Кара настигнет каждого

По мере того, как Маккой выворачивает душу перед Ухурой и Скотти, на лицах его друзей проступает самый настоящий шок. А ведь он даже еще и близко не подошёл к интересующей их части. Леонард просто говорит им, что готов платить за свои поступки. Этому его научила жизнь. Кара найдёт каждого, он в этом уверен. Он рассказывает о том, как в восемнадцать лет увёл девушку у своего кузена Энди — задохлика, неудачника и ботаника. Его девчонка была самая горячая красоткой во всей Атланте, и для Леонарда стало делом принципа затащить её на заднее сидение отцовской тачки. Наверно, Энди её любил, поэтому он взял табельный фазер своей матери и пришёл к Леонарду. Тогда Маккой ещё не знал, что все поступки имеют свою цену. В тот раз он заплатил жизнью их деда, успевшего стать между грудью Леонарда и фазером Энди. Второй раз кара потребовала от Маккоя его карьеру и репутацию. Леонард был хорош в своей области, ему прочили большое будущее, при этом от него требовалось лишь честно и добросовестно выполнять свои профессиональные обязанности. И он их выполнял каждый божий день, из месяца в месяц, из года в год, но иногда ему становилось скучно. Скучно приезжать в клинику, скучно выслушивать нытье и жалобы никчемных пациентов, скучно ходить на обед и участвовать в глупых разговорах коллег, скучно возвращаться домой к молодой красивой, но, к сожалению, нелюбимой жене, скучно жить. Леонарду теперь сложно сказать, когда он стал подворовывать лекарства из клиники. У него был знакомый со связями на черном рынке федерации. Не то, чтобы Леонард так сильно нуждался в кредитах, просто, когда он ощущал, что ходит по краю, становилось не так скучно. Он два года предавал доверие своих пациентов, коллег и руководства, а потом его кто-то сдал. Один росчерк главного врача Стивенсона в приказе на увольнение, и Леонарду пришлось начинать всё сначала. Абсолютно всё. Зато с тех пор ему было не до скуки. Ему просто не когда было скучать, ведь у него были больной отец, трехмесячная дочь и нелюбимая жена. Ах, да, об этом он уже говорил. Леонард никогда не любил свою жену. Он отбил Мириам у Энди из принципа, и никак не думал, что придется связать с ней жизнь. Она это чувствовала. Потому что была женщиной. Женщин не провести, в них будто от рождения встроен радар, который четко определяет, когда мужья перестают их любить. Мириам чувствовала все те моменты, когда Леонард выдавал равнодушие за усталость, раздражение — за плохое настроение, а притворство — за заинтересованность. Мириам чувствовала, что недополучает нежности и заботы. Чувствовала, что ей не было места в сердце мужа. Особенно остро она это ощущала, когда оставалась одна по вечерам. И с каждым годом таких вечеров было всё больше и больше. Наверно, все эти годы в её душе росла обида за всё, что она недополучила от Леонарда. И Маккою пришлось оплатить эту обиду. Он оплатил её всем, что у него было: сбережениями, работой, родительским домом, а самое главное — дочерью. У нелюбви к жене была высокая цена. Когда Леонард с жутким похмельем и без каких-либо надежд на будущее садился в шатлл Звездного флота, он точно знал, кара настигнет каждого, но за ним больше не числилось долгов. Пока он всё это рассказывает Ухуре и Скотти, бутылка скоттча, которую он достал из шкафчика с надписью «Внимание! Биологическая опасность», незаметно пустеет. Нийота не пьёт, а Скотти только делает вид, что смакует виски. Кто вообще смакует виски? Поэтому Леонард очень быстро пьянеет, и к концу его рассказ становится невнятным. Когда он доходит до главного, до извечного треугольника — он, Кирк и Спок — Леонард пьяно и грустно улыбается. — Не переживай, Нийота. Это просто долг, который я должен отдать. Ухура в ответ недовольно кривит рот: — Ни у кого нет права судить и осуждать другого. Для этого есть трибунал, а то, что