Солнцепоклонники

Фтия, Греция. Патрокл вступил с собой в заговор. Приготовления должны были остаться в тайне. Никому не сказавшись, он разведывал холмы, пока не нашёл заплетённый вьюнками алтарь, о котором рассказывал старый Феникс. Иссиня-чёрный, будто отполированный валун торчал среди сиреневых колокольчиков близ ручейка, тихого и гладкого, как змея в траве. Патрокл смёл крупицы сухой земли с главы камня, повыдрал вьюнки и обнаружил у него под боком две глиняные фигурки: человеческую и конскую. Он не стал тревожить чужие приношения, только посмотрел. Когда в гавани бросил якорь купеческий корабль, Патрокл, не дожидаясь Ахиллеса, на рассвете помчался смотреть товары и выменял на старые тиснёные ножны щепу сандалового дерева, на железное колечко — фиал ароматического масла. Завернул всё в подол и припустил назад: прятать ценности на дне ларя с одеждой. И только потом растолкал Ахиллеса и потащил на торги, делая вид, что ему всё в новинку. …Ночь сделала заросли странными, превратила холмы в дремлющих зверей; с тяжело бьющимся сердцем Патрокл мчался со своей лёгкой ношей вдоль ручейка в чешуе звёздных бликов. До времени оставив приношения в траве у алтарного камня под присмотром глиняного коня и всадника, он поспешил вернуться во дворец, пока его не хватились, пока не заступили дорогу шепчущиеся кусты и дриады не протянули к нему заскорузлые руки. Уже при свете масляной лампы, раскинувшись в духоте на кровати, он всё не мог отдышаться, ворочался так и сяк, изыскивая предлог, под которым можно будет увести Ахиллеса на ночь. Старый Феникс показывал стайке юнцов, как скручивать полоски кожи или толстые волоски из конского хвоста и делать силки, чтобы петля затягивалась от движений бьющейся птицы. Ахиллеса давно научил отец, но, чтобы не обидеть старика, он прилежно повторял указания. Получалось хорошо и быстро. Патрокл и двое ровесников Ахиллеса — неизменные товарищи по играм и козням — путались, ловили в силок собственные пальцы и потихоньку ругались. Ахиллес засмеялся и позвал их сегодня же опробовать умение — своё — в деле. Младший, Патрокл, особенно порадовался, хотя колтун конского волоса у него в руках был безнадёжней прочих. На закате они выступили вчетвером: Ахиллес, Патрокл, Клеомах, Эвдор — с прутьями и петлями ахиллесовой работы: с ловушками для спящих и неспящих птиц. Клеомах вёл остальных: он уверял, что знает, где спят куропатки. Вместо дневных холмов были ночные: обесцвеченные, непохожие, просто другие — но Клеомах сориентировался по кривой ёлке над ручьём и крадучись вывел всю четвёрку на пологий склон, поросший можжевельником и рододендроном. «Вот там, в кустах». Охотники не дышали, не двигались, не чувствовали — только смотрели. По мере того как привыкали глаза, темнота отшелушивалась слой за слоем, обнажая палую хвою, кругляши полузатопленных землёй камней, а за ними — тельца свернувшихся птиц, серо-пёстрых. Две, три, четыре... «Ух ты!» — восторженный шёпот. «А как их?» — Эвдор мотнул палкой с петлёй. Ахиллес пожал плечами. Полагалось опустить петлю на шею спящей птицы, но разве её зацепишь, когда голова под крылом? Клеомаху не терпелось пуще прочих. Ахиллес смотрел, как полуодетый юноша — Клео, Клео-рассказчик — тише лиса крадётся с наветренной стороны, вплетает себя в лунные тени, напряжённый, поджарый — и желал его. Ахиллес уже согласился с собой, что его возлюбленным станет кто-то из них троих — Клеомах, Эвдор, Патрокл — кто-то из трёх верных спутников, трёх совершеннолетних юношей из хороших родов. Клеомах, точёный и точный — или Эвдор-тёмные-глаза, свирепо преданный ему одному. Или Патрокл, паис-Патроклос, юноша младше его самого. Клеомах, от усердия закусив губу, опустил силок и затем рванул вверх. Куропатка забилась, и юноша, будто удочкой, ловко выдернул её с насиженного места, пока та не успела потревожить товарок. Дрожащими от ликования руками он свернул ей шею и вынул тушку из волосяной петли. «Молодец!» — Ахиллес хлопнул его по плечу. Эвдор уже прилаживал свой силок, но под сандалием хрустнула ветка, и птицы клокочущими тенями метнулись вверх, в кусты и в небо. Эвдор выругался именем и грудью Артемиды, но добыча безвозвратно ускользнула. «Ничего, — заявил Ахиллес. — Поставим