода, я сориентировался и трусцой побежал домой. Бесшумно притворив дверь, я прислонился к ней спиной и вздохнул, потер ладонями озябшие предплечья. В комнате я жил один, клерки со мной не уживались категорически, поэтому волноваться насчет того, что сосед донесет начальству о моей вылазке, было не нужно. Нет, какая же змея. Какая хитрая, беспринципная сволочь. Одному Богу известно, каким будет его следующий шаг. Шантаж? Может, он вообще записал давешнюю сцену и пригрозит отослать ее отцу, если я не вступлю в ряды планировщиков? На брате-то отец давно крест поставил, а вот при виде развратно стонущего в его объятиях меня точно заработает инфаркт. Что же я натворил, где мои мозги были, зачем я вообще согласился на эту дурацкую встречу?! Ругая себя последними словами, я разделся и одернул шторку над кроватью, намереваясь поспать хоть пару часов. Но вот беда – лежащий в моей постели брат явно перечеркивал все планы. Ждал меня. Хотел… Не знаю, чего он хотел, но уснул. Очки смешно съехали в бок. На меня накатила паника. Хотелось выпрыгнуть в окно и убежать как можно дальше. Вместо этого я попятился, споткнулся об стоявшую напротив кровать, машинально схватился за шторку и сел. Шторка осталась в моей руке, оборвавшись с противным треском. - Хикару? – брат открыл глаза и приподнялся на локте. – Вот досада, так некстати задремать. Мой коварный план теперь весь в розовую крапинку. - Ты, - я откашлялся, потому что голос хрипел просто ужасно. – Ты не можешь здесь находиться. - Почему же? Очень даже могу. - Гражданские могут находиться на территории кампуса в ночное время только с письменного разрешения капитана Генды. - Так вот оно, - перед моими глазами замаячил белый листочек. Несмотря на темень не разглядеть размашистую подпись капитана было невозможно. - В любом случае находиться у меня в комнате я тебе не разрешал, - процедил я, подорвался с места и устремился к выходу, чтобы торжественно распахнуть дверь и прогнать Сатоши. На этот раз замкнувшиеся на запястье пальцы возбуждения не вызвали. Только ярость. Я перехватил руку, вывернул ее в грубом болевом приеме, впечатав брата лицом в матрас. - Хватит с меня твоих игр. Услышав приглушенный смех, я растерялся и отпрянул. Посмеиваясь, Сатоши сел и уставился на меня снизу вверх. За стеклышками очков лукаво поблескивали темные глаза. - Ну извини, - примирительно сказал он, без малейшей опаски вновь хватая меня за руку. – Я думал, ты не сбежишь. Думал, что начнешь возмущаться и топать ногами, как ты обычно делаешь. Пощечины он явно не ожидал. И теперь ошарашено прижимал ладонь к щеке. - Пошел вон из моей комнаты. Из моей жизни. Иди и сдохни в канаве, чудовище. - Хикару… - Ты знал о моих чувствах. Знал и делал вид, что не замечаешь их. И это было правильно, потому что чувства эти нездоровые. Я стыжусь их. И я знаю, какая ты дрянь, как ты любишь играть с чужими судьбами. Знаю. Но я и подумать не мог, что ты можешь так со мной поступить, - я зажмурился на несколько секунд и посмотрел наконец в его удивленные глаза. – Хотя нет, знал. И все равно верил. Дурак. Сам виноват. Но теперь все, я не желаю иметь с тобой никаких дел, я похороню все воспоминания о тебе, понял? Проваливай. Сатоши молча ретировался. Говорят, ежик – птица гордая… Прошел месяц. Я с легкой ревностью наблюдал за обжимающимися по углам Казахарой и Додзё. Причем ревновал я сразу обоих, как бы парадоксально это не звучало. Никогда бы не подумал, что разница в росте может быть такой комичной. Ему иногда приходилось слегка вставать на цыпочки, чтобы поцеловать ее – это было забавно