Однажды в Чикаго

Гриндевальд, лениво прищурившись, рассматривал суетливый утренний Чикаго, опершись локтями о широкий парапет балкона. Уютный Лоуэр Уэст Сайд, изящная Литтл Итали; слева — вечно переполненный Чайнатаун и Бриджпорт, справа, за угловатыми небоскребами — блестящая гладь озера Мичиган. Ещё немного — и этот город станет его собственностью. Или, по крайне мере, треть города. Уже неплохой старт. Чуть выщербленный каменный парапет приятно холодил кожу, лёгкий летний ветер ненавязчиво играл с небрежно уложенными прядями волос. Гриндевальд прикрыл глаза и на несколько секунд сильно сжал пальцами виски, привычно нащупывая выемки черепа. Порпентина Голдштейн. Его персональная головная боль. Отпустить её живой — и невредимой — равнялось отложенному смертному приговору. Кто знает, каким вечером в ней вдруг проснётся желание поговорить с приёмной матерью по душам и в деталях рассказать, что именно произошло. И когда это случится... Гриндевальд резко открыл глаза и снова посмотрел на окончательно проснувшийся город. Он не допустит этой случайности. А Персиваль... Персиваль поймёт. Рано или поздно. Он далеко не дурак, хоть и поддался непонятному влечению. Гриндевальд выпрямился и застыл, подставив лицо жадному солнцу. Решено — даже думать не надо, он просто зайдёт в клетку пташки и прострелит маленькую говорливую головку. Согласно последним новостям, Серафина вряд ли будет сильно горевать, когда её падчерица так и не вернётся домой — если только для виду, ведь для неё останется всего одна преграда к завещанию покойного Голдштейна — зефирная блондинка, развлекающаяся во Франции, которую обвести вокруг пальца проще простого. Ветер дохнул жаром, и на какое-то невероятно быстрое мгновение у Гриндевальда промелькнула мысль, что всё это подстроено Серафиной, но он тут же отмёл её как отрицательно вероятную. Паранойя хороша в разумных пределах — до превращения в одержимость. А эти границы Гриндевальд чтил больше всего. В его жизни одержимости было достаточно. Впрочем, Серафина всегда была исключительно умна. И дьявольски красива. Гриндевальд не без удовольствия вспомнил изящный изгиб её шеи, длинные смоляные ресницы, пухлые, ровно очерченные губы. Он любил красивых женщин и ценил образованных, а в Серафине сочетались все привлекающие его качества — но она была слишком изворотливой, чтобы ей доверять, слишком хитрой, чтобы понять, слишком эгоистичной, чтобы хотя бы представить её рядом с собой. Может, позже, когда он станет единственным властелином Чикаго, она спустится с потерянного Олимпа и впервые посмотрит на него по-другому сквозь полуопущенные густые ресницы. Но это — позже. Сейчас у Гриндевальда были более насущные дела. Белоснежный кабриолет домчал его до дома Грейвса за полчаса. Сам Грейвс отсутствовал — так сказал охранник. Гриндевальд легко взбежал по ступенькам широкой лестницы на второй этаж, прошёл по коридорам и, остановившись перед дверью в комнату Тины, кивнул Фрэнку, в который раз отметив, насколько отвратительно смотрится толстый рубец на его пористой щеке. — Я зайду, — просто сказал он, глядя в блеклые глаза. Фрэнк молча качнул большой головой, и Гриндевальд повернул ручку. Лёгкий холодок предчувствия пробежал по спине, но он не обратил на это внимания, лишь быстро коснулся кобуры на поясе — всё пройдёт как по маслу. Девчонка отрешённо стояла у окна, и июньское солнце чётко обрисовывало её тонкий силуэт. Она даже не повернулась, когда он вошёл, и только мягкий звук закрывшейся двери заставил её плечи едва заметно вздрогнуть. — Придумали вашу сказку? — приглушенно поинтересовалась она, и Гриндевальд уловил дрожь в её голосе. Она обращалась не к нему. Надо же, она всё-таки боится Грейвса. Он сделал небольшой шаг вперёд и привычно положил руку на кобуру. Всего одно движение пальцем — и проблема решена. — Вы пришли помолчать? — произнесла Тина, поворачиваясь. — Обычно... Она застыла, так и не договорив. Её вмиг побледневшее лицо скривилось в гримасе ужаса, а пальцы сжались в кулаки. Гриндевальд довольно усмехнулся, чувствуя, как по телу разливается густое тепло. Он обожал любые проявления страха. Чужой страх оживлял, заставляя кровь быстрее бежать по сосудам, а сердце биться в приятной истоме ожидания смерти. Смерти, которую принесёт он, Гриндевальд. Это делало его равным Богу. — Ждала кого-то другого? — он снова ухмыльнулся, делая ещё один медленный шаг вперёд. Тина резко отшатнулась, но отступать было некуда — её спина прижалась к прогретому солнцем стеклу. Первой мыслью было позвать на помощь, вот только — кого? Кажется, Грейвс всё-таки решил избавиться от неё. А она как самая настоящая идиотка поверила, что его слова чего-то стоят. Сердце неожиданно кольнуло болью, но Тина мысленно отмахнулась, не отрывая испуганного взгляда от Гриндевальда. — Да, — через силу выдавила она, плотнее прижимаясь к окну. Тело пробил озноб. — Так что давайте не будем портить мой день и сделаем вид, что вас тут не было. Гриндевальд на секунду прикрыл глаза, запоминая удовольствие. — День уже всё равно испорчен, так что мы, пожалуй, продолжим, — он страшно улыбнулся своей фирменной улыбкой. — Будет совсем не больно. Тина сглотнула, переведя взгляд на длинные бледные пальцы на чёрной кобуре. В сжавшемся горле застыл тугой ком, ноги предательски затряслись. Она быстрым движением схватилась за