делает… то, что он делает, это превышение полномочий, самоуправство. Это насилие, Леонард. — Не будь так строга к Споку, — имя само собой вырывается у Леонарда, и он замечает, как Скотти и Ухура вздрагивают. Они разговаривают уже больше двух часов, но имена всех участников увлекательной истории из жизни доктора еще ни разу не были озвучены. После недолгой паузы Маккой продолжает: — Ты не справедлива к нему, Нийота. Ведь когда дело касается любимых людей, всегда кажется, что для обидчика недостаточно даже самого строгого приговора суда. Я слишком долго измывался над Джимом и слишком долго стоял между ними. Не волнуйтесь, думаю, через пару недель меня уже здесь не будет, и вся эта история канет в Лету. Леонард закидывает в себя последний стакан виски и вырубается. Дальше он скорее чувствует, чем понимает, что Скотти тащит его на себе в каюту. Леонард, кажется, протестует и уверяет инженера, что вполне комфортно поспит и в медблоке. Или Маккой ведёт диалог со Скотти только в своем воображении? Когда Скотт укладывает Леонарда на кровать, тот расфокусированным взглядом ловит фигуру Ухуры, застывшую на входе. Нийота нервно грызет идеальный ноготь. Даже в хмельном угаре Леонард безошибочно понимает, какую дилемму в данный момент решает девушка. — У стр… у стрпма, — невнятно бормочет ей Маккой. — Что? — Ты найдёшь обоих в каюте Спока. Они там, — из последних сил выдаёт Леонард, и его проглатывает тьма. Маккой срывается. Разговор по душам, вносит разлад в его жизнь, и без того похожую на хаос. Леонард честно пытается взять себя в руки, но что-то в нём ломается. Он поднимается утром с искреннем желанием отправиться на службу, разобрать дела, стать прежнем саркастичным и ворчливым доктором Маккоем и смиренно ждать, когда грянет последнее действие его расплаты. Но Маккой смотрит в зеркало и понимает, что не готов. Он пока совершенно не готов принять свою кару, испить ее до дна, потому что когда всё закончится, ему придется убраться с «Энтерпрайз». Он не готов. Не сейчас. Никогда. Поэтому Леонард снова пьёт. На этом корабле вообще когда-нибудь заканчивается алкоголь? Он осознаёт, что не знает ни звездную дату, ни корабельное время. Он не помнит, когда в последний раз выходил из каюты, когда ел, принимал душ, переодевался в чистое, общался с живым существом и даже с компьютером. Апатия сменяется яростью, ярость — эйфорией. Они чередуются так естественно, что Леонард не отдает себе отчета, что служит катализатором смены настроения. То, что он потерял двух любимых людей? То, что он стал жертвой насилия? То, что совсем скоро ему придётся покинуть место, которое он считает своим домом? Или то, что бутылка бренди снова пуста? На этом корабле выпивка всё-таки заканчивается. Во всяком случае, в каюте Маккоя. Ему срочно нужен ещё алкоголь. Иначе Леонарду придётся возвращаться к реальности, а он этого оче-е-ень не хочет. И боится. Поэтому Маккой вызывает по коммуникатору Чехова. Почему именно Чехова? Всё просто, навигатор — русский, у русских всегда есть водка. А ещё, перед Пашей не стыдно, ведь он маленький, так думает Леонард и выдает эту гениальную мысль в ком, а потом нервно смеется. Чехов зло и строго грозит, что немедленно сообщит капитану. Маккой посылает Павла нахуй и разбивает ком о стену. В конце концов Леонард доктор, он в Атланте воровал медикаменты, чтобы сбыть их на черном рынке, неужели он не сможет намешать себе что-нибудь охрененно кайфовое? Конечно, сможет. Леонард выворачивает на пол свою медицинскую сумку, и её содержимое недружно раскатывается по полу каюты. Маккой ползает на четвереньках, чтобы собрать нужные ему ингредиенты будущего зелья. Сегодня у него намечается шикарная тусовка, на которую приглашены доктор, его суицидальные фантазии и гипошприц. Маккой куда-то плывет. Он плывёт в вязком тягучем кошмаре. Всё вокруг него