и, кажется, мило. Шибасаки изъявила желание со мной встречаться, и я с облегчением согласился, разумно полагая, что новая любовь (нормальная любовь) оттеснит переживания, касающиеся брата, а может даже затмит их полностью. Мы ходили в рестораны, ели мороженое, читали малышам в детском саду. Занимались любовью. Довольно часто, и оба получали великое удовольствие от процесса. Еще через месяц я расслабился окончательно, перестал вздрагивать при каждом звонке и высматривать лимузин за воротами. Похоже, у него все-таки есть совесть. Сухенькая такая, сморщенная, как перчик чили. Оказалось, что расслабился я зря. Мне дали задание из разряда элементарных – забрать книгу из частной коллекции. Все прошло гладко, я успел тепло распрощаться с владелицей и отойти от ее дома на приличное расстояние, когда меня окликнул абсолютно неразличимый в полумраке мужчина. И в тот момент, когда я повернулся в его сторону, силясь разглядеть махающего рукой человека, на мой затылок опустилась раскладная металлическая дубинка. Как я понял, что это была именно дубинка, а не, скажем, арматура? Просто я упал и некоторое время пробыл в сознании, успев рассмотреть оружие и руку его сжимающее. Но прежде чем мой взгляд успел скользнуть выше, к лицу ублюдка, его заволокло черным туманом. Темнота рассеивалась медленно, какими-то судорожными рывками. Я не мог понять, что не так, но что-то было точно. Что-то неправильное. Голова болела, и это было вполне логичным. Но болела не только она. Меня ритмично и незнакомо потряхивало, отчего звон в ушах только усиливался, никак не давая мне сообразить, где еще у меня болит. - Проснулся, Хикару? Трясти перестало. Я открыл глаза и увидел над собой ненавистную рожу. - Ну-ну, прибереги эти пылающие взгляды для новобранцев. Ответить не получилось. Почему? Я сжал губы и закашлялся, язык натолкнулся на что-то шершавое и резиновое, руки, которыми я хотел оттолкнуть брата, не повиновались. Откинув голову назад, я обнаружил их привязанными к спинке кровати. Паника наползала липкой, вязкой жижей, я застонал, захныкал, давясь с непривычки кляпом, приподнялся насколько мог и увидел главный источник дискомфорта. Брат великодушно выпрямился, чтобы мне стало видно, что солидный кусок его плоти скрывается в моем теле. Больнее от этого зрелища сразу стало раз в десять. Полный ужаса вой вырвался из моей глотки, я отчаянно забился, пытаясь взбрыкнуть ногами. Но не смог, ибо ноги оказались согнутыми в коленях и связанными ремнями. Брат с обидной легкостью удержал их в разведенном состоянии, надавив так, что мышцы в бедрах затрещали. Я замер, буравя его взглядом и не давая истерике прорваться наружу. Замычал, мотнул головой, объясняя, что в кляпе нужды нет, но брат только коротко хохотнул и вытер большим пальцем слюну с моего подбородка. Легкий толчок привел к новой попытке освободиться. Завтра не смогу согнуть руки в локтях. Вообще еще неделю не смогу. А если мышцы порвутся, то и дольше. Намного дольше. Плевать. Слишком страшно, чтобы бездействовать. Через несколько минут я выбился из сил. Волосы на затылке стали мокрыми от пота, простыня прилипла к спине, а брат преспокойненько сидел, не изменив позы, и улыбался, как ебаный Чеширский Кот. Даже выйти из моей задницы не удосужился. Моя грудь вздымалась и опускалась, как у загнанной кобылы, горло саднило от невозможности проораться, мне в целом было мерзко и отвратительно, а когда он вдруг улегся на меня и с силой вбился, я вообще решил, что задохнусь и там же, в кровати, отойду. Но Сатоши только сунул руку мне под голову и отстегнул кляп. Я вздохнул