Мир прилип к холодной грани

С западной стороны город огибала река. Широкая, но какая-то неестественно спокойная, тихая. Она была словно олицетворением жизни самого города. Такая же медленная и серая. Серая вода ее пахла затхлостью, а в лучах закатного солнца становилась совсем невыносимо грязной. И только ночью, в бледном мерцании луны и редких звезд, чаще спрятанных тяжелыми облаками, приносимыми бурными ветрами со Степи, река обретала внушительный, почти царственный вид. Город рядом с ней казался даже меньше, чем был. Ветхие домики, разбросанные вдоль берега ее, по мере удаления от песчанной прибрежной полосы становились все крупнее и внушительнее. Район рабочий сменялся районом господским. Гравий и куцая трава на улочках сменялась каменным булыжником, дома вытягивали вверх стройными кирпичными стенами и разноцветной черепицей, увитой виноградом и плющем. А на востоке, за высокой стеной стояла Фабрика, откуда день и ночь из высоких труб южным ветром разносился тяжелый свинцовый дым. Он окутывал весь город, опускаясь низкоо, к самой земле. И разноцветная черепица блекла под слоем приносимой дымом золы, и хмурились люди, задыхаясь в безудержном кашле. И только детям все было нипочем. Дым был естественной частью их жизни, как и река, как и ссохшаяся, потрескавшаяся земля под ногами там, где кончался булыжник, как солнце, серое небо и взрослые, вечно хмурые и недовольные. Дети не понимали, даже не думали, что жизнь может быть иной. Веселой и светлой, без вечной печати молчания. Что было не так с этим маленьким городом, затерянным в глубине Большой страны, между нескончаемой Степью и Высокими горами Урина? Почему здесь почти никогда не звучал смех? Он словно застыл в бесконечном ожидании, тягостном и мучительном. Ожидании чего? Того, что грянуло в ночь, самую долгую ночь того лета. Грянуло и эхом передалось от окна к окну. Вильно услышал весть одним из первых. В ту ночь он не спал. В ту ночь никто не спал в его доме, где, необычное дело, звучал громкими переливами детский смех. Сантьяго и Эл, маленькие одинаковые братья, сыновья Вильно, праздновали свое восьмилетие. И счастье, редкий гость маленького города, осветило бедным домик семьи Архани. Гостей было много. Взрослые любили Вильно за его честный прямой характер. Весь город слышал о грубоватом, но простом и справедливом сапожнике, не раз заступавшемся за обделенных на городском совете, что проходил ежегодно в старенькой Ратуши. Но еще больше все любили его сыновей. Ох уж эти неразлучные близнецы! Оба высокие и худые, даже немного болезненные на вид. Длинноносые, со впалыми щечками и лихорадочно блестящими глазами, они вечно были там, где шумела разнообразная жизнь маленького города. Сантьяго, он тот, что посмуглее и потише. Он чаще хмурится и смыкает тонко очерченные иссиня-черные брови на переносице. Когда с ним кто-то заговаривает, он опускает глаза в пол. А еще у него руки, что бабочки. Пальцы длинные, почти женские, быстро-быстро порхают вокруг тщедушного детского тельца. Рвут цветы и подносят близко-близко к черным и каким-то совсем не детским глазам, мерцающим странным огнем, подхватывают разноцветные камушки на берегу Серой реки, поправляют непокорные кудри и вновь летят навстречу неизведанному. Или хватают брата за рубашечку и что-то быстро-быстро постукивают по его плечику. И брат смеется. Эл вообще смеется чаще других детей города. Кажется, он вобрал в себя все жизнелюбие, что Семь Богов отвели на детей Вильно, а заодно захватил еще и крупицы чужого. Его смех и отрывистый говор слышны на каждой улице города, куда заносит их с братом. Порхают пальцы Сантьяго, поет смех Эла. Его черные глаза не мерцают тайной и обещанием, как у маленького брата. Они просто святятся невыразимым внутренним огнем, смеются и улыбаются навстречу миру. И мир, удивительное дело, улыбается им навстречу, даря всеобщую любовь и нежность маленьким неразлучным братьям. Этой ночью звучный смех Эла разлетался по спящим улицам города, отдаваясь эхом в их пустынной тиши. Журчала речь, горели свечи. И громким свистом за стеной соседнего дома взвился чей-то протяжный крик. Истошный вопль страха и боли. Тогда еще никто не понимал, что происходит. Только некоторые испуганно пошевелили плечами, кажется, все-таки догадываясь, но не решаясь признать то, во что мгновение спустя превратился протяжный вопль. - Вторжение! Один за другим погасли свечи. Наступила тишина. «Вторжение» - эхом повторяли люди, один за другим вставали из-за стола. Замолчали дети, напуганные внезапной сменой всеобщего настроения. Вторжение – раз за разом повторяли взрослые, рукой отгоняя детей в дом, поглубже, подальше от реки, за которой притаилась невидимая опасность, поближе к себе. Они уже понимали, что произошло. Что мир рухнул. Что началась война. Что пришла в их маленький город смерть.