меняется, крутится, исчезает и появляется снова. Мелькает свет, белый, серебристый, красный, синий и снова белый. Всё слишком быстро изменяется, проплывает мимо Леонарда. Или это Леонард плывет мимо? Он пытается остановиться, сосредоточится хоть на чём-нибудь. Но не успевает. Вспышки света превращаются в полоски, как следы от варп-двигателя. Маккой хочет улыбнуться этой мысли, но опять не успевает, и она ускользает из его сознания, навсегда теряя своё значение. Он всё плывет и плывет бесконечно долго, а потом понимает, что это не он плывёт, это его куда-то несут. Его несут очень быстро. Сильные руки прижимают его тело к груди. Вокруг звучат десяток торопливых шагов и испуганный шепот. А потом его бережно опускают, и разговоры становятся громкими и сосредоточенными. Кажется, что вокруг него гудит улей. Все суетятся, бегают и переговариваются. В тело Маккоя входит штук семь гипо разом, его как паутиной опутывают провода, вокруг шумят приборы. Леонард устал, он очень устал. Последнее, что слышит Маккой, как среди общего гула раздается такой знакомый пронзительный голос. — Где он? Спок, где он? Пустите меня. Пустите! Я пока что ещё капитан на этом корабле. Он же знает этот голос? Должен знать. А впрочем, какая разница? — Идиот! Если ты сдохнешь, клянусь, я найду способ тебя оживить, чтобы убить собственноручно, разрезать на много-много маленьких кусочков и скормить трибблам. Смешно. — Боунс, пожалуйста, не умирай. Темнота. Это точно лазарет. Леонард просто не может ошибиться, даже с закрытыми глазами. Если ты где-то очнулся, и у тебя болит всё тело, каждая клеточка, значит ты в лазарете. Если рядом пищат приборы, а ты не можешь пошевелить хотя бы пальцем, значит, ты в лазарете и крупно влип. Скорее всего, ты провалялся без сознания пару стандартных суток, а до этого тебе спасали жизнь и успели в последний момент вернуть с того света. Возможно, тебя даже сшивали по кусочкам. Это была, пожалуй, самая нерадостная догадка. Потому что лучше всех на «Энтерпрайз» собирает из кусочков живое существо — доктор Маккой. Но вряд ли он вчера занимался самособирательством. Или это было не вчера? Леонард открывает глаза. Точно — лазарет. Хорошо, что его лазарет. Хорошо, что это «Энтерпрайз». Доктор пытается подняться. Но многое против этой идеи. Во-первых, медицинские приборы, которые заходятся в истерическом писке. Во-вторых, его собственное тело, объявившее свою независимость. В-третьих, что-то очень тяжелое, лежащее на его ногах и издавшее стон протеста. На приборы Леонарду наплевать, со своим телом он чуть позже договорится, а вот, что делать с капитаном, использовавшим его ноги вместо подушки, Леонард не знает. А ещё он совершенно точно не знает, что делать со Споком, который дремлет рядом в кресле для посетителей. Леонард несколько раз моргает и трет глаза, но Спок и Кирк не исчезают. Они точно здесь, и точно провели у его кровати не меньше суток. На Маккоя вдруг обрушивается совершенно неожиданная злость. Какого хрена капитан и старпом делают в лазарете? Что за спонтанный приступ жалости? Маккой резко поддаётся вперед с желанием спихнуть Джима со своих ног, но мир неожиданно проваливается в пустоту, сквозь которую он еле различает: — Кристина, быстрей сюда! Следующий раз Маккой приходит в себя в полном одиночестве, чему он несказанно рад. Леонард трусливо сбегает из лазарета, благо он знает все обходные пути. За час в сознании доктор узнаёт, что на корабле всё спокойно, никаких опасных приключений для здоровья экипажа не случалось, и через тридцать пять стандартных часов «Энтерпрайз» прибудет на Звездную базу в системе Кастор, где пройдет плановый технический осмотр. У Леонарда есть чуть меньше полутора суток, чтобы оформить все документы на увольнение и собрать вещи. Голова нещадно кружится, его тошнит, и он чувствует слабость во всем теле, но