поглубже, изготовившись разразиться отборным армейским матом, но прохладная ладонь тут же шлепнула по губам. - Только попробуй, - кляпом потрясли над моим лицом. Я с немалым трудом проглотил плотный комок ненависти. Брат, светясь самодовольством, вернулся в исходную позу. Я ощущал его член вполне явственно. Член Сатоши. Во мне. Внезапно накатило возбуждение, тяжелое и удушливое, накрыло с ног до макушки, как цунами. Он же меня трахает. Связал и трахает, как бордельную шлюху, как суку течную. Сколько раз я себе это представлял? Сколько раз заходился немым криком и изливался в руку, представляя, как он швыряет меня на кровать, приспускает брюки и ебет, проталкивается в сухую дырку, рвет, но не останавливается, дерет за волосы и сыплет грязными словами? В паху сладко свело, я, видимо, непроизвольно сжался, потому что брат вдруг ухнул и впился пальцами в бедра сильнее. От вожделения меня повело, я заерзал, задвигался под ним, стараясь насадиться самостоятельно, захрипел. Рукам и ногам не было покоя, потому что вдруг захотелось прижаться, обнять, удушить объятиями, обвить змеей и выжать его до капли. - Сука, - досадливо протянул я, смаргивая слезы, обозленный неспособностью себя контролировать. – Сука, ненавижу. Сатоши выглядел немного удивленным и даже сконфуженным. Чего-чего, а слез моих он явно не ожидал и не понимал теперь, что ему делать: продолжать меня насиловать или сбегать за горячим молоком и почитать сказку. - Да, конечно, давай как в тот раз, развяжи меня и скажи «пардон, я не знаю, что на меня нашло», - ядовито прокомментировал я его душевные метания. – Тварь. Он открыл рот, чтобы, очевидно, оправдаться, но я метко плюнул ему в харю. Трахаться он любил и умел. Это я понял минут через десять, когда Сатоши немного подостыл и перестал долбить меня, как сраный дятел. Одно дело мечтать о жестком сексе и совсем другое получить по полной в свой первый раз. Никакой смазки не хватит, если тебе твердо решили понаделать новых дырок в районе брюшной полости. Я упрямо стискивал зубы и сжимал руки в кулаки, но в итоге сдался и заныл, потому что ощущение того, что в заднице у меня орудуют паяльником, усиливалось с каждым новым движением. Сатоши остановился наконец и перевел дух. А когда он с хлюпаньем вышел из моей задницы, дух перевел я. Брат смотрел на меня, смотрел и вдруг рассмеялся, искренне, как мальчишка. - Слушай, какая глупость все-таки. Я ведь месяц за каждым твоим шагом следил, планировал, науськивал себя. Думал, проучу. А сейчас смотрю на тебя и понимаю, что я мудак. Отвязал меня от койки с некоторой опаской. Я остался лежать. Тогда Сатоши как-то по-кошачьи прильнул, бошку на грудь положил. Заманчиво посверкивало белое ухо. - Хикару, я правда такая сволочь? – спросил и тем самым спас свое ухо от моих зубов. Я молчал, молчал, потом закатил глаза и ответил: - Да, - и, обняв одной рукой, подытожил: - Да, нии-сан, сволочь, каких поискать. Сатоши вздохнул. Вполне удовлетворенно. Через пару месяцев мы научились заниматься любовью. До этого только трахались, как звери, как дикари, с нецензурной бранью, прокушенными частями обоих тел. Бывало, завалится ко мне в общагу ночью, накинется с рыком на спящего, зубами за загривок прихватит – ни дать ни взять «энимал плэнет». А потом как-то вдруг добавилось поцелуев и прелюдий. И ласковых рук, и ласковых слов. Он даже пробовал дарить мне цветы, но, получив букетом по морде, затею эту оставил. А вообще, все у нас стало неожиданно хорошо и ладно, совсем не как у лас-вегасных молодоженов. Наверное, притерлись. Наверное, смирились. Наверное, любовь.