силки на тропах, а наутро проверим, кто попался». И с этим они принялись вязать петли на склонённые ветви, пробираясь среди низких колючих зарослей, как не знавшие страха охотники из рассказов Феникса: Орион, Актеон — и их друзья. Сами боги послали Патроклу удачу: Ахиллес предложил провести ночь в холмах, охота привела к подножию холма с алтарём. Клеомах резал на кусочки ощипанную птицу, пока остальные разводили костёр и доставали из котомки домашние лепёшки. Мясо нанизали на прутья и положили между двумя камнями, поворачивая, когда одна сторона запеклась. Угли пыхали пеплом на сочившийся жир, ловушки были насторожены на тропинках, чёрная масса ночи волокла звёзды в сторону рассвета. После еды, которая наполнила скорее гордостью, чем сытостью, Эвдор прикорнул на плаще, устроив голову под ногами Клеомаха; тот задрёмывал сидя; Патрокл взял руку Ахиллеса и сказал «Пойдём со мной» так уверенно, словно не искал эти слова до того самого момента, как они слетели с языка. «Куда?» — спросил Ахиллес. «Доверяй мне», — ответил Патрокл со всей серьёзностью. Чужая тропа, утомительный подъём вверх, терпкий запах игольчатых трав, неузнаваемые взгорки — но их, их ночь. «Здесь, — сказал Патрокл и склонился перед валуном, коснулся его вороного бока раскрытой ладонью, как гладил бы холку лошади. — Здесь алтарь Гелиоса. Говорят, этот камень упал с неба, и потому здесь почитают солнечного бога. На рассвете мы можем дать клятвы и принести жертвы солнцу». Ахиллес присел на корточки рядом. «Клятвы в чём?» «В верности». Ахиллес намеревался выбрать — удачливый охотник Клеомах? достойно принимающий поражение Эвдор? — но выбор уже сделал себя сам. Сегодня Патрокл не охотился на куропаток. Он расставил силки на Ахиллеса. Теперь Ахиллес сидел, прислонившись спиной к алтарю, лицом на восток. Ему очень хотелось спать, и он заявил об этом Патроклу, который очень кстати нашёл под камнем масло и ароматическое дерево и теперь собирался дождаться рассвета. «Разбудишь, когда взойдёт солнце?» — Ахиллес подтянул к себе колени, устраиваясь поудобней.. «Да. Мы попросим его скрепить нашу клятву». «Зачем ты поклоняешься тому, что всё равно тебя не слышит и никак не ответит на твои приношения?» — спросил он Патрокла, который приткнулся к нему, несмотря на духоту ночи. «О чём ты?» «Солнце. Ветер. Огонь. Ты говоришь, у каждого своё божество, но это же всё выдумки. Солнце — огненный шар, ветер — движение воздуха, огонь — материя солнца. Им всё равно, молись — не молись. Зачем тогда?» «А если что-то само по себе достойно почитания? Как красота? Как любовь?» «Бред, Патрокл», — Ахиллес подумал вернуться в охотничий лагерь, но сильная рука удержала его на месте. «Солнце здесь. В тёплом воздухе — поэтому мы спим на улице. В углях сгоревшего дерева, которое взяло от него силу. В тебе, Ахиллес». Патрокл коснулся костяшками пальцев его плеча — загорелого, облупленного. Ахиллес поймал его кисть. Он не читал будущего по линиям, да и не видно их было в темноте, но мог настоящее — по мозолям. Твёрдые подушечки кифареда, подпальцевые бугорки копьеносца — всё как у него самого, как у остальных юношей в его свите. Паис-Патроклос уже давно не ребёнок. «Солнцу не станет горячей от твоих возлияний. Но ты разбуди меня». Патрокл едва не проспал рассвет. Стесненный монолитом алтаря за спиной и тяжёлой головой Ахиллеса на коленях, Патрокл дрейфовал между сном и явью — но чёрная краска уже вымывалась с розовеющего неба, и чары Морфея слетели. Солнце вставало раньше всех. Если сон — брат смерти, то заря — сестра жизни. Ни лучины, ни угля для воскурений Патрокл не принёс, а спускаться в лагерь значило потревожить Ахиллеса. Патрокл не собирался этого делать или требовать клятв, данных спросонок и засвидетельствованных Гелиосом, в которого Ахиллес не верил. Не пригодившиеся масло и сандал остались в траве, собственность бога так или иначе. Патрокл улыбнулся солнцу, которое взошло в лёгкие облака и распустило фазаний хвост сияющих лучей по всему небу. Много позже, когда начало припекать, он разбудил Ахиллеса. Вместе они спустились в лагерь и растолкали Эвдора с Клеомахом, затем вчетвером проверили ловушки. Никто не попал в силки, но их оставили на месте с тем, чтобы проверить