подоконник, чтобы сохранить хоть какое-то достоинство и не упасть на колени прямо перед собственным убийцей. — Это решение Грейвса? — с трудом спросила она, преодолевая спазмы в горле. Слёзы бесконтрольно начали скапливаться в уголках глаз, и Тина прикусила щёку, чтобы хоть немного сдержать их. Гриндевальд отрицательно качнул головой. Хочет поболтать? Ему не жалко. — Он собирается оставить свою игрушку, — охотно пояснил он. — Но ты опасна, чего бы ты ни обещала. Грейвс потерял голову, но всё быстро вернётся на свои места, когда ты исчезнешь из поля зрения. Тина моргнула, и одинокая слезинка быстро прокатилась по щеке. Вот как. То есть её смерть будет ещё более глупой. Мозг судорожно соображал, что можно сказать, чтобы отвлечь, выиграть время — вдруг вернётся Грейвс? Впервые она благодарила бы Бога за его присутствие. — Моя мать не простит вас, если узнает, — Тина стиснула зубы и подняла подбородок, несмотря на то, что ещё одна капля сорвалась с ресниц. — А она узнает. Гриндевальд секунду молчал, глядя на неё, а потом громко расхохотался. — Серафине плевать на тебя, — с извращенным удовольствием произнёс он. — Ты — помеха. Ты и твоя маленькая глупая сестрёнка. Она хотела сплавить тебя Гнарлаку, чтобы заполучить наследство! — он снова хохотнул. — А уж если ты совсем уйдёшь из жизни, она только спасибо мне скажет. Возможно, завуалированное. Тина замерла, осознавая, а потом покачнулась, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Она слышала что-то про наследство, про огромное состояние и земельные участки, принадлежавшие Стивену Голдштейну, но она всегда считала, что всё это и так уже находится в собственности Серафины, поэтому не придавала слухам никакого значения. — Я узнал это буквально на днях, — Гриндевальд рассеянным жестом провёл рукой по волосам. — Доставал долги из одного юриста, так он мне и поведал печальную повесть о вдове, которой по завещанию достался ноль без палочки. Зеро! — он театрально развёл руками. — Кажется, твой папа подозревал, что что-то было не то, поэтому оставил всё вам с сестричкой, да ещё и условие поставил — при вашей насильственной смерти имущество отходит государству, на случай, если красивые длинные лапки Серафины решат добраться до ваших тоненьких шеек. Ноги окончательно ослабли, и Тина медленно опустилась на пол, сжав голову руками, стремясь унять пульсирующую резь. Слёзы застыли в глазах, осталась только боль и неверие. И, где-то там, в тёмной глубине — осознание. Серафина — как могла?.. Она всегда была холодна к ним обеим, но Тина думала, что это характер и особенности воспитания. Она всегда казалась отстранённой — но Тина и подумать не могла, что это из-за безразличия. — Но... — она кашлянула, пытаясь унять першение. — Почему... Почему она не сделала этого раньше? Со мной? — она посмотрела на Гриндевальда. Если есть шанс получить ответы — можно сделать это перед смертью. Или потянуть время, можно называть по-разному. Гриндевальд цокнул языком, будто выражая сомнения в умственных способностях Тины. Он возвышался над ней, а его рука всё ещё лежала на кобуре. Только сейчас Тина заметила, что на тёмной коже извиваются красивые фенестрированные узоры, переплетаясь друг с другом, образовывая две заглавные Г. — Твоя крошка-сестрёнка скоро станет совершеннолетней, — всё-таки пояснил Гриндевальд. — А значит — сможет подписывать всякие скучные юридические бумажки, не вчитываясь, там ведь так много сложных непонятных слов... Она — не ты, Серафине даже усилий прикладывать не придётся, — он снова цокнул языком и качнул головой, не представляя, что именно получит Серафина. Точнее — сколько. Тина опустила голову, бездумно разглядывая пол. Гриндевальд был прав, Куинни никогда не проявляла никакого интереса к юридической документации — для этого всегда была Тина. И, разумеется, её сестра с большой охотой подпишет всё, что подсунет ей Серафина — хотя бы потому, что Куинни безоговорочно доверяла ей. Слёзы снова потекли по щекам, и Тина со злостью вытерла их ладонью. Всё всегда возвращается к деньгам. — Тогда зачем... — она тихо всхлипнула, — зачем я здесь? Почему вы держите меня? Гриндевальд пожал плечами. — Не моя инициатива, — признался он. — Первоначально я хотел вернуть тебя обратно, немного... изменив некоторые конфигурации... Тину снова пробрал озноб, когда она вспомнила о фирменных беседах. — ...Но, к счастью, я вовремя узнал о настоящих планах твоей приёмной мамочки. — Он хмыкнул. — Только представь, а? Она уже наверняка всё подготовила для твоей сестрички, радостно поставив крест на тебе. Тина с ненавистью посмотрела на откровенно издевающегося Гриндевальда. — Впрочем, пора заканчивать нашу приятную беседу, — спохватился он, поймав её взгляд, и быстрым ловким движением достал пистолет. Тина с каким-то равнодушным удивлением заметила, что пистолет был обычный, безо всяких керамических рукояток и накладного прицела. Даже без глушителя. Гриндевальд любовно посмотрел на оружие, проведя рукой по блестящему стволу. Он собирался что-то сказать, вероятно, мерзкое и высокомерное, или раскрыть ещё одну тайну, но дверь резко распахнулась, гулко стукнувшись о стену, и на пороге возник Грейвс. — Персиваль! — с непонятным выражением сказал Гриндевальд, обернувшись. Это было его последним словом. Рука Грейвса даже не дрогнула, когда он нажал на спусковой крючок.