ему некогда отвлекаться на мелочи. Это не смертельно, а значит — не важно. Леонард должен как можно быстрее убраться с корабля. Его подстёгивает стыд, боязнь столкнуться с капитаном и старпомом и слухи, которые очень быстро находят адресата. «Энтерпрайз» буквально гудит сплетнями и пересудами. Многие видели, как первый офицер через весь корабль нес на руках главного врача. Многие слышали, как капитан буквально орал на медперсонал в лазарете с требованием пустить его к доктору. Были и те, кто знал, что Леонард накачал себя какой-то опасной смесью, дабы побыстрее отправиться в мир иной. Этих фактов достаточно, чтобы воображение некоторых не в меру романтично настроенных членов экипажа дорисовало трагическую историю любви старшего помощника и капитана к мрачному доктору. Молоденькие энсины из научного тут же причисляют Леонарда к мученикам, решив, что он не смог справиться с грузом сердечных дел. Так попытка Маккоя найти альтернативу закончившемуся алкоголю приобретает бредовую романтическую трактовку. — Сначала сбежал из лазарета. Теперь бежишь с корабля? Не ожидал от тебя такого малодушия. Маккой судорожно оборачивается. Его немногочисленные вещи почти собраны, осталось запихнуть в чемодан только несколько приятных сердцу безделушек. Кирк подпирает стену плечом и буравит Леонарда пристальным взглядом. — Теперь ты со мной разговариваешь? — доктор замирает, зажимая в руке фотокарточку дочери и резную фляжку. Как назло, фляжка — подарок Джима на день рождения. — Ты удивлён? Ты чуть не умер, я испугался. Спок испугался. Кристина испугалась. Скотти и Ухура испугались. Сулу испугался, только виду не подал, у него проблема с эмоциональным выражением чувств. Ты знал? Зато Чехов море слёз налил. Навигационную панель даже закоротило. — Очень трогательная история, но теперь это не имеет значения, — презрительно отвечает Леонард и копирует позу Джима, скрестив руки на груди. — Через тридцать пять часов я сойду с твоего корабля, капитан. И вы со Споком будете жить долго и счастливо. Между вами больше не будет хмурого ворчливого доктора с замашками садиста. — Так просто? Уйдешь и всё? Даже не спросишь, чего хочу я или Спок? А вдруг это любовь? Леонард выдает что-то типа смешка. — Не смеши меня, Джим. У тебя всего лишь стокгольмский синдром, а ещё комплекс вины. Вся эта месть была слишком сложна и жестока для такого благородного капитана, как ты. Хватит меня жалеть! — Вообще-то я говорил не про себя. Это ты любишь меня. И Спока тоже любишь. — Нет. Это нихера не любовь. И давай закончим на этом. Я поступал подло, нечестно и жестоко по отношению к вам. Но я дал вам шанс проучить меня, теперь мы квиты. Так что меня больше ничего не держит в этой жестяной банке, и я собираюсь убраться отсюда поскорее. — Твоя теория — полная херня, — как бы невзначай выдает Кирк. — Что? — искренне не понимает Маккой. — Я говорю, твоя теория про кару за дерьмовые поступки — редкостная чушь, и попахивает банальной трусостью. Мол, вороти, что хочешь, пока не придёт расплата. А когда расплатился — убегай, меняй место, друзей, жизнь, и снова можешь творить всякую дрянь. Я же говорю, трусость. — Я не трус, — сквозь зубы цедит Леонард. — Я также думал. Если надо кого-то от фазера закрыть или со скалы прыгнуть, или руку в торпеду засунуть, доктор Маккой в первых рядах. Но когда дело доходит до любви и взаимности, тебе проще прикинуться ублюдком, чем позволить хоть кому-то заподозрить тебя в… в романтических чувствах. — Джим, хватит меня лечить, это я здесь доктор. Что ты хочешь? А? Кирк подходит к доктору вплотную, от чего Леонарду становиться совсем не комфортно. — Ты ведь в любом случае сбежишь, Боунс? Леонард лишь кивает головой. — Тогда я хочу прощальный секс. — Нет, Джим. За то, что у нас с тобой был секс, меня жестоко выебали. И это не метафора. Так что давай ограничимся