назавтра. По пути в город Клеомах бахвалился вчерашней удачей, Эвдор молча нёс плащ Ахиллеса и его полупустую котомку, в которой накануне был хлеб и запасные снасти. Патрокл перешучивался с Клеомахом и ни словом не напоминал Ахиллесу о разговоре накануне. Днём Ахиллес позвал всех купаться, но Патрокл остался во дворце и постучался в дверь старика Феникса. Тот был лучшим в мире рассказчиком и знал ответы на все вопросы. «Я принёс твой завтрак. Тебе нездоровится, отец?» Патрокл поставил на столик блюдо с сыром и свежеиспеченными лепешками и придвинул табурет к ложу Феникса, с которого старик ещё не вставал. «Ну что ты». «Феникс, ты ведь всё-всё знаешь. Ахиллес говорит, что богов нет. Но разве не нужно почитать то, что достойно почитания?» Феникс заглянул в глаза Патроклу. «Подумай. В твоём вопросе уже содержится ответ». Патрокл опустил голову: да. «Но это не тот вопрос, который ты хотел задать. То, что достойно почитания — или тот, Патрокл?» Патрокл опустил голову ещё ниже. Феникс видел его мысли. «Скажи, Патроклос, сегодня солнечный день?» «Очень». «Тогда я выберусь на двор погреть свои старые кости. Когда пасмурно, суставы ноют, а на солнышке все хворости тают». «Я провожу тебя», — Патрокл подал старику руку. Эвдор и Клеомах вдвоём вытащили Ахиллеса на глубину и начали топить, но он отбрыкивался, атакуя всплесками моря, мириадами брызг, радугой загоняя их обратно на мелководье. Клеомах оступился и упал спиной на дно, и двое других кинулись на него, Ахиллес сверху, Эвдор сбоку. Ахиллесу расхотелось выбирать. Худой и поджарый Клеомах встретил его тело с силой, оставляющей синяки. Только почему-то не стал бороться, лишь вцепился мёртвой хваткой, еле удерживая голову над водой, и ждал следующего выпада. Ахиллес прикусил его плечо, небольно, почётно. Клеомах вздохнул так резко, что глотнул воды. Безошибочное чутьё подсказало Эвдору, что игра изменилась и что он в ней лишний. Ахиллес мазнул губами по скуле Клеомаха-охотника, одним движением разметал друзей в разные стороны и вышел из воды, отряхивая воду с волос. Патрокла не обнаружилось ни в комнате во дворце, ни в любимом уголке под соломенным навесом. По наитию Ахиллес заглянул во внутренний дворик и обнаружил их там, Патрокла и Феникса, голова к голове над верёвочным силком. …Патрокл не зашёл пожелать доброй ночи, не принёс ему сладости, как часто делал раньше: свежие фиги, сушёные финики — то, что можно пожевать, когда не спится. Нежданно пришёл Клеомах с кувшином ягодного морса, который Ахиллес терпеть не мог. Когда в дверь постучали снова, Ахиллес притворился, что спит и не слышит. На следующий день они вчетвером проверяли силки — будущий царь и сегодняшний лидер; сбитый с толку следопыт; обиженный верный пёс, беззаботный испорченный юнец, которого пришлось звать отдельно, потому что он не явился на место обычного сбора. Добычи не было: петли на согнутых деревьях были закреплены неправильно. Вчера Феникс надоумил их с Патроклом, растолковал ошибку. Вдвоём они склонились переделать работу. Солнце вызолотило волосы Патрокла; на свету его глазам хватало храбрости блестеть безжалостным, пронзительно-голубым. Солнце вдруг стало союзником: тонкая ткань патроклова хитона на свету становилась полупрозрачной: и можно, и нельзя. Закончив с ловушками, Ахиллес отослал Клеомаха и Эвдора. Патрокл увязался за ними. Ахиллесу пришлось по праву царевича приказать ему остаться: иначе тот не слушался. «Ты обиделся что ли, паис-Патроклос?» «Я сделал, как ты сказал». Ахиллес скрестил руки на груди. «И?» «Я не приношу дары тому, кому они безразличны». Ахиллес усмехнулся. «Ты наглый, мерзкий, вредоносный мальчишка, Патрокл. И лживый к тому же». Патрокл собрался обидеться уже всерьёз, но Ахиллес продолжал, смеясь: «Ты сказал, что солнце во мне. Но оно в тебе. — Он пальцем тронул его нос, провёл костяшками по усыпанным веснушками скулам. — Тебя оно больше любит. Не иначе как от твоих воскурений». «Не иначе как ты ревнуешь! — Патрокл сымитировал усмешку Ахиллеса пугающе похоже. — И ничего я не воскурял». «Молчи уже». Ахиллес поцеловал его в нос, в самые веснушки, потом в обе щёки и в губы — в первый раз, сладкий, долгий, солнечный. Он сделал выбор. — (с) Fatalit, 15-17 Jan 2010