рукопожатием. Маккой хочет протянуть руку, но Кирк уже сминает его губы остервенелым поцелуем. Джиму, кажется, вообще все равно отвечает Леонард или нет. Впервые он берет от Маккоя все, что ему причитается. Он целуется жестко, страстно, закусывает непослушные губы Леонарда, с силой просовывает язык между зубами доктора. И Леонард впервые ему подчиняется. Впервые идет на поводу. Кладет подрагивающие руки на лопатки и прижимает Кирка к себе. Доверчиво приоткрывает рот, позволяя хозяйничать в нем. Джим пылкий, слишком пылкий. Особенно в сравнении с кротким, податливым Споком. Джим слишком напористый, слишком требовательный. Джим — просто слишком. Господи, как Леонарду хватало выдержки лишать себя этих сумасшедших ощущений целых восемь лет? Маккой не понимает, когда они оказались на кровати. А они точно на кровати. Теперь Джим целует его всего, хаотично, бессистемно. Прикусывает шею, вылизывает ключицу, зацеловывает щеки и подбородок. А потом задирает форму и целует всё, что попадается ему на глаза. Леонард точно знает, что синяков на его теле больше нет. Их регенерировали, пока он отдыхал в искусственной коме. Но, черт побери, Маккой готов отдать руку на отсечения, Джим целует именно те места, где оставлял свои метки Спок. Ребра, живот, плечи. И почему это возбуждает? Ведь не должно. Джим на секунду отстраняется, и Леонард требовательно тянет его назад. — Выебешь меня, как ты можешь? — глаза у Кирка шальные. Маккой вопросительно выгибает бровь на манер старпома. — Я думал, тебе не нравится грубый секс. — Я тоже так думал, но, оказалось, очень нравится. Я скучал по нему. Я скучал по тебе, — Кирк нависает на вытянутых руках над Леонардом. — Так, может, и Спока позовем? — с издёвкой спрашивает Маккой. — О, отличная идея! Джим тянется за коммуникатором, но Леонард успевает перехватить его и отшвырнуть подальше. — Нет, даже думать не смей, никакого «сообразим на троих»! — Не хочешь втроём, можем, смены установить. Первый день — ты трахаешь меня, второй день — я трахаю Спока, третий — Спок имеет тебя. А потом в обратном порядке: ты — Спока, Спок — меня, и моя самая возбуждающая фантазия — я трахаю тебя. Седьмой день — выходной. Как тебе план? Маккой под Кирком закатывает глаза. — Ужасно! — Почему? — Потому что я не хочу обнаружить себя в старости, коротающим свой отпуск в какой-нибудь глухомани с тобой и Споком и с одной палаткой на троих. — О, кстати, на счёт старости и отпуска в глухомани, — глаза Кирка озорно блестят. Леонард думает, что чертовски давно не видел этот сияющий взгляд капитана. — Так вот, посол Спок… Дальше продолжить свой рассказ Джиму не удается, потому что Леонард весьма грубо затыкает ему рот ладонью и одновременно переворачивает его на спину. Теперь он нависает над Кирком. Привычно. Естественно. — Нет! Не хочу ничего знать про посла Спока и его любовные дела, или какие у него были дела с тем капитаном. Мне вполне хватало того, как он на меня смотрел. Будто я — сочный кусок сельдерея. Сельдерей, о котором он знает какую-то особо грязную тайну. Бррр. Так что, пожалуйста, избавь меня от подробностей личной жизни посла… и, скорей всего, твоей… и, возможно, ещё моей. Маккой отпускает руку. Вопреки ожиданию Джим молчит. Молчит и нагло улыбается. — И всё? — удивляется Леонард. — Что всё? — Ты действительно не будешь продолжать? — Нет. — Почему? Кирк прикрывает глаза и чуть заметно выдыхает. — Господи, Боунс, иногда ты такой идиот. Трахни меня уже! Или займись со мной сексом. Или любовью, раз это теперь твоя новая философия. Сделай хоть что-нибудь. Иначе я вколю тебе оставшийся гипо и трахну твоё бесчувственное тело. Леонард закатывает глаза и любит Джима всю гамма-смену, как тот просил. А спустя двадцать семь часов сходит на базе Звездного флота в системе Кастор. Маккой оплатил свои счета и больше